- Оставьте, Мюллер. Сейчас в вашей голове проигрывается целая цепь ответов, просто вы ищете правильный для меня и выгодный для себя. Даю подсказку: на какой день назначено покушение на фюрера?
Мозг работал четко, без малейшего намека на панику. О покушении доложили и Борману. Кто? Что конкретно знает рейхслейтер об этом? Почему именно сегодня, в день допроса Гизевиуса, Борман вызвал его к себе? Кальтенбруннер? Отпадает. К полудню, когда Мюллер видел его в последний раз, тот уже еле стоял на ногах. Остаются: адъютант, трое из тюремной охраны, следователь по особо важным делам Клепнер, доставивший Гизевиуса к нему в кабинет…
Борман внимательно наблюдал за лицом Мюллера. ("А ведь умеет, подлец, держать себя в руках!")
- Перестаньте терзать себя несуществующими версиями. - Хозяин кабинета вновь наполнил бокалы. - Информация о готовящемся на фюрера покушении поступила ко мне не от вашего окружения. Стечение обстоятельств. А вот что вам известно об этом? Интересно.
Слушая Мюллера, Борман неожиданно понял: его нисколько не трогает тот факт, что фюрера к концу лета может не стать. Последний год дался рейхслейтеру нелегко. Не зря же в рейхе его прозвали "тенью фюрера". Поэтому никто, кроме него и еще от силы десятка лиц, не знал, насколько скверно здоровье Гитлера. И чем более оно с каждым днем ухудшалось, тем сложнее становилось находиться рядом с фюрером. Признаться, Борман и сам уже неоднократно ловил себя на мысли, что ненавидит Гитлера - с его прогрессирующим старческим маразмом и невесть откуда взявшимся воистину детским эгоизмом. Об убийстве он, конечно, не помышлял, но, чего уж греха таить, подвернулся бы случай - помех чинить не стал бы.
- Новая дата покушения пока неизвестна, - продолжал между тем Мюллер. - Однако откладывать покушение в долгий ящик заговорщики вряд ли станут. Гизевиус уверен, что оно произойдет в первых числах августа.
Борман задумчиво покрутил пуговицу кителя:
- Так вы говорите, они создали новое правительство?
- Совершенно верно. Как и то, что у них есть желание распустить партию.
- Скажите, Мюллер, вы когда-нибудь были безработным?
"Вопрос риторический, - промелькнуло в голове Мюллера, - а это значит, что началась обработка моей персоны".
- Да, сразу после той войны. Я ведь, как вы помните, был летчиком, а после заключения мира наш брат стал никому не нужен.
- После войны много чего становится ненужным. Еще вопрос: вам известно, какими финансовыми активами владеет партия?
- Увы, могу только догадываться.
- Так вот, группенфюрер, если хотите не только догадываться, тогда держите меня в курсе всех событий! Как делали это прежде.
Мюллер с облегчением понял, что он еще в команде.
- В таком случае, господин рейхслейтер, позвольте поделиться с вами некоторыми своими размышлениями. На днях меня посетил Шелленберг. Причиной визита послужило якобы желание прийти к компромиссу в наших с ним совместных действиях.
- Шелленберг предан Гиммлеру. - Борман расстегнул верхнюю пуговицу кителя. Жарко. Мюллеру очень хотелось сделать то же самое, но в присутствии рейхслейтера он не мог себе этого позволить. - А вот вы, Мюллер, таким человеком не являетесь. Вас держат в аппарате не за преданность, а за профессионализм. Однако, как ни странно, именно к вам приходит преданный рейхсфюреру человек. К каким выводам вы пришли?
- К двум. Либо Шелленберг решил порвать с Гиммлером, либо Гиммлер что-то задумал. Во второе предположение я верю больше.
- В таком случае нужно узнать как можно больше обо всем, что происходит в вашей структуре. Я имею в виду РСХА.
- Поставить "прослушку"?
- Да. Но этим займутся мои люди. Вы же продолжайте работать как ни в чем не бывало. И, повторяю, держите меня в курсе всех событий! Как, кстати, намерены поступить с Гизевиусом?
- Выпустили. Но под наше наблюдение.
- Нс боитесь, что он расскажет заговорщикам о пребывании в гестапо?
- Нет. Гизевиус дал письменные показания и подписал договор о сотрудничестве. К тому же выступление мятежников и их победа - его единственная возможность сохранить свою жизнь. Он не глуп. И прекрасно понимает, что мои люди найдут его где угодно.
- Что ж, вам виднее, - подвел итог встречи Борман.
Мюллер хотел было подняться и уйти, но его остановил новый вопрос:
- Скажите, Генрих, к вам поступило донесение из Штутгарта? - Борман сделал ударение на словах "к вам".
- Нет, господин рейхслейтер. Вся почта у нас строго сортируется. В зависимости от того, кто отправил письмо.
- Гаулейтер города.
- Тогда, значит, почту вскрыл сам рейхсфюрер. Лично.
* * *
- Господин Гизевиус, где вы пропадали? - ворчал граф Штауффенберг, провожая дипломата в гостиную. - Мы целых два дня искали вас! Хозяйка квартиры сказала, что вы покинули ее гнездышко рано утром. Честно говоря, некоторые из нас стали уже беспокоиться, не арестовали ли вас.
- Простите, господин граф, за беспокойство, но все гораздо прозаичнее. Просто я встречался с представителями абвера и теперь могу вас заверить, что у нас появились новые сторонники. К сожалению, пока - я подчеркиваю слово "пока" - не могу назвать их имена. Но в ближайшем будущем я непременно сведу вас с ними.
Гизевиуса вывезли из гестапо ранним утром. В закрытой машине. Предварительно приведя его внешний вид в пристойное состояние. У "Валета" до сих пор стояла перед глазами крепкая низкорослая фигура Мюллера, а его голос бил по вискам, тупой болью отдаваясь в затылке: "Сейчас мы вас отпустим. Встречайтесь со своими друзьями. Контактируйте с ними как можно активнее. Нас интересует время и место проведения акции. Время и место. И без глупостей. Мы держим под контролем каждый ваш шаг. И еще. Не вздумайте вести свою игру. Не советую…".
- Простите, - Гизевиус потянул узел галстука, - у вас воды не найдется?
- Господин дипломат, да на вас же лица нет! - Бертольд Штауффенберг, младший брат полковника, сбегал за стаканом воды. - Может, вас отвезти домой?
- Нет, нет, все в порядке. Жарко. Но мне уже лучше.
Гизевиус огляделся. В гостиной дома Штауффенбергов собрались самые близкие друзья: фон Тротт, фон Хофаккер и Фриц Шулленбург.
- Господа, не будем терять время, - Штауффенберг-старший постучал карандашом по стакану. - Прошу слова! К сожалению, вынужден констатировать, что положение на всех наших фронтах сложилось катастрофическое. И если на Западном фронте мы еще можем надеяться на мало-мальский успех, то на основном, Восточном фронте, нас ожидает полное фиаско. Гитлер перестал контролировать ситуацию. Германия переполнена остербайтерами, которые могут устроить настоящее партизанское движение внутри страны и тем самым развалить наше государство изнутри. Мы не вправе допустить подобного!
- Ваше предложение, Клаус? - перешел к делу Шулленбург.
- Возвращаемся к исходной позиции. Нам нужно срочно начать переговоры на Западном фронте.
- Начинали, - вставил реплику Хофаккер. - Как вы знаете, я недавно был у фельдмаршала Роммеля. Так вот переговоры пока невозможны. По крайней мере до тех пор, пока жив фюрер. Или пока он не смещен со своего поста.
- К тому же следует поработать на самих фронтах. Слишком мало еще командующих поддерживают нас, - добавил Фриц Шулленбург.
- Они нас поддержат, господин обер-лейтенант, - Штауффенберг подкрепил свою фразу уверенным жестом. - Как только поймут, что у власти уже не фанатики от НСДАП, а люди вермахта, они тут же примкнут к нам. А вы им в этом поможете. Когда, кстати, вы собираетесь отбыть во Францию?
- Сразу же после акции. Я договорился со Штюдьпнагелем, чтобы он сохранил мое место.
- Между прочим, - вступил в разговор полковник Хофаккер, - Роммель уже призвал фюрера к пересмотру его взглядов относительно положения на Западном фронте.
- И каков результат? - живо поинтересовался Штауффенберг.
- А сами как думаете?
- Вот нам и ответ на вопрос о целесообразности наших дальнейших действий, - бывший посол Германии в СССР, старый дипломат Шулленбург окинул присутствующих многозначительным взглядом. - То, что Гитлера следует смещать со всех постов, сомнению более не подлежит. Но, помимо этого, я все-таки настаиваю на своем предложении наладить контакты с Советами.
Гизевиус отмстил про себя, что прежних пылких возражений в ответ на это предложение Шулленбурга не последовало. Значит, оно уже обсуждалось чуть ранее. Без него.
- Извините, господа, - "Валет" старался говорить спокойно, - но когда мы собирались в последний раз, речь шла о продолжении ведения военных действий на Восточном фронте. В противном случае нас могут не понять в Штатах и Великобритании.
- Совершенно верно, - ответил за всех Хофаккер. - Однако пока вы отсутствовали, произошли некоторые изменения. В частности, на фронте сложилась крайне неблагоприятная моральная атмосфера. И если вы считаете, что солдат, плохо воевавший с американцами, будет хорошо сражаться против русских, то глубоко заблуждаетесь. Солдату глубоко безразлично, с кем он воюет, поверьте мне. И тот факт, что мы первыми выступили с инициативой о переговорах с представителями американского командования, а те, в свою очередь, проигнорировали нас, говорит лишь о том, что мы по-прежнему остаемся для них врагами. А потому нет никакой разницы, с кем конкретно приостанавливать военные действия. Ведь главное для нас - целостность Германии. Если русские согласятся оставить рейх в границах тридцать девятого года, лично я не вижу никаких препятствий для ведения переговоров именно с ними.
- Кстати, - встрял в дискуссию брат Штауффенберга Бертольд, - в этом вопросе нам может помочь генерал Кестринг, который был в свое время военным атташе в Москве. Думаю, к его мнению там должны прислушаться.
Гизевиус мысленно выругался. Такую информацию следовало срочно переправить в Швейцарию, Даллесу, но у него не было для этого технических средств. Равно как и связника. Пока.
- Дальнейшее обсуждение переговоров как возможность будущего диалога возобновим непосредственно после гибели Адольфа Гитлера, - подытожил суть беседы граф Штауффенберг и посмотрел на часы. - То есть после 20 июля. Через четыре дня.
- Простите, - Гизевиусу показалось, что земля уходит у него из-под ног, - но почему именно 20 июля?
- Откладывать акцию не имеет смысла. - Штауффенберг одной рукой открыл портфель, предварительно поднятый на стол, а второй спрятал в него рукописные документы. - На 20 июля фюрер назначил расширенное совещание. На нем должен буду присутствовать и я. С докладом о положении в резервной армии. Всё, господа! Следующая встреча - в день покушения в штабе резервистов. И да поможет нам Бог!
* * *
Капитан авиаэскадрильи ВВС Великобритании Джон Оуэнс втиснулся в кресло пилота, пристегнул ремни, окинул взглядом приборную доску.
- Кэп, - склонился вдруг над ним штурман Рисс, - сегодня дали очень странную инструкцию к вылету.
- А что в ней странного? - капитан кинул взгляд на карту. - Всего лишь разбомбить автоколонну. Ничего странного - война. А на войне принято бомбить вражескую технику.
- Но, сэр, нам впервые указывают точные координаты движения колонны. И время. И точное указание, что именно следует бомбить…
- Черт побери, Рисс, ну должна же и разведка хоть что-то делать! Не нам ведь одним войну выигрывать.
Штурман хотел было добавить еще пару слов вдогонку своим сомнениям, но передумал: в конце концов, задание есть задание.
* * *
- Вальтер, я узнал то, о чем ты просил.
- И когда?
- 20 июля.
- Спасибо, Карл. Я твой должник.
Шелленберг хотел добавить еще несколько благодарных слов, но Штольц уже повесил трубку. Связь прервалась.
* * *
Колонна из двенадцати машин медленно двигалась в сторону деревушки Сент-Фуа-де-Монтгомери. Небо поражало прозрачностью и голубизной. Солнце нещадно палило, прогревая автомобили до температуры жаровни. Дышать становилось все тяжелее. Пот застилал глаза.
Фельдмаршал Роммель, выглянув в окно, прочитал надпись на очередном дорожном указателе и обратился к адъютанту:
- Вирмер, вам не кажется нелепым, что мы воюем с Монтгомери, а сами в данный момент проезжаем мимо населенного пункта, названого в его честь?
- Скорее это Монтгомери назвали в честь этой деревни.
Командующий рассмеялся:
- Мне импонирует ваше чувство юмора, Вирмер.
- Благодарю, господин фельдмаршал. Юмор - единственное, что сохранилось во мне от того юноши, которого любили мои родители.
- Война, Вирмер, война. С ней все меняются.
- Я не спорю, господин фельдмаршал. Но лично меня война изменила очень сильно. К сожалению, я стал жесток. И потому считаю своим долгом отомстить всем, кто лишил меня и дома, и семьи. Не знаю как другие, а я буду сражаться с англичанами и американцами до победного конца.
- Но победить могут и янки.
- В таком случае погибну я. Но не просто погибну, а заберу с собой хотя бы одного американца.
Роммель продолжать беседу не стал, и следующие десять минут они ехали молча. Под аккомпанемент рева двигателей и среди клубов дорожной пыли.
Фельдмаршал снял фуражку, вытер потный лоб и задумался. В таком свете его адъютант предстал перед ним впервые. Вот тебе и тихоня! А ведь в течение последнего полугода очень многие высказывали при этом мальчишке разные, в том числе совершенно противоположные, убеждения, нисколько его присутствия не опасаясь. С другой стороны, никого из них пока и не арестовали. Так что, вполне возможно, Вирмер в любых обстоятельствах ведет себя по-джентельменски. А если нет?!
- Вирмер, вы уже решили, кем будете после войны?
- Наверное, посвящу себя церкви. Но окончательно еще не решил.
- Прельщает статус монаха?
- Отец хотел, чтобы я стал священником. А я, как видите, выбрал иной путь. О чем сейчас искренне сожалею.
- Жалеете о том, что сражаетесь за родину?
- Нет. О том, что плохо слушал отца. А ведь он мне всегда внушал: не верь людям! Верь Богу. Люди беспомощны, а Бог всесилен. Люди подвержены слабостям, а Бог - нет. Люди изменчивы, а Бог не предаст никогда.
- Странный у нас с вами завязался разговор. Но интересный. И что вы, кстати, подразумеваете под "изменчивостью людей"?:
- Предательство.
- Кого по отношению к кому?
- Например, военных - к своему долгу, своей родине, рейху.
- Ну-у, - протянул фельдмаршал, - предательство по отношению к долгу и родине я еще могу понять. Но к рейху?! Вы ведь, Вир-мер, под словом "рейх" наверняка подразумеваете словосочетание "фюрер и партия". Не так ли?
- Предположим.
- В таком случае простите меня за небольшую лекцию, но я до сих пор не знаю ни одной партии, которая смогла бы пережить родину. И уж тем более человека. В одной только Германии в двадцатых годах насчитывалось несколько десятков партий, и я могу назвать вам имена сотен людей, беззаветно им тогда преданных. И где эти партии сегодня? Где преданные этим партиям люди? Они пропали, канули в Лету, оказались поруганы такими же преданными людьми. А вы говорите - предательство… Измена, дорогой мой Вирмер, - вещь тонкая. Допустим, жена изменяет мужу, потому что больше не может и не хочет с ним жить. Вправе ли мы ее осуждать?
- Это другое…
- Но корни-то одни! Впрочем, предлагаю прекратить наш спор. Или по крайней мере отложить его на будущее.
- Согласен. - Адъютант отвернулся к окну.
"Итак, - Роммель уже принял решение, - сразу по приезде нужно будет установить слежку за этим молодым человеком".
Сидевший рядом с шофером офицер вдруг вскинул руку:
- А что это там на нас летит?
Водитель оторвал взгляд от дороги:
- Господи!..
* * *
Оуэнс направил самолет на немецкую автоколонну. Первая бомба накрыла последнюю машину, преградив тем самым путь к отступлению.
Следующие авиамашины принялись методично накрывать автомобили немцев смертельными снарядами. Люди выпрыгивали из горящих машин и пытались отбежать как можно дальше от дороги, и поля, но пулеметные очереди с истребителей сопровождения догоняли их, превращая в неподвижное кровавое месиво.
- Штурман, что вы там говорили про инструкцию? - крикнул Оуэнс, заводя бомбардировщик на второй круг.
- Кэп, - перекрикивая рев двигателей, проорал в ответ Рисс, - нам приказано накрыть третью от начала колонны машину. Уничтожить ее вместе с пассажирами.
- Выполняем приказ! - Оуэнс опытной рукой направил самолет на "хорьх" фельдмаршала Роммеля.