- Благодарю. - Выстрелы медленно удалялись. Бургдорф перекрестился. - Я давно уже забыл, что такое есть стыд. С того дня, когда валялся в ногах обер-лейтенанта Фергельтунга и умолял его не арестовывать мою Эмму. Мою жену Эмму. Но ее все равно арестовали. И посадили в концлагерь. Год назад она умерла. Наверное, я вам противен? - Бургдорф снова вздохнул. - Простите, но у меня нет другого выхода. Мне действительно необходима ваша помощь.
Курков развел руками:
- Увы, не по адресу обратились. Я ж человек подневольный, действиям своим не хозяин.
- Я не прошу ничего особенного. - Бургдорф на полусогнутых ногах подполз к русскому. - Ничего невозможного.
- Тогда в чем же будет заключаться моя помощь?
- Время от времени сообщать мне, что происходит наверху, изредка помогать кое-какими продуктами… Я, естественно, все оплачу, не беспокойтесь. Но главное, мне нужно выбраться из Берлина. Да, да, я понимаю, что это не в ваших силах. Но у меня есть один знакомый, который сможет мне помочь. А вам нужно просто привести его ко мне.
- А вам не кажется странным, что я должен вам помогать?
- Вы правы, не должны. Но, поверьте, вам зачтется. В будущем.
- Будущего не существует.
- Философия. А я вам предлагаю конкретное предприятие. Вы спасете жизнь мне, а я когда-нибудь пригожусь вам.
- Каким же, интересно, образом? - усмехнулся Сергей.
- Поверьте, в этом мире всё не случайно…
Курков встал и, пригнувшись, прошел к лестнице. Снаружи стало заметно тише. "А может, действительно помочь бедолаге? Чем черт не шутит: вдруг и впрямь когда-нибудь пригодится?.."
- Ну что, поможете? - В голосе Бургдорфа отчетливо слышалась надежда.
- Да. Но сначала скажите, нет ли у вас связи с кем-нибудь из гаулейтеров?
- Предположим, есть.
- Слова "предположим" в нашем договоре о взаимопомощи нет. Итак…
- Есть
- В таком случае я помогаю вам найти вашего человека, а вы мне - моего.
- Кого именно?
- Близкого родственника. Его вывезли сюда, к вам, год назад.
Бургдорф покаянно приложил руку к груди:
- Это будет очень сложно, господин русский…
- Ваша просьба тоже не из простых, - перебил его Курков. - Итак, каково будет последнее слово, старик?
Бургдорф медленно, стараясь выиграть время, вытянул из кармана сухарь и сжал его своими крепкими, в отличие от фюрера, зубами. "А русский не так прост, как я решил поначалу, - думал корректор, посасывая сухарь. - Но он находится сейчас в чужой стране, в незнакомом ему городе. В моем городе. В городе, где я всё или почти всё знаю. Пусть-ка выполнит мое поручение, а потом я с ним разберусь. В конце концов, трупом меньше, трупом больше… "Старик", говоришь?.. Да что ты можешь знать о стариках, сопляк?.."
- Я согласен. Но не говорите мне пока, кого я должен для вас найти. Сделаем так. Вы навестите моего человека, сообщите ему обо мне. Если он даст согласие на сотрудничество, вы снова свяжетесь со мной. Если же я к тому времени вдруг погибну, вам поможет тот же самый человек, он мой хороший знакомый. - Заметив на лице русского замешательство, Бургдорф поспешил его успокоить: - Верьте мне. Если бы я хотел сдать вас в гестапо, то сделал бы это значительно проще.
Курков прислушался. Звуки выстрелов совсем стихли. Немец казался вполне искренним и достаточно надежным. А впрочем, вор Шилов встречал в своей жизни и не таких мастеров игры.
- А если я вас сейчас…
- А смысл? - Бургдорф даже распахнул полы пиджака: - Стреляйте. Мне все равно. Я живой погибший. Кажется, так называется роман вашего Достоевского?
- "Живой труп". Так будет по-русски. С кем я должен встретиться?
Двойник Гитлера еле сдержал возглас радости. По счастью, в подвале царила почти кромешная темнота, и лихорадочный блеск глаз тоже удалось скрыть.
- Он журналист. Его имя Карл Штольц. - Бургдорф достал из внутреннего кармана пиджака карандаш, оторвал полоску чистой бумаги от газеты, черкнул несколько букв, протянул русскому: - Вот адрес. Мы с Карлом знакомы пять лет. Он часто бывал на нашей фабрике. Думаю, если не как человек, то как журналист он не откажется от встречи со мной.
Курков прочитал адрес.
- Так и быть. Я вам помогу. А теперь дайте вашу пушку. - Он вынул обойму из поданного корректором пистолета, передернул затвор, вернул. - Это чтобы у вас не появилось желания выстрелить мне в спину. Как у нас говорят: береженого Бог бережет. А оружие, гражданин дезертир, у вас ненадежное. Подведет в самый неподходящий момент. Предупреждаю как человек военный.
* * *
Мюллер включил радиоприемник. Комнату заполнили звуки марша. Бравурная музыка звучала вот уже несколько часов, начиная с выступления Геббельса. Группенфюрер предпочитал слушать классику. Вагнера. Баха.
"О чем я думаю? - Мюллер устало потер глаза. Он не спал вторые сутки. - Какой Вагнер? Какой Бах? Где Гиммлер? Вот в чем вопрос".
В поле зрения группенфюрера попал телефонный аппарат. Странно. За последние полчаса не было ни одного звонка. Шеф гестало поднял трубку, приложил к уху Гудок оповестил о жизнеспособности аппарата.
Дверь приоткрылась.
- Вызывали, господин группенфюрер? - Секретарь стоял навытяжку, надеясь, видимо, понравиться шефу.
"Вот ведь сволочь, - мысленно проворчал Мюллер. - Не выходил из помещения уже часов пятьдесят, а все как огурчик. Молодость, будь она неладна…"
- Приведите ко мне Гизевиуса. И поскорее.
Мюллер прикрыл глаза. Нужно поспать хотя бы минут двадцать. Впрочем, он уже пробовал, однако сон не шел. А сейчас почему-то вспомнился отец, Алоиз Мюллер. Человек неудачной судьбы, как он признался сыну при последней встрече.
Мюллер усмехнулся: а настолько ли уж неудачной? Кто в скором времени спросит с бывшего полисмена, садовника и церковного реставратора? Его даже как отца гестапо-Мюллера никто не имеет права осуждать и тем более судить. А вот его сын, если не предпримет сейчас правильных шагов, вполне возможно, будет отмерять свои последние шаги в камере для смертников. Конечно, следователям придется серьезно покорпеть над его делом. Все-таки они будут иметь дело с профессионалом, а уж в искусстве заметания следов полицейскому Мюллеру не было равных. Недаром занимался этим весь последний год. Но и Мюллер знал: всё спрятать невозможно.
Когда Гизевиус вошел в знакомый кабинет, шеф гестапо кивком головы указал ему, куда сесть, придвинул коробку с дешевыми сигаретами, а сам присел на край стола напротив.
- Меня расстреляют? - Гизевиус заметно нервничал.
"Правильно, - подумал Мюллер, - трясись, падла. Иначе нормального разговора у нас с тобой не выйдет".
- Предателей не расстреливают. Их вешают. На крючьях для скота. С помощью рояльной струны, - уточнил Мюллер. - Металлическая струна впивается в шею и перерезает ее. Длительная и болезненная процедура.
Гизевиус сжал руки коленями.
- Но я же сотрудничал с вами, господин Мюллер! У вас должен остаться протокол моего последнего допроса. После которого вы меня отпустили. И я вам потом сообщал обо всем. В том, что покушение на фюрера состоялось, моей вины нет, клянусь. ("Сдать ему информацию о Шелленберге прямо сейчас? Немедленно? Господи, но как на это решиться?! - Гизевиус задрожал еще сильнее. - А если Мюллер и сам в курсе всего? Что, если он тоже - один из людей Ганзена? Нет, нужно немного подождать".)
- Оставьте. - Мюллер закурил. - Невиновных в нашем мире нет. Если вы родились, значит, уже виновны. Послушайте, а в вас случайно нет еврейской крови? Да не тряситесь вы. Шучу. Хотя в последнее время начинаю приходить к выводу, что бабка Сара родила каждого второго будущего немца, которые и развалили Германию.
- Во мне нет еврейской крови. - Гизевиус стиснул колени еще сильнее.
- Верю. Тем более что вы прошли проверку. Впрочем, - Мюллер скептически скривился, - наш Гейдрих тоже когда-то прошел проверку. Даже плиту на могиле бабки поменял. - И ехидно рассмеялся.
Гизевиус попытался спрятать глаза. Об этой истории знало не так уж много людей, но все старались молчать. Гейдрих являлся первым прямым начальником Мюллера в гестапо. Бывший морской офицер, умный, хорошо физически сложенный бабник-аристократ. Голубая кровь СС. Впрочем, подпорченная в самом факте рождения бабкой-еврейкой. Что, естественно, Гейдрих тщательно скрывал. Впрочем, покойного героя рейха старались не тревожить подобными воспоминаниями. И если Мюллер позволил себе сейчас смеяться над бывшим шефом, значит, в рейхе действительно многое изменилось.
"Неужели, - Гизевиус нервно сжал пальцы рук, - Батлер скончался? Да, наверное, так оно и есть. Они, видно, и жизнь-то мне до сих пор сохранили только потому, что он мертв. И теперь они будут искать контакты с победителями, то есть с нами. И я - первое связующее звено".
- Вас удивило мое шутливое замечание в адрес покойного Гейдриха. - Мюллер не спрашивал. Он констатировал факт. - И вы тут же решили: фюрер мертв, и папаша-Мюллер начнет сейчас искать со мной контакт. Я прав?
"Сволочь. - Гизевиус готов был расплакаться. - Господи, какая же он сволочь! Будь проклят его педантизм, помноженный на опыт".
- Да. Вы правы.
Мюллер остановил себя. Зачем говорить что-то еще? Лучше понаблюдать, как этот эмбрион начнет сейчас разворачиваться. Постепенно, по мере осмысления тех слов, которые только что достигли его ушей. Вот, началось… Руки уже почти перестали дрожать. Голова понемногу поднимается. Выше. Еще выше. Ну, смелее!..
- То есть… - По щеке заключенного скатилась слеза.
"Вот дерьмо. - Мюллер поморщился. - Все дипломаты, как бабы".
- Нет, господин заговорщик. Вы ошиблись. Фюрер жив. Вашему Штауффенбергу не повезло. Хотя он в очень тяжелом состоянии. И, вполне возможно, умрет.
"Значит, все-таки получилось. - Теперь Гизевиус готов был рассмеяться от радости, несмотря на присутствие Мюллера. - Когда Гитлер умрет, все будет по-другому…"
Но по-другому быть уже не могло.
Мюллер навис над Гизевиусом:
- Ты помнишь, что написал мне четыре дня назад? - "Валет" даже не обратил внимания, что Мюллер стал обращаться к нему на "ты". - Три исписанных мелким, еле разборчивым, но так хорошо узнаваемым почерком, листа. Они лежат не здесь. В этом кабинете им делать нечего. Ты понял, о чем я говорю?
- Но ведь Гитлер…
- А что это меняет? Даже если он умрет? - Мюллер обвел рукой кабинет. - Ты, идиот, посмотри вокруг себя! Кто просто так отдаст власть? Неужели вы, ты и те, кто с тобой, еще не поняли, что были всего лишь куклами в чужой игре? А впрочем… - Мюллер рванул галстук на шее. - Ты же не жил в Берлине последние несколько месяцев. Тебя не бомбили русские вместе с англичанами. Ты не стоял в очередях за маргарином, хлебом и водой. Твоя дочь не пряталась по подвалам, когда с неба падали фугасы". Ты в это время жрал от пуза. Спал на перинах с дешевыми проститутками, Потому что мы обеспечили тебе, вонючему дипломату, жирное существование в Берне. - Мюллер двумя пальцами приподнял подбородок Гизевиуса: - И ты думаешь, что мы" перенесшие все это, отдадим тебе и таким, как ты, власть? Глупец. Мы и сами хотели, чтобы Гитлер отдал Богу душу. Фортуна отвернулась от Гитлера, он стал неудачником. Начиная со Сталинграда. А может, и раньше. А неудачник не имеет права на управление государством. Так мы решили. Не вы, а мы. Вы же просто выполнили наше решение. Кстати, практически все ваши люди арестованы. И будут казнены. Смерть Штауффенберга ты, наверное, видел из окна штаба резервистов. Кстати, хотели поставить там к стенке и тебя, да сразу не нашли. А ты, как ни странно, не только остался жив, но и смог выбраться оттуда. Правда, далеко уйти не успел. И теперь твоя жизнь зависит от меня.
- Что вы хотите? - "Валет" понял, точнее, почувствовал, что ета уже поставили к стенке, как и Штауффенберга. Просто пока еще не расстреляли, а всего лишь плотно прижали.
- Вот это правильно. Со мной всегда нужно вести себя правильно. - Мюллер взял пачку сигарет, покрутил в руках, отбросил в сторону. - Плохой табак. Господин дипломат, мне нужен Даллес.
"Так, началось…"
- Он не пойдет на встречу с вами. - Тянуть. Выторговывать для себя выгодные условия. Нечто подобное он и предполагал. Но если отдаст Мюллеру Даллеса, то сам окажется вне юры.
- Пойдет, - уверенно заявил Мюллер. - Когда ты ему сообщишь о некоем Лансинге, бывшем госсекретаре президента Вильсона, он непременно пойдет на переговоры со мной.
Гизевиус предпринял слабую попытку сопротивления:
- Это шантаж.
- А крючья в мясном ряду забыл? Двадцать крючьев в каждом ряду. Еще аргументы нужны? Нет? Вот и замечательно. Кстати, ты совсем не отреагировал на мою фразу "когда ты ему сообщишь". А ведь эта фраза продлевает тебе жизнь. А может, и вовсе сохранит. Долгую и счастливую. А ты, глупец, думаешь о каком-то шантаже.
Фу…
Гизевиус бессильно опустил голову: вот теперь его действительно поймали в капкан. И никаких торгов.
Некто Лансинг являлся родным дядей братьев Даллесов. Старый аристократ пользовался довольно скверной репутацией в Штатах. Англофил. Любитель денег и роскошной жизни. К тому же взяточник. Причем предпочитал крупные объемы взяток. И не испытывал при этом никакой брезгливости. А уж о том, сколь подобострастно преклоняется он перед королевским троном, слагались целые легенды. Пусть и в виде сплетен. В Штатах о Лансинге преимущественно молчали. Тот же, кто пытался поднять голос против братьев Даллесов, заканчивал свой жизненный путь несколько быстрее, нежели ему отводил при рождении Всевышний. И второй момент. Имелись подозрения, что "сиамские близнецы" работают не только на ведомство Донноваиа, но и на британское правительство. Опять же за "барыши". И благодаря все тому же вездесущему дяде.
Гизевиус владел только частью информации. Но и ее было достаточно для шантажа. А Мюллер, судя по всему, пользуется более обширным материалом. Стоимость которого наверняка исчисляется человеческими жизнями. Итак, что может произойти, если он придет к Даллесу и передаст слова Мюллера? Первое: тот его ликвидирует. А вслед за ним ликвидирует и Мюллера. По крайней мере он на месте Даллеса поступил бы именно так. Второе: Даллес сохранит ему жизнь. Но новую партию начнет уже с шефом гестапо. Партию, в которой ему, Гизевиусу, суждено стать в лучшем случае фигурой второго плана. Правда, живой фигурой…
- Мне нужно подумать.
- Две минуты.
Мюллер знал, что ответит Гизевиус. Собственно, сам дипломат ему был не нужен. Нужно было время. Время. Только время диктовало свои условия. Шеф гестапо мог и сам наладить связь с американцами. Но не сразу. Даллес на абы какой контакт не пойдет. А в варианте с Гизевиусом можно было выиграть фору во времени. Чтобы успеть первым выбить свои дивиденды в будущем распределении мира. И братья раскошелятся. Ой как раскошелятся… Никуда не денутся.
- Думай. - Мюллер кивнул на часы. - Две минуты.
* * *
Радист отстегнул ремни, спустился с кресла и просунулся к Бауру:
- Господин генерал, радиограмма. Лично вам!
Пилот стянул с головы шлемофон:
- Читай.
- <По прочтении уничтожить. Совершить срочную посадку в Аугсбурге. Для пассажира придумать официальную версию посадки. Оставаться на аэродроме Мессершмидта до 06:00 утра. Потом вылететь в Берлин. Пассажир не должен знать об истинных причинах посадки. Выполнение приказа обсуждению не подлежит. Геринг ".
- Вот дерьмо!
Баур жестом приказал второму пилоту взять управление на себя.
Чего-то вроде этого он, в принципе, ожидал. Покушение на фюрера - только начало. То ли еще будет… Как собирался поступать рейхсфюрер, Бауру было безразлично. Но раз уж появилась возможность оказать помощь герою воздуха Первой мировой Герингу, живой легенде германской авиации, он с радостью все выполнит.
- Бортмеханика ко мне. Быстро! И сожги, к чертовой матери, эту радиограмму. Кажется, мы попали в основательную переделку.
Через десять минут самолет изменил курс. Официальная версия аварийной посадки была сформулирована так: "Неисправности в маслопроводе левого двигателя".
* * *
Шелленберг и Канарис ехали на заднем сиденье автомобиля. Спереди и сзади следовали машины сопровождения.
Оба долго молчали. Одновременно и коллеги, и враги. Наконец Шелленберг не выдержал:
- Господин адмирал, надеюсь, вы семью свою спрятали?
- Вальтер, забота о других вам не к лицу.
- Если вы думаете, что оскорбили меня, то ошибаетесь. И не стоит хранить обиду. Кто-то из нас двоих должен был выйти из противостояния победителем. Две взаимоисключающие структуры не могут сосуществовать долгое время. Одна из них рано или поздно должна проглотить другую. Закон природы.
- Вы можете говорить сам с собой сколь угодно долго. Я вас не слышу. Пожалуй, это последнее благо, которое у меня еще осталось: не слышать того, что слышать не хочется.
- Вам пятьдесят семь, господин адмирал. Не тот возраст, чтобы вести себя как мальчишка, но называться при этом стариком.
Машины сопровождения перегруппировались. Теперь авто начальника внешней разведки шло третьим.
Канарис повернулся к собеседнику:
- Почему вы заговорили о моей семье?
- Потому что у вас, вполне возможно, появится шанс.
Адмирал отрицательно мотнул головой:
- Я проиграл. Даже если Гитлер скончался, Гиммлер все равно не даст мне никаких шансов.
- А если главой рейха станет не Гиммлер?
- Вы на что намекаете? - вскинулся Канарис.
Шелленберг замолчал и отвернулся. А действительно: почему он вдруг захотел открыться старику? Никто Гиммлера с шахматной доски не снимал. И еще неизвестно, чем закончится партия. Чертова неопределенность!
Канарис понимал состояние молодого человека. И не осуждал его. Он сам находился в подобном пограничном состоянии на протяжении последних двух лет.
- Вальтер, - голос Канариса прозвучал глухо и так тихо, что Шелленберг не сразу его расслышал, - разрешите дать вам совет: наведите мосты с итальянцами. Не с англичанами, не с американцами, а именно с итальянцами. С Ватиканом.
- У нас налажен контакт с ними. С сорок третьего года.
- Знаю. Но контакты должны иметь не только словесное, но и материальное содержание.
- Что вы имеете в виду?
- Об этом мы поговорим, когда господин Шелленберг определится, с кем он: с Гиммлером или с тем человеком, которого не назвал. Кстати, не делайте глупость: не везите меня в какое-либо так называемое "укромное" место. Лучше доставьте сразу в тюрьму. В нашем случае это безопаснее для нас обоих.