Невразумительно, истошно кричали обе стороны, вечернее небо содрогалось грохотом выстрелов, поле боя оглашалось звуками сигнальных раковин. Пороховой дым и чад, копоть от догорающих заграждений - отравляли воздух, мешая дышать. Закуренными скелетами чернели остовы несложных сооружений, за которыми воины армии Токугавы ждали команды.
Не выдержав ожидания, Мицухидэ приказал войску двигаться на линии врага, не смотря ни на что. Но бывшие самураи Ёсисады Хадзиме расступились, образовав кольцо. В него стремительно ворвался сёгун, за ним прошли несколько элитных отрядов хатамото. Простёршись ниц, бывшие самураи Ёсисады ожидали участи, которая выпадала на долю предателя. Но Хадзиме они сейчас не интересовали. Спрыгнув с коня, он выкрикнул своё имя и вызвал Мицухидэ. Приняв древко со стягом от знаменосца, сёгун воткнул его в мёрзлую землю, орошённую кровью, направил остриё катаны на бывшего друга:
- Кено, есть разговор.
- Я… н-не хотел, - лепетал Мицухидэ, дрожащий, словно от холода. Горечь неизбежной позорной смерти переполняла сердце. Лицо его исказилось и замерло в уродливой гримасе. Руки он непроизвольно нервно тёр одна о другую, не решаясь вытащить клинок, не замечая, как то и дело умоляюще складывал их на серебристом нагруднике доспеха, топтался на месте, бросая полный отчаяния взгляд на соратников. - Разум помрачился!.. Оннигороши заставил!..
Самураи, скинув клинки, встали на колени и опустили головы, молчали.
- Прости, Хадзиме! - зарыдал Мицухидэ, содрогаясь телом. - Мне ничего не остаётся… ничего!
Наконец, выхватив клинок, Мицухидэ с хриплым криком побежал на Ёсисаду. Парировав неловкий удар, Хадзиме оттолкнул нападавшего ногой. Стоял и глядел мерцающими глазами, будто не верил.
- Я приму тебя и прощу! - пообещал Хадзиме, и голос дрогнул.
Спрятав катану в ножны, он широко распахнул руки, ждал, когда же старый друг бросится к нему в объятия, и признается, что как прежде любит своего господина верной любовью слуги. На глазах Белого Тигра проступила влага, и в сердце словно вложили кусочек раскалённого угля.
На миг собравшись с духом, Мицухидэ процедил:
- Не я предатель, пойми! Я люблю Ямато, её собирает Ода… А предаёшь - ТЫ!
Вдалеке от кольца склонившихся самураев сверкнули залпом широкие чугунные жерла пушек, грохнуло гулко и сильно. В вечернее чёрное небо, застланное сизой пеленой, поднялись пороховые дымки. Резкие удары бухали один за другим, ядра, пролетавшие сквозь ряды сражающихся, сметали их, превращая в месиво из окровавленной плоти и рваных искорёженных доспехов.
Мицухидэ стремглав выскочил в образовавшуюся брешь. Выкинув катану, побежал. Хадзиме рванул за ним, не веря своим глазам. Ни один самурай, ни при каких обстоятельствах не расстанется с мечом! Это последнее бесчестие!
- Стой же! - голос утонул в шуме боя.
Множество воинов одновременно прицелилось в предателя из луков и спустило тетивы. Но не от стрелы суждено было погибнуть выдающемуся генералу: в этот момент, поскользнувшись на заледенелой крови, Мицухидэ упал на мёртвые тела, пополз по ним, точно змей. И как только поднялся, в спину врезалось копьё…
Мицухидэ захрипел, завалившись около воды среди мёртвых тел.
- Не-ет! - с невыразимой болью вскричал Хадзиме. Подбежав к любимому вассалу, упал на колени, громко зарыдал. Выдернув яри, посмотрел в лицо поверженного друга внимательно, с надеждой. Лицо Мицухидэ стало смертельно-бледным, в горестных морщинах, осунувшимся. Сёгун тихо придвинул обмякшее тело к себе.
- Лекаря, лекаря! - заорал он, брызгая слюной.
Голова вассала покоилась на коленях у Хадзиме.
- Прощаю тебя!.. Простил ведь! Зачем?..
Мицухидэ искривил губы в горькой усмешке:
- Я… - генерал закашлялся, выплюнув сгусток багряной крови. - Ушёл от войны… рад… вечный покой!
Билось последним торопливым стуком в агонии его искромсанное сердце. В темноте, грохочущей залпами мушкетов и пушек, мертвенно-бледно синело лицо Мицухидэ. Сердце млело, казалось, он плыл в жидком тумане, в предсмертной зыби по мрачной реке Сандзу. Глаза - воспалены, взгляд затравленный. Под слегка вывороченными нижними веками блестели, замерзая, хрусталинки - генерал не сдерживал слёз от боли, а Хадзиме - от жалости.
- Не уходи, слышишь! - потребовал сёгун, тормоша умирающего друга за плечи. - ПРИКАЗЫВАЮ!
Широко открытые глаза покосились на голос и не нашли того, кто говорил. Губы шевельнулись, беззвучно складывая какие-то слова. Хриплое дыхание становилось громче, прерывистее…
Рождённые на рассвете умирали до заката, рождённые вечером - до рассвета. Это вполне соответствовало буддийскому пониманию гармонии сущего, поэтому невольные свидетели из стана Оды, плохо знакомые с реалиями Эдо, были удивлены тем, что смерть обыкновенного вассала повергла его господина в пучину отчаяния. В конце концов, Мицухидэ был воином и находился на поле сражения, где каждое мгновение вёлся счёт павшим, где люди уходили в мир иной, теряя жизнь легко, будто осенний ветер срывал с ветвей листья. Горе Ёсисады Хадзиме настолько явно и сильно отражалось в его согбенной фигуре и на лице, что подоспевшим соратникам показалось, будто ранили самого императора; они почувствовали себя вдруг оглушёнными и подавленными, на волосок от поражения.
Немалое время прошло, прежде чем Хадзиме пришёл в себя. Словно после приступа болезни он опомнился внезапно, оглядев озадаченные, обеспокоенные лица хатамото. Поднял невесомое тело медленно, бережно, со своих коленей, и, двигаясь, точно слепой, опустил его на белое покрывало, которое появилось в руках у воинов словно ниоткуда. Не замечая войны, он отрешённо продолжал нашёптывать усопшему другу какие-то слова, но разве тот мог услышать?
Печаль Белого Тигра словно передалась его войску, оно заметно потеряло волю к победе, и, перейдя к обороне, засело за разрушенными бамбуковыми крепями и неровностями рельефа.
С вала грянул мощный мушкетный залп, в звёздное небо взвилась туча порохового дыма. Поскольку у ружей были примитивные фитильные запалы, на перезарядку даже у искусных стрелков уходило значительное время. Стрельба велась двумя шеренгами: пока в первой перезаряжали, вторая стреляла. На воинов Ёсисады обрушился непрерывный огонь. Ряды Белого Тигра дрогнули перед огневой мощью войска Оды. Множество убитых и раненых на земле, пороховой дым затянул их тела. В долине стлалась густая пелена.
- Белый Тигр застрял на берегу! - горлохватом кричали командиры. - Захватить!
- Резервный отряд, покинуть позиции! - скомандовал Токугава, отправив две тысячи гвардейцев из родни Имагавы вдоль берега. - Отрезать врагу пути к отступлению!
Севернее Ёсисады к укреплениям Тоёхаси рвался Хавасан. Смяв и опрокинув всадниками вражескую пехоту, расстреляв из луков конных мечников Токугавы и оставив сохэям нитирэн добивать их нагинатами, отважный генерал развивал успех. Но, заметив слева приближение многочисленных отрядов противника к реке, генерал Хавасан забеспокоился:
- Что там происходит? Где Накомото?
Несмотря на то, что уже не вдали, а гораздо ближе - на расстоянии броска - ясно виднелись крутые земляные стены крепости, и дорогу к ней, как ни странно, не тронул туман, Хавасан повернул туда, где засели остановившиеся полки Ёсисады. Пользуясь замешательством противника, хитроумные полевые командиры асигару Бадафусы, вооружённых аркебузами, луками и нагинатами, окружали отряды, направляющиеся на помощь Белому Тигру.
- Тайсё, что делать? - заголосили командиры. Судя по выражению лиц, опьянение первой победой миновало. - Пропадём!
- Отходим?!
- НЕТ! - рявкнул Хавасан, по-волчьи щерясь. - Никогда моя душа не будет спокойна, если бросим повелителя. Ударим в лоб и выберемся из кольца, чего бы нам это ни стоило.
С ликующим безумным кличем, генерал стегал коня, скача галопом на врага. Задыхаясь в испарениях, исходящих от мёртвых тел и стывшей крови, отчаянно повёл он за собою конных самураев, опустивших копья, напролом - навстречу пулям и стрелам вражьих асигару, на копья и мечи гвардейцев Имагавы. Непрерывно гремела пальба из мушкетов. Получив пулю, Хавасан не удержался в седле. К врагу прибежал только его конь. Пелена тумана скрыла тело генерала. В эйфории боя самураи Белого Тигра не сразу поняли, что лишились одного из генералов.
- Где Хавасан? - прорываясь сквозь ряды врага, кричал Накомото. - Конь есть, но нет тайсё.
Самураи, якобы видевшие смерть предводителя, с трудом удерживались от отчаяния. Весть о том, что Хавасан пал смертью храбрых, подобно ледяному ветру пронеслась по полю боя. Победы и поражения естественным образом сменяют друг друга, но эта потеря означала невосполнимый урон для воинства. Всеобщее негодование, громогласные выкрики и горькие восклицания воспламенили дух отважных хатамото.
- Удалось уберечь тело Хавасана? - печаль на лице Накомото сменилась ожесточением. Резко выкинув вперёд правую руку с катаной, он разом спустил на врага стаю в сотни отточенных стрел.
Внезапно стало темнее, облака на небе превратились в клочки. Закрыв звёзды, они громоздились одно на другое, тяжело нависали над широкой долиной смерти. Битва пошла вслепую. На миг войскам привиделось, что горы сдвинулись и выросли, загородив весь небосвод. Казалось, что отчаянная схватка кипела в узком ущелье, и с обеих сторон теснины доносилось лишь ржание коней, и лязг мечей, и стук и треск копий.
- Видели генерала Хавасана… - добрая весть воодушевила сражающихся. - Он жив и защищает самого сёгуна!
- Да, наш тайсё получил ещё одно ранение, обыкновенное, таких у него не счесть!
- Что буре дротик!..
Попавшие было в безнадёжное положение отряды генерала Хавасана, в едином порыве навёрстывали упущенное время. Они брали верх над врагом. Повернувшись лицом к противнику, прекратив жаться в кучу, они встретили неприятеля частоколом копий, прокладывали дорогу мечом в гуще самураев Имагавы. И перед тем, как пронзить грудь врага, воины выкрикивали свои имена, их грозные голоса сотрясали землю и небо.
Долина продолжала гудеть ропотом войны два дня. Обескровленное, измотанное, охрипшее от крика воинство Ёсисады Хадзиме понесло большие потери. Подход в Айти оказывался труднее, чем планировали военачальники Белого Тигра. Но воины Имагавы бежали в крепость, и там готовились принять последний бой. Исход предстоящей схватки зависел от полководческого дара генералов, присущего обеим сторонам.
Заняв долину, Белый Тигр приказал отдохнуть. Ёсисада выглядел мрачнее тучи, молчалив, словно немой, постоянно пребывал в отвратительном расположении духа.
Рано утром, когда ветер согнал с небосклона свинцовые тучи, расчистив широкое бледно-синее небо, зазвучали вольные разговоры, исчезла и усталость. Засохшие следы своей и вражеской крови на одежде пьянили и будоражили вышедших из боя людей.
В тени навеса, облачённые в пробитые доспехи, безмятежно храпели предводители дерзкого воинства Хадзиме. Большие красные чашки из-под коварного напитка валялись возле их походных стульев.
Иоши Хавасан давно проснулся, его рана в плече болела. Делал перевязку не выспавшийся многоуважаемый лекарь Изя.
- Как вам удалось, раненому, выбраться из кольца врагов и помочь сёгуну? - вопросы Изи громоздились один на другой. Кивая с видом человека разгадавшего судьбу, генерал молчал.
- Почтенный генерал… - чувствуя хорошее расположение духа господина Иоши, лекарь не унимался.
Надменно глядя на суетящегося с примочками войскового коновала, Хавасан заколыхался от безудержного хохота. Лишь так он загасил боль - не давал себе возможности распуститься.
Изнурительный марш и тяжёлая долгая битва утомили воинов. Утолив голод и жажду, армия Белого Тигра вновь воспряла духом. Лишь часовые в полной тишине несли службу, остальных охватило забытьё, но каждый смутно чувствовал, что близок уж исход.
В теплеющем воздухе долины витало нечто страшное. Ни единой вражеской вылазки, но стоило подумать о нападении на крепость, как по спине бежали мурашки. Нет, мало кто из армии Белого Тигра страшился атаковать врага, однако генералы и командиры многочисленных отрядов находились в задумчивости.
- Преследование приводит к новым разрушениям, истреблению, - собрав командный состав в своём шатре, начал Хадзиме. - Чрезвычайно велико различие в состоянии духа наступающей армии и отступающей.
После смерти тайсё Мицухидэ сёгун Ёсисада сильно изменился, в глазах стоял неописуемо злой блеск, холодный, напоминал сверкание рыбьей чешуи в тусклом свете зимнего солнца. Речи сёгуна не потеряли пыл, но его рассудок словно помутился. Укреплённый на спине Хадзиме бамбуковый шест с боевым знаком, отливал свежей лиловой краской. С тех пор как умер друг-предатель, Ёсисада не расставался с этим знаменем, твердя, что сам внесёт древко в крепость.
- Дорога наша опасная, как переход озера по тонкому льду. Радость и командира, и рядового воина заключается в том, чтобы первым отрубить голову противнику, но тайное удовлетворение к полководцу приходит, когда сознаёт, что его дальновидные расчёты - правильные, а хитроумные замыслы - осуществлены.
- Искусство войны - не азартная игра, - резонно заметил осторожный Накомото. - Имеем ли мы право рискнуть, поставить свою жизнь на кон в ходе одной лишь схватки, не имея представления о том, как она может завершиться? Срывать плод следует тогда, когда сама судьба благословляет вас протянуть к нему руку.
Пожалуй, сказанное генералом стало последним словом перед долгой тишиной, воцарившейся в шатре.
- У нас по-прежнему большая армия! - Хадзиме брызнул слюной. - Мы потеряли много воинов, но враги лишились большего - надежды на победу!
Необычная тишина отозвалась дрожью в нервах. Пролетая над долиной, дико вскрикнула одинокая птица.
- Что с вами такое? - прошипел сёгун, недоверчиво осматривая командиров.
Чуть передохнув, Хавасан всегда стремглав бросался в бой, но теперешняя неторопливость беспокоила, настораживала. В задумчивости полководец застыл, неподвижно глядя в одну точку на земле. Ждали решения командиры, выстроившиеся в ряд за его спиной.
- Накомото, когда лучше напасть? - раздражённо бросил Хадзиме.
Уста присутствующих будто опечатаны сургучом молчания.
- Или вы размякли, ничтожества? - подскочив к двум генералам, Ёсисада вдруг схватил одного из них за грудки, остервенело потряс. Острие речей верного соратника императора Тоды нацелилось в самые сердца, но не достигало целей, лишь бамбуковый шест за спиной Хадзиме завибрировал.
Наконец, решив незамедлительно напасть на крепость Тоёхаси, полководцы Белого Тигра засобирались в бой. Каждый яро настраивался на битву и понимал, что падение крепости означало для противника потерю важного района. Её близость к ненавистному Нагоя много значила в войне против клана Оды. Владеющий перевалом держал в руках верховья реки Кисо - границу между миром севера и миром юга Хондо, а также первостепенного значения развилку дорог, уводящих в Кансай.
Одна подобная крепость стоила сотни других.
Глава 7
Не один раз за месяц плавания Суа приходилось наблюдать, как орудия галеона "Princess Scota" несли разрушение и смерть её соотечественникам. Лорд Коридвен, словно бешеный ненасытный крокодил, терроризировал юго-восточное побережье. Корабли Токугавы и Оды многократно окружали галеон то в заливе Исэ, то во Внутреннем Японском море, самураи безуспешно пытались взять его на абордаж, но против "Скоты" трёхмачтовые джонки всякий раз оказывались бессильны. Коридвен, хохоча, дефилировал между громоздкими боевыми платформами, безнаказанно разнося их в щепки орудийными залпами. Португальские купеческие транспорты пытались лишь отстреливаться мушкетным огнём, изредка у кого-то имелась возможность огрызнуться парой мортир, но и только.
Команда "Скоты" состояла из закоренелых головорезов. Суа пришлось убедиться в этом на себе - даже в статусе "леди капитана" её неоднократно пробовали домогаться отчаянные моряки. Поползновения, впрочем, прекратились после того, как Суа отправила на тот свет пару настойчивых ухажёров. Энтони Коридвен пытался чем-нибудь занять подопечную, направляя Суа то на камбуз, то в прачечную, но ни там, ни там от неё не было никакого проку - принцесса, damn it! В итоге Суа оказалась взаперти в капитанской каюте.
Привычная к тверди под ногами, девушка трудно осваивалась с качающейся палубой, но её уже не тошнило, как в тот раз, во время свирепой атаки на Хамамацу. Суа нашла себе собеседника - судовой лекарь, лысый бородатый коротышка с длинными руками, понимал на кансайском диалекте и даже умел образно выражать свои мысли. Звали этого человека смешно - Ли Колдуэлл. "Ли" - это первая буква японского алфавита - "ие", что по-английски значит "ухо". Вот этот мистер Ухо с благословения капитана один и навещал Суа в невольном заточении, отгороженную пресловутым "языковым барьером" от окружающего общества.
Девушке очень хотелось многое узнать о той далёкой реальности, что станет новым её домом, а мистер Ухо оказался замечательным рассказчиком. Он многое знал из истории Британского королевства, доходчиво и ярко изображал словами картинки из тамошней жизни, и Суа запросто могла представить всё, что ожидало её на другом конце океана. Там был совсем другой мир - грешный, храбрый, очень похожий на разорванный горными хребтами мир Хондо. Оказывается, в тех краях женщины главнее мужчин, их почитают как родоначальниц и цариц. Суа всегда считала себя "неправильной" - слишком крупна телом, слишком развита фигура, чрезмерно чувственна и притом самолюбива. Идеал японки совершенно "не её" - мелкая, плоская, глупенькая скромница-жертва…
Нетерпение снедало Суа - когда же ветры моря Токай погонят "Скоту" прочь от этих мест? Она старалась разузнать у мужа планы, но лорд Коридвен не мог сказать ничего вразумительного. Наверное, никаких планов у капитана галеона не имелось и в помине. Кем он был на родине? Бунтовщиком-папистом, и ему грозила виселица… Суа с трудом понимала, почему Коридвен воюет с иезуитами, ведь и они, кажется, являлись почитателями Ватикана. Не так давно к Папе Римскому отправилась миссия японских христиан с приветственным письмом и дарами от Оды. Неужели их божеству нравится смотреть, как его дети убивают друг дружку? Когда она попробовала уточнить этот момент у мистера Ли, тот рассмеялся и заявил, что Господь милостив, он любит кающихся, а как угодить Господу, если человек безгрешен - в чём тогда каяться?
В кладовой у капитана хранились европейские одежды, украшения. Суа получила доступ к сундукам после того, как однажды вырядилась в капитанское платье и в таком виде обратилась к мужу на ломаном английском:
- She is like captain in european dress?