Но как это бывает, мы не удовлетворяемся имеющимся у нас, ударяемся в крайности. И с бесшабашностью глупого отрочества, наглостью юношества и пресыщенностью среднего возраста пускаемся во все тяжкие, совершенно не думая о себе и, что самое печальное, о возможных последствиях.
Постепенно скромный ужин отшельника перешел если не в шумную оргию эпохи упадка Древнего Рима, то в последнюю трапезу приговоренного к казни аристократа. Совсем потеряв голову от счастья, я присосался к бутылке и налакался до чёртиков. Я набрался до такого состояния, что мне вдруг показалось, что я сижу на берегу океана, чьи изумрудные волны омывают многочисленные далёкие и близкие райские островки. И надо мною черное-пречерное, словно уголь, небо, осыпанное мириадами ярких перемигивающихся звёзд.
Ночь давно опустилось на тропики. Было тепло. Слабый ветерок, нежно поглаживая лицо, принес чуть уловимый аромат неизвестных цветов. Мне было хорошо, и уходить совсем не хотелось. Ведь я так давно мечтал вырваться из окружавшей меня повседневности, однообразной жизни, где каждый день как две капли воды похож на вчерашний, и где завтрашний день будет близнецом своего предшественника.
Только одного я никак не мог понять: почему я здесь один. Не вижу рядом с собою мою дорогую Еву, и вообще никого. Очень странно. Это доставляло мне некое душевное волнение, тревогу. Я гнал ее прочь, но всё равно иногда мне становилось страшно. И тогда я беспокойно ёрзал, вздыхал: оказывается, это очень страшно - быть одному… в Раю.
Я заметил лунную дорожку, бежавшую через весь океан. Она начиналась где-то у горизонта, а заканчивалась почти у моих ног, словно праздничный ковёр, выстланный для знатного гостя. Лунная дорожка приглашала меня.
"Может быть, мне следует пойти, - пьяно улыбнувшись, я отрицательно покачал головой, словно говоря. - Не-ет, мне и здесь хорошо".
Возле моих ног стоял небольшой глиняный кувшин с вином - лишний повод никуда не ходить. А зачем? После глотка из волшебного кувшина все страхи, сомнения и заботы испарятся, останется одна лишь ленивая и безмятежная нега. Мне было хорошо, впервые за много недель…
Я сделал ещё один глоток и, когда отставил кувшин в сторонку, то увидел Еву. Сначала я страшно обрадовался, но потом удивился, ибо Ева стояла на лунной дорожке, и пальчиком подзывала меня. Я был совершенно сбит с толку, не зная, что и думать. Ева засмеялась, сделала несколько шагов вдаль, обернулась и снова поманила. Не двигаясь с места, с открытым от удивления ртом, я смотрел и смотрел, как она, безнадежно махнув рукой, уже не оглядываясь, пошла прочь. Ева уходила туда, где горизонт прижимался к небу, где мне её уже не догнать и не найти.
- Ева, Ева, постой же, подожди! - закричал я, и бросился следом за нею. Но, вскочив, я крепко приложился макушкой о верхнюю притолоку двери, ведущей в туалетную кабинку разбившегося самолета. Ноги мои подкосились, я рухнул и забылся пьяным сном…
Глава девятая
ДЕНЬ ПЯТЫЙ
…Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти…
В. Цой
"Нет, так пить нельзя… Ох, и плохо мне… Ну и угораздило меня так обожраться! Боже, как мне хреново… И как пить хочется! В глотке всё пересохло… Боже ты мой, как же раскалывается голова!"
Приблизительно такими были мои первые мысли, когда утром я открыл глаза. Было жутко холодно. Ног я совсем не чувствовал. Все мои органы работали сами по себе и не собирались для общего блага кооперироваться. Голова кружилась, как стриптизёрша. Ноги голову не слушались, одна спорила с другой, но вместе они игнорировали указания свыше. Любая попытка одной из ног встать и перейти к выполнению своих функциональных обязанностей заканчивалась подножкой соперничающей конечности. В конце концов, они сцепились друг с другом и, видимо, больше не собирались расцепляться. Желудок с печенью долго пытались вырваться наружу, но, оставив безуспешные попытки бегства, провозгласили суверенитет от головы и ног и принялись за саботаж, не желая иметь ничего общего с другими соседями.
Прийти в себя после вечерней оргии было не легко. Я срочно нуждался в стакане томатного сока, тёплой ванне, тайском массаже и медитации. Но получить эти удовольствия не представлялось возможным. Мне оставалось только мечтать и использовать собственные силы, так сказать, пустить в ход резервы, но прежде их следовало найти.
Ах, как разнились между собой жаркий, веселый вчерашний вечер и сегодняшнее грустное, холодное утро! Костёр давно предательски погас, отдав меня на съедение страшному холоду. Вечернее благодушие сменилось жалкой беспомощностью.
К привычному уже голоду и холоду добавилось крайне неприятное специфическое чувство алкогольного отравления. Срочно требовалось медицинское вмешательство, какие-нибудь таблетки или полстаканчика опохмелки. Последний вариант был предпочтительнее. Я с трудом дотянулся до бутылки с текилой, но при виде мексиканского самогона меня вырвало.
"Всё-таки отравился, - определил я диагноз, - алкогольная интоксикация".
При очередной попытке встать моё тело взбунтовалось, ноги подкосились, и я мешком повалился на пол. Голова, ничего не соображая от стремительного кружения, отказывалась вообще что-либо предпринимать. Я решил взять тайм-аут и, набравшись терпения, подлечиться продолжительным сном.
Заснуть не получилось, но, отлежавшись, я почувствовал себя лучше, голова кружилась, но уже не так сильно, тошнота стала терпимой.
Подчас добиться контроля над собственным телом так же тяжело, как утихомирить разбушевавшегося начальника, которой узнал, что его коварные подчиненные объявили тихую забастовку и больше не намерены потакать его "новациям". Однако я не мог позволить себе идти на поводу у ослабевшего организма и, как он не сопротивлялся, но я заставил ноги и руки исполнять приказания сумасшедшей головы.
Бормоча проклятия, одной рукой ухватившись за ручку двери, я поднялся, кряхтя и постанывая, и выбрался на улицу. С большим трудом присев на корточки, но даже в таком весьма относительно устойчивом положении, опасался завалиться и, зачерпнув рукой снег, я приложил его к лицу, уповая, что он поможет мне немного оклематься. Немного снега я положил в рот, и языком, защищая разрушенные зубы, растопил его и промочил горящие "трубы".
Прискорбно было осознавать, даже через хмельную завесу, заслонившую разум, что только собственная глупость привела меня в столь печальное состояние. Я, как всегда, оказался благоразумным, но только задним умом. Вспомнил мудрые слова: "Твоя голова всегда в ответе за то, куда сядет твой зад… это сказал фараон, он был очень умен, и за это его назвали Тутанхамон". Нет, я не Тутанхамон. Он был фараон, а я - идиот! Я осёл. Я хуже всех вместе взятых ослов.
Походкой пьяного медведя я направился в лес. Небольшой моцион с непредвиденным купанием в снегу привел меня в чувство и проветрил мозги. Мне было настолько плохо, что я не обратил внимания на погоду. Утро было пасмурным, и всё также шел снегопад - по всей видимости, он не прекращался и ночью. Это просто невероятно, как долго он продолжался!
Тысячу раз проклиная глупую жадность, которая сыграла со мною такую шутку, я, превозмогая слабость, развел маленький костерок, на большой меня не хватило. Достав из сумки бутерброды с сыром и рыбой, разогрев их на огне, я принялся завтракать. Разжевывая языком хлеб с сёмгой, я прикидывал план действий на предстоящий день.
План был простой, как ясный день. Первое - опять добраться до самолёта. Второе - вытащить из него как можно больше полезных вещей. И третье - перетащить найденное домой.
Перейдя реку, я по проторенной мною тропинке, двинулся в лес. В правом кармане куртки лежали ещё теплые два бутерброда, в левом - бутылочка, в которой плескалось немножко текилы. Превозмогая самого себя, я решил не похмеляться, а сберечь спиртное для перехода.
Идти по знакомой тропинке было занятием почти приятным. Как я радовался вчерашней просушке! Я прошел половину пути, а ноги не только не намокли, но даже и не замерзли. Очень скоро я заметил, что чувствую себя лучше, и мой тонус медленно, но верно, как котировка на фондовой бирже, стремится вверх. Как известно, прогулка по чистому воздуху возбуждает аппетит. Желудок, оклемавшись от алкогольного удара вчерашней пьянки, стал подавать голос, как птенец орлицы, требующий кровавого завтрака. Чем дольше я шёл, тем категоричней он требовал калорий. В конце концов, я остановился, как паровоз без топлива, и принялся за перекус. Желудок был также не против, принять немножко текилы. Услышав из утробы одобрительное бурчание, я, крякнув от удовольствия, хлебнул еще раз и, наверное, впервые за несколько дней улыбнулся, как человек, с уверенностью смотрящий в завтрашний день.
"Может быть, это даже хорошо, что я оказался здесь, в тайге, один на один с собою, - подумал я, - ведь совершенно не известно, где найдешь, а где потеряешь. Я спешил на край света, надеясь где-то там, среди незнакомых мне людей, найти смысл собственного существования. Но может быть здесь, в глухой тайге я смогу откопать что-то важное, что даст мне надежду…"
Вскоре я увидел самолёт. Вчера я преодолел свой страх, руководствуясь неразлучным братцем-голодом, чьи убедительные доводы толкали меня вперед. Сегодня же, одно лишь воспоминание о мертвецах заставляло меня вздрагивать. При подходе к лайнеру я сбавил скорость и словно нехотя приближался к входу.
Не решаясь забраться внутрь, я взялся за ступеньку, решив её увеличить в высоте и сделать более удобной.
Вдруг мне показалось, что я слышу шум вертолёта. Но, простояв несколько минут и напряженно вслушиваясь в тишину, я так и не понял, что же это было на самом деле. Может, просто померещилось. Вспомнилась любимая фраза моего давнишнего приятеля: "А был ли мальчик?"
"Мальчик" с четырьмя лопастями и эмблемой МЧС должен был бы появиться еще несколько дней назад. Ведь не может быть, чтобы на поиски пропавшего пассажирского лайнера не были брошены все силы!
Всматриваясь в серое небо, я с тоскою прошептал:
- Надеюсь, меня кто-нибудь заберёт отсюда.
Машина с бортовым номером 316 была одной из самых старых в отряде. Некоторые несознательные товарищи, утверждали, что двадцатилетнее корыто давно пора отправить свалку. Машина была капризна, как старая женушка командира. Обе часто бывали в не духе. В такие моменты командир склонялся к идее отправить на свалку сразу обеих злобных мегер, во все же остальное время подобная мысль казалась ему кощунственной.
Вот и сейчас все машины давно ушли на задания, только привередливая 316-я ни за что не хотела подниматься в воздух.
- Ну что ты с ней будешь делать, а? - закричал техник и смачно сплюнул на снег. - Гриша, что у нас с маслом?
- Показывает по нулям, - высунувшись из вертолета, прокричал штурман.
Техник еще раз плюнул, выругался и вновь полез наверх - копаться в двигателе. Минут двадцать он еще поколдовал и, разразившись гневной тирадой, спустился вниз.
Удрученный командир тоскливо посмотрел на маленького коренастого механика Василия, у которого, как всегда, было перепачкано маслом лицо.
- Вот что, Петрович, - сказал Василий. - Я, конечно, посмотрю, что еще можно сделать. Но авторитетно заявляю, сегодня эта колымага не поднимется.
- Угу, понятно, - пробурчал командир и, кивнув головой в сторону двигателя, спросил: - Опять масло?
- Точно, - с тоскою ответил техник и тоже посмотрел наверх, на двигатель. - Замучился я с твоей 316-й. Мне иногда кажется, что я от нее вообще не отхожу…
- Так лучше ремонтировать нужно, так сказать, один раз, но на совесть, - наставительно сказал командир.
- Ну и сволочь же ты, Петрович, - взъярился механик, - прямо паскуда… Ты и твоя 316-я… Вот тебе мой ответ!
Однако никто из них не обиделся - они знали друг друга слишком давно.
Слышавший эту перепалку штурман Гриша, только усмехнулся в свою, знаменитую на весь отряд бороду, дескать, что с них, старичков, взять… Выбравшись из кабины, он отошел, на всякий случай, подальше и закурил, поглядывая на небо.
"И что за жизнь, - с досадой подумал он, - все ребята сейчас в небе, а я тут торчу…"
Бородатый штурман Гриша любил летать и не просто летать, а находить заблудившихся в тайге, подбирать тех, кого унесли льдины во время паводка, вообще, оказывать помощь попавшим в беду людям… Поэтому Грише не давала покоя промелькнувшая в разрыве облаков картинка: заснеженная поляна в лесу, черная змейка не замерзшей еще речки и мгновенный отблеск на чем-то массивном и металлическом…
Нет, все-таки трап у меня получился на пять баллов. Я с видом знатока оценил проделанную вчера работу. Прошло около двадцати лет с тех пор, когда я в последний раз лепил из снега крепость. Опыт не пропьешь! Я мог спокойно, без помех входить и выходить…
Поднявшись в салон, я невольно вздрогнул. Все-таки привыкнуть к такому зрелищу невозможно.
Через полчаса возле трапа лежала большая гора всякой всячины, необходимой потерпевшему крушение. Я расстелил найденный в самолёте плед и складывал на него все, что может пригодиться. Я уже почти смирился с тем, что приходилось перебираться через мертвеца, лежащего в проходе. Сделав последнюю ходку, я взглядом пирата окинул добычу, лежащую у моих ног. Если вчера основной упор делался на провианте, то сегодня я в первую очередь присматривался к барахлу, которое мог бы напялить на себя. Мне не давали покоя мокрые ноги и постоянно замерзающая голова, отчего я очень злился и переживал, опасаясь схватить ангину или, того хуже, пневмонию. И так уже горло побаливало…
Добытого имущества оказалось очень много, для его транспортировки нужно было что-нибудь придумать. Смастерить примитивные салазки было не из чего. Взором, наполненным тоской, я вновь посмотрел на вещи, затем на окружавший меня лес и снова на вещи. В голове не было ни одной путной мысли. Связать одеяло кульком? Но от этой идеи пришлось отказаться: даже если мне бы связать все вещи в один узел, то донести его на плече, удерживая одной рукой, я вряд ли бы сумел. Рука отсохла бы уже через сто метров. Я перепробовал несколько вариантов упаковки вещей, пробираясь через дремучий лес нелепых идей, в то же время ощущая, что решение задачи есть и оно где-то рядом. Вдруг перед моими глазами всплыли черно-белые кадры хроники финской войны, где красноармейцы в маскировочных костюмах на плаще по снегу тащили раненого.
"Ура!" - воскликнул я мысленно.
Вот так я решил использовать опыт Красной армии. Однако простой способ следовало несколько модернизировать и сделать более удобным и надежным. Для этого с помощью подобранных веток и надерганных из какого-то разбитого оборудования цветных проводов я соорудил небольшую раму приблизительно в метр длиной и шириной в полметра. Конечно, будь у меня обе руки одинаково здоровыми, мне бы ничего не стоило сделать что-нибудь понадежней и поприличней, но приходилось довольствоваться тем, что получилось. Чтобы не растерять по дороге груз, я один плед растянул по днищу рамы, а второй использовал как капот, укрыв под ним вещи.
Критически осмотрев результат умственного и физического напряжения и, посчитав, что сделанное соответствует мировым стандартам, принятым для потерпевших крушение, я сказал себе: "Всё отлично! Учитель труда будет доволен". Иной раз приятно осознавать, что ты можешь своими руками сделать что-то путное и полезное.
Теперь можно было переходить к укладке скарба. Это заняло не больше двадцати минут, и вскоре я тронулся, нагруженный добычей, в обратный путь. Радуясь удачному предприятию, я потихоньку затянул какую-то мелодию без слов и, как волжский бурлак, потащил свою волокушу, которая, поскрипывая, заскользила по снегу.
Неожиданно моё сердце кольнуло какое-то гадкое чувство, заставившее меня замолкнуть и посмотреть назад. Меня накрыла волна презрения к самому себе, ибо только в эту минуту я догадался о своей гнусной и шкурной природе. Нет, конечно же, погибшим уже ничем не помочь… И человек я, не верующий, с душою, под завязку забитой гнилыми плодами современной цивилизации, но все же - ЧЕЛОВЕК! Пусть и не очень хороший человек, но уж точно не равнодушный и не циник… Но как же так получилось, что, обшаривая самолёт, превратившийся в братскую могилу, я ни о чем не думал, кроме как о барахле, пусть и необходимом для спасения моей жизни?!
Совершенно опешивший от этой мысли, я рухнул на колени и впервые в своей жизни сделал то, что никогда до этого не делал. Я никогда не молился! Как нужно молиться, я знал только по книгам и фильмам. Но мое сердце, как суфлер для глухой души, подсказало необходимые слова.
"Боже, Отче наш небесный, прости меня грешного, мне очень-очень стыдно, что я остался равнодушным и ни разу не пожалел несчастных пассажиров, прими их души в небеса и пропусти в рай. Я хочу верить, что они недолго страдали… Боже, помоги и мне, не оставляй меня здесь одного! - я почти кричал, а по щекам текли ручьем слезы. - Не оставляй, иначе умру я здесь, я не хочу умирать в этой проклятой тайге! Мне холодно и страшно! Помоги!"
Я плакал навзрыд, нервно всхлипывая. Слёзы ручьём текли по моему лицу.
Трудно сказать, сколько длилась моя истерика. Я пришел в себя, когда джинсы на коленках насквозь промокли. От стояния на коленях, а точнее, от холода начался умопомрачительный приступ зубной боли, от которого я чуть не лишился рассудка.
С трудом, словно пьяный приподнявшись, я осмотрелся, как будто желая убедиться, что никто сейчас за мной не наблюдает. Мне было плохо. Кошки скребли на душе. Я потянул лямку, и моя волокуша медленно поползла по снегу. Теперь тащить ее было тяжелее. Ноги промокли, отчего я замёрз ещё сильнее. Иногда волокуша застревала между стволами деревьев, и мне приходилось вытаскивать ее и искать обход.
Приблизительно через тысячу метров я сделал привал, чтобы подкрепиться. На обед мне достался бутерброд с сыром и пара маленьких глотков текилы. Я ел не спеша, усевшись прямо на волокушу с барахлом и умудрившись устроить на ней даже промокшие ноги.
Настроение с каждым куском хлеба и глотком становилось всё лучше и лучше. Мне вспомнилась картина, известного художника, на которой были изображены малолетки, волокущие сани. Сравнение меня рассмешило, и я залился пьяным смехом. Вообще-то выпил я немного, в обычных условиях городской жизни от такой порции я бы не захмелел.
Медленно пережевывая хлеб, я смотрел на лес и, к своему удивлению, нашел много интересного, чего раньше не замечал. Оказывается, совсем рядом обитала большая семья во главе с матерью-героиней. Обладатели рыжих шубок и пушистых хвостов ловко сновали по деревьям. Три бельчонка сидели в ряд около высокого кедра, а перед ними россыпью лежали кедровые орешки. Закончив с одним орехом, они тут же принимались за другой, шустро работая лапками, сильными челюстями и крепкими как алмаз зубами. Не отрываясь от приятного занятия, белки осматривали окрестности. Пушистые мордочки забавно поворачивались в разные стороны. Чёрные бусинки глаз ни на чем не задерживаясь подолгу.
Я их вспугнул, когда неуклюже с кряхтением поднялся с волокуши, намереваясь идти дальше. Белки стремглав взбежали на кедры.