Снегопад закончился, и даже настырный ветер сбавил обороты. Идти через глубокий снег было сущей пыткой, но я стремился быстрее добраться до очага, чтобы просушить ноги и отогреть руки. К концу пути мне всё чаще приходилось останавливаться, чтобы дать отдохнуть правой руке, возле большого пальца которой появилась весьма болезненная мозоль. Как же я не догадался сразу намотать какую-нибудь тряпку на провод!
Но поскольку я шел знакомой дорогой и был относительно сыт, то очень скоро, намного быстрее, чем прежде, достиг речушки. Переход через быстро текущую водную преграду вызывал у меня неприятное чувство. Перескакивая по камням, я в любой момент мог ухнуть в воду. Течение потащило бы меня вниз и, в конце концов, я бы погиб от переохлаждения. Нечего было и думать, чтобы перенести весь скарб разом, и мне пришлось сделать несколько ходок. Полагаю, не нужно рассказывать, как я огорчился, уронив пакет с вином. Он мгновенно скрылся вдали, унесенный могучим потоком, и мне оставалось только грязно ругаться. Осипшим голосом, я в последний раз послал вдогонку пакету самое непотребное слово, плюнул и выскочил на берег. Как ни странно, такая разрядка меня взбодрила, я почувствовал себя уже намного лучше.
Последним на сегодняшний день бедствием, стало возобновление снегопада. Небеса словно разверзлись. Сразу стало темно. Я спешно перетащил добычу под защиту своего жилища.
Глава десятая
ЕВА
…Нам с тобой голубых небес навес,
нам с тобой станет лес глухой стеной,
нам с тобой из заплёванных колодцев не пить.
План такой. Нам с тобой…
и беда станет не беда…
В. Цой
Оставшуюся часть дня я посвятил трем мероприятиям: расширению своего жизненного пространства, заготовке дров и систематизации принесенной из самолёта добычи. Когда небо затянуто тучами, а на вашем запястье нет даже самых дешевых китайских часов, очень трудно определить время. Пришлось поверить "внутренним часикам", заведенным тридцать лет назад, и они мне подсказывали, что сейчас около четырех часов дня. А раз так, то лучше было поторопиться и натаскать хвороста как можно больше, ибо предстоящую ночь я хотел провести в тепле, с максимально возможным комфортом. Из всех полученных при падении травм меня больше всего беспокоили повреждения челюсти и спины. Спину иногда начинало ломить так, что хоть ложись и помирай. Поврежденная рука заживала, и я уже мог уверенно двигать пальцами, но несмотря на это опасался снимать шину и слишком нагружать руку работой.
Снег вновь забивался под джинсы и в ботинки. Носки от постоянной сырости потеряли эластичность и сползли с щиколотки. Раньше у меня замерзали ступни, а теперь и выше, вплоть до икр. Просто отвратительное, скверное ощущение - сырые и замершие ноги. Из-за них зубы начинали ещё сильнее болеть. Мне совершенно не стыдно было плакать и скулить. В такие минуты где-то глубоко в помутившемся подсознании возникала провокационная идея: нужно изо всех сил удариться головой о дерево или всё тот же унитаз, чтобы "отбросить копыта" от болевого шока, перестав раз и навсегда мучиться. Но я хотел жить, и жажда жизни гнала прочь всякую мысль о суициде.
За два часа упорной и тяжелой работы я умудрился перекрыть сучьями и лапником еще одну туалетную кабинку. В результате у меня получилось вполне сносное жилище с небольшой кладовкой. Немного отдохнув, я натаскал весьма приличную кучу хвороста, сожалея, что не было топора, а то можно было бы повалить и порубить парочку нетолстых сухих берез, которые я приметил на своем берегу. Хорошие поленья горят долго, всю ночь. Положив всего несколько штук, можно спокойно ложиться спать и не думать о поддержании костра. Но топора не было, и пришлось ограничиться быстро прогорающими ветками.
- Чёрт побери, что же такое придумать? - пробормотал я, думая об устройстве очага.
Каморка была маленькой. Я оценивающе посмотрел на унитаз, служивший мне креслом. Приподнял крышку. Унитаз был неглубокий, если туда наложить дров и попытаться их разжечь, гореть они не будут.
- Н-да… Не будет хватать кислорода, и вместо огня я получу один слезоточивый газ…
Я отвел взгляд от унитаза и продолжал размышлять. Перед моим мысленным взором проплывали различные печки - деревенские, в саунах и банях, печи в туристических банях и даже паровозная топка. "Стоп! Стоп! - остановил я сам себя, - точно, туристическая баня!.. Ура! Какой же я молодец!"
Я был страшно рад, потому что поймал нить идеи, которую теперь следовало осторожно, не разрывая, вытянуть. Я вспомнил о печке походной бани, где основным принципом являлось накаливание камней. Вот, накалить камни! Мысль!
- Итак, нужно найти несколько камней… они не должны быть маленькими, иначе быстро остынут, - начал я проговаривать вслух план дальнейших действий, - я кладу их в унитаз, разжигаю там костёр. И что мы получаем? Первое - огонь, ну это понятно. Второе - камни нагреваются, выделяют тепло и поддерживают высокую температуру в очаге, не давая остыть углям".
- Гениально, - прошептал я, - просто гениально. Я гений. А то всё идиот, да осёл, а потом снова идиот. Ведь можешь, когда захочешь, - без всякой застенчивости похвалил я сам себя.
Вдохновлённый идеей, я, пока окончательно не стемнело, бросился к реке. Берег был покрыт толстым слоем снега, и мне пришлось доставать камни из ледяной воды. Стоило только опустить руку, как она от холода тут же переставала слушаться, а ладонь и пальцы больше походили на скрюченную куриную лапу, чем на конечность человека. Благо, что нужно только три камня! Однако, уложив камни внутрь унитаза, я, скрепя сердце, признал, что было бы неплохо доложить еще с десяток небольших овальных голышей и тогда печка получится на все пять баллов. Пришлось бежать! А что тут поделаешь?
Огонь весело вспыхнул на новом месте, заиграл лепестками оранжевого пламени. Тепло и свет мгновенно заполнили всё пространство каморки. Немного отогревшись и просушив обувь, я смог перейти к более приятному и увлекательному занятию - разбору добычи.
Продукты и вещи кучей лежали в соседнем туалете. И куча была приличного размера, что вселяло в меня оптимизм и поднимало настроение, ибо, чем больше нужных вещей, тем больше шансов выжить. Как известно, жизнь - дама серьезная, но иногда на неё находит желание играть, резвиться, иронизировать и выкидывать фортели. Нет ничего печальней, чем стать жертвой её шуточек, и нет ничего веселее, чем наблюдать со стороны за её проделками. Вот и я, сидя перед этой кучей, не знал, чем старушка жизнь меня удивит.
"Всей этой куче цена - полторы, от силы две тысячи рублей, - думал я, разглядывая добычу, - многое из того, что здесь лежит, было для меня обыденным, повседневным. Я видел эти вещи каждый день и не обращал на них внимания. Но сейчас от их наличия зависит моя жизнь. Пришло время переоценивать ценности…"
Мое сердце радовало почти четыре десятка различных бутербродов, упакованных в плёнку. Они были проморожены, но это их нисколечко не портило. Разноцветными камнями из овощного ожерелья лежали в рукомойнике одиннадцать помидоров и семь огурцов. Они были тверды, как прокурор Вышинский, обличающий троцкистов, но и им найдется применение.
Восемь литровых пакетов с красным вином; восемь литров надежды и восемь литров обезболивающего, обезболивающего для зубов и израненного сердца. Но всё же невероятным усилием воли я заставил себя удержаться от того, чтобы не открыть клапан и не прильнуть устами к сей бумажной емкости. Холодное вино расстроило бы мое горло.
- Шикарно, - сказал я, держа в руке два батона сервелата и три банки с красной икрой, - еще бутылку шампанского и получится праздничный советский набор.
К этому комплекту прилагалась восьмисотграммовая банка с ананасовыми дольками. Я всегда любил ананасы, но сейчас меня больше привлекала большая жестяная банка.
"А из неё, пожалуй, можно сделать хороший котелок", - пронеслась в голове идея.
Я мечтательно закрыл глаза и представил кипящую в импровизированном котелке похлебку, ароматно зазывающую вкуснейшим содержанием. Боже мой, как же я захотел горячего супа, от которого исходил бы мясной, вперемешку с пряностями, аромат.
Из продуктов было ещё шесть небольших, твердых как камень, французских булочек. На первый взгляд немного, но вполне достаточно, чтобы продержаться два или три дня, не голодая. К тому же после многодневного вынужденного поста мой желудок весь сжался, и много пищи в него не влезало.
- А, жаль, - вздохнул я. И чуть погодя жалобно воскликнул: - Надеюсь, эти чёртовы спасатели всё же успеют прилететь в голубом, то бишь, оранжевом вертолёте, до того как я замерзну или умру с голода!"
Я уже бросил гадать о том, когда меня найдут и вытащат из тайги. Мне оставалась только ждать и надеяться, что до их прихода я смогу продержаться, выжить. В последнее время на меня неожиданно стало находить, накатывать, накрывая с головою, чувство безысходного одиночества, мне начинало казаться, что я остался совершенно один в этом мире и помощи ждать не от кого. В такие минуты мне было очень страшно.
Однако делать было нечего, я продолжил разбирать добычу.
Из вещей особую ценность представляли три пледа. Одним пришлось пожертвовать при изготовлении возка. Он изодрался и оледенел.
- Надо будет его высушить, - посмотрев на него, я отложил плед в угол, - итого, у меня три пледа, из которых можно будет смастерить полезное, - заключил я и после недолгих раздумий добавил: - Например, что-нибудь из одежды. Уж больно холодно в здешних краях.
С этими словами я вернулся в свою каморку с очагом, в который подкинул ещё дров, причём, кажется, переборщил. Но было поздно: костер разгорелся. Прошло совсем немного времени, и в каморке стало совсем жарко. Пришлось расстегнуть куртку.
- Ох, елки, - взмолился я, когда меня одолел очередной приступ чесотки.
От жары я вспотел, и грязь, въевшаяся в кожу, вызывала невыносимый зуд. Чтобы не сидеть и не чесаться зазря, я вернулся к разбору своей добычи, из которой осталась одна мелочёвка. Несколько пластмассовых тарелок, стаканчиков, ложек и вилок. Покидая самолёт, я захватил пару рулонов бумажных полотенец. Там, в самолёте, это был произвольный жест, так сказать, хватательный рефлекс. Но только сейчас до меня дошло понимание всей ценности салфеток.
- Чёрт меня разнеси, - радостно закричал я, - как же я раньше-то не догадался!
Ведь снег - плохая замена туалетной бумаге.
Ужин затянулся. Сегодня я решил не напиваться. Это было очень мудрое решение, хотя трудноисполнимое. Как же я хотел напиться и забыться! Усилием ослабевшей воли я отмерил вечернюю порцию и дал себе слово не пить больше меры.
"Да, я попал в беду, да, я попал впросак, - сказал я себе, - но не стоит доходить до свинского состояния. Хотя, хотя… говорят, истина-то в вине".
Потягивая из фляжки вино, разогретое на огне, я удобно уселся на сооруженной из веток лежанке и смотрел на танцующее пламя.
В гипнотизирующем танце огня самым причудливым образом сочетались и чудо, дарующее тепло, и повседневная обыденность, за которой скрывалась тысячелетняя привычка. История огня древняя, как и история человека. Именно человек возвеличил огонь обязан. Дикий огонь, когда-то зажженный в пещерах Африки, озарил момент рождения Homo sapiens. И он по праву есть символ человека разумного и всей его эпохи. Тысячелетиями использовали укрощенную силу огня, но ныне каждое новое поколение людей всё меньше и меньше прибегает к нему, предпочитая электричество, атом и так далее. Мы даже не заметили, что огонь своим прощальным отблеском освящает и благословляет закат века человека разумного, человека, которому он верно служил. Но сейчас мне до этого нет дела, я, как и мой далёкий предок, живший под сводами пещер, смотрю на огонь, думая о своём…
Мне было хорошо и уютно. И, может быть, впервые за несколько лет у меня появилась возможность спокойно поразмыслить, прикинуть и разложить по полочкам свою непутёвую жизнь.
Я вспомнил о Еве, вспомнил как-то равнодушно, без горечи потери, без сожаления, что было весьма странно. Неужели во мне всё перегорело, не осталось ничего вызывающего хоть какие-то чувства, хоть какой-то всплеск эмоций. А ведь прошло очень мало времени с нашего расставания. И я не забыл её. Не забыл её необычайно голубых глаз. Правда, иногда смотревших на меня совиным взором, означавшим, что она в замешательстве и ничего не понимает. В такой момент за ней забавно было наблюдать. А какие у неё были красивые волосы! Я называл её "Девушка с волосами цвета белого жемчуга", и тогда она довольно, как кошечка, которую почесали за ушком, жмурилась, начинала улыбаться, шутить и смеяться. Вспомнив её смех, я припомнил слова из любимого стихотворения.
Радушный смех и звучный голос,
Полулукавый свет очей
И этот длинный тонкий волос,
Едва подвластный пальцам фей.
Наверное, в этом месте стоило бы прослезиться, - добавил я, улыбнувшись собственной остроте, которая, как всегда, была глуповатой, - знала бы она, кто и где сейчас её вспоминает. Вот бы удивилась наша Евочка!
Уход Евы меня не ошарашил, хотя и был предсказуем, ибо я чувствовал, что в ней копятся какие-то взрывоопасные эмоции, и что она вот-вот взорвется, как паровой котел. В этом мы были похожи. Мы были похожи во многом. Я ей никогда не говорил, боясь обидеть, что она самая настоящая зануда, впрочем, такая же, как и я. Если мы были вместе, то вели умные беседы, но, чаще всего, скучные. Если мы занимались любовью, то я всегда думал, как бы не показаться диким и развратным животным, способным напугать или шокировать Еву. Она же, в свою очередь, боялась показать себя излишне смелой и раскованной, стесняя собственную природу. Наши отношения были пресны, как пасхальная просвирка. Я был не на высоте, и, что самое гнусное, догадывался об этом, но ничего не мог исправить. Я искал ключ к ларчику, а он слишком просто открывался. Но теперь это не важно, мой поезд укатил, а я остался на перроне и без багажа…
Я еще отхлебнул чуть теплого вина, подбросил дровишек, и пламя, почти погасшее, вспыхнуло с новой силой. Мне было хорошо, комфортно, насколько вообще может быть комфортно в моем случае, и, кстати, здесь я пришел к интереснейшему философскому умозаключению. Оно звучит приблизительно так: в приятной обстановке появляются только приятные мысли и воспоминания; в недружелюбной, наоборот, рождаются злые помыслы. Накинув один плед на спину, а другим обернув ноги, я вновь расслабился и погрузился в воспоминания.
Мы познакомились в ноябре. На улице шёл первый снег - визитная карточка долгой зимы. Вся Москва окрасилась в белый цвет, скинув с плеч серую шубку осени, и стала похожа на шустрого зайца-русака. Это сейчас я не могу без содрогания смотреть на снег, а тогда я радовался ему, спрятавшему, укрывшему осеннюю грязь.
Я и мой старинный школьный друг Илья, по прозвищу Макинтош, сидели в трактире "Ёлки-палки" на Третьяковке. Была пятница. Заведение оказалось набитым народом, отдыхавшим после рабочей недели, поэтому ничего удивительного, что все столики были заняты. Даже некурящим, под давлением обстоятельств, пришлось смириться и занять столики в зале для курящих посетителей.
Мы давно не виделись с Ильей: то у него не получалось вырвать вечерок, то я был весь в делах-заботах. Часто уже назначенные встречи срывались, но мы знали: чем чаще договариваемся, тем выше шанс, что рано или поздно мы, наконец, встретимся.
У нас накопилось множество новостей, которыми каждый из нас хотел поделиться. Но постепенно наш разговор перешел на женщин. Макинтош - корифей семейной жизни. Он нравоучительно посвящал меня в тонкости психологии замужних женщин, раскладывая всё по полочкам.
- Отказываясь от священных уз брака, - разорялся Макинтош, как всегда, размахивая перед моим носом указательным пальцем, - ты обрекаешь себя на…
- Говоря об узах, ты имел в виду "цепи"? - перебил я захмелевшего друга. У меня родилось подозрение, что он опять взялся за старую привычку сватать меня за лучших подруг своей жены. Жену он, кстати, любил. Чудак человек!
- …на все беды, связанные с нерегулярной половой жизнью и частой сменой партнерш, - не слушая меня, продолжал он. - Ты только подумай, чем тебе грозит неустроенность личной жизни! Сердечной недостаточностью, простатитом, язвой… И запомни, ворчание жены - залог здоровья мужа. И самое главное, друг, - тут он многозначительно замолчал, икнул, и, посмотрев мне в глаза, произнес: - безжёнство угрожает замедлением твоего карьерного роста! Все великие люди были женаты!
- Старик, мне остаётся только порадоваться за тебя и созерцать твой карьерный рост, так сказать, восхождение на Олимп.
- Зря ты так, семья - это сила! И, опять-таки, дети.
- Ты еще скажи, дети - цветы жизни. Если бы я знал, что тебя сегодня потянет на всякую пошлость, то, наверное, остался бы на работе.
- Понятно, трудоголик… Всё ясно!
Макинтош пошло хмыкнул и разлил по стаканчикам сорокоградусную косорыловку. Вообще-то я любил Макинтоша, мы были с ним школьными товарищами, и он заслужено носил звание старейшего друга. Ему не хватало образования, но как это бывает, правда очень редко, природные способности восполняли пробелы в знаниях. Особенно он был силён в философии - философии жизни, или житейской философии. Раздавил с ним бутылку, - считай, сходил к психотерапевту. Слушать его одно удовольствие, но в этот раз он попал не в ту колею, и оттого его тезисы казались мне сомнительными, а подчас и совершенно необоснованными. Он что-то бухтел, но я его не слушал.
Я слушал Земфиру, тихо плачущую и всё задающуюся вопросом: "Как быть?", и смотрел в сторону, где за соседним столиком сидели три симпатичных девушки.
Расположившись за круглым столом, они над чем-то или над кем-то заразительно смеялись. Их смех у нас с Макинтошем вызывал улыбки, и мы время от времени одобрительно на них посматривали.
"Очень милые и смешливые девушки", - подумал я.
Поочередно каждая из них что-то рассказывала. Все трое склонялись и, почти соприкасаясь головами, слушали подругу, а затем внезапно и шумно начинали смеяться, прикрывая руками рты. Раскрасневшиеся от смеха девушки прерывали свое веселье лишь для того, чтобы немного подкрепиться и выпить пива. Сделав по паре глотков, они снова начинали травить байки, перемывать косточки и сыпать анекдотами.
Одна из них, сидящая ко мне лицом, вызывала у меня ассоциацию с айсбергом. Конечно, нелепое сравнение, тем более для симпатичной девушки, но она выделялась как ледяная гора на фоне унылого океана - и высоким ростом, и замечательным цветом волос, они напоминали мне белый с розоватым отливом жемчуг. Её подруг я тоже запомнил, особенно вторую, самую маленькую и забавную, но тогда их заслонил образ Жемчужноволосой…
Я вспомнил, как впервые встретился с ней взглядом. Она улыбнулась и сказала: "Привет!" Её подруги замолчали и повернулись в мою сторону. Одна засмеялась, другая весьма серьёзным взглядом оценивала меня, как если бы я был статуэткой в антикварном магазине.
От неожиданности и удивления я растерялся, что, впрочем, для меня характерно.
- Привет! - негромко, как будто стесняясь, ответил я, но почти сразу же громко и уверенно добавил. - Какая весёлая у вас компания!