Я бежал, и отчаянье гнало меня вперед, придавая сил. С каждым шагом ноги все глубже проваливались в снег, иногда по самое колено, и тогда я падал, но тут же вскакивал и бежал дальше. Я бежал молча, только отчаянье с каждым нервным вздохом и всхлипом вырывалось наружу. Я бежал, обливаясь потом, стекавшим на глаза, который смешивался со слезами. С каждым шагом отчаяние всё сильнее и сильнее заполняло мою душу и разум. Я понимал, что вертолёт всё-таки улетел, но продолжал бежать. Ветки больно били по лицу, оставляя кровавые царапины. Обмотки на ногах распустились, мешая мне. В каком-то безумии я изловчился и скинул их. Теперь я бежал в одних ботинках, не обращая внимания на раны, ссадины, снег и холод. Бежал и, казалось, ничто не могло меня остановить, вот с какой силой гнали меня отчаяние и желание жить, но…
Не сбавляя скорости, я решил перепрыгнуть через, торчащий из снега сук поваленного на землю дерева, но нога зацепилась за него. Я потерял равновесие и, падая, продолжал думать о вертолёте. Я не просто шлепнулся в снег, а кубарем прокатился несколько метров, пока, наконец, обессиленный и мгновенно потерявший надежду, не замер на белом снегу.
- Ну что скажете, Василий Петрович, полетим сегодня? - спросил штурман Гриша своего командира, который не спеша подходил к вертолету. На лице Петровича читалось недовольство и желание сказать что-то резкое. Нехорошее, нецензурное.
Машина с бортовым номером 316 была готова к взлету. Штурман уже давно сидел в машине и поджидал командира, который был на планерке в штабе.
И погода, эта капризная чертова погода, которая всегда играла по своим правилам, сегодня вдруг смилостивилась.
- Сам-то как думаешь?
- В циклоне появилось "окно", чего тут думать, надо поднимать машину! Мне все время не дает покоя тот отблеск… - ответил штурман.
Петрович снисходительно посмотрел на своего молодого товарища и сказал:
- Рассуждаешь ты, Гриша, правильно, но вот в штабе рассуждают по другому… Во-первых, сегодня полетят наши сменщики, а во-вторых, я дал твою наводку военным, их поисковики сейчас в воздухе…
- И? - тревожно спросил штурман, уловив в голосе командира нотку разочарования.
- Не нашли они там ничего, штурман, - вздохнул Петрович. - Померещилось тебе…
Лежа на спине, я бездумно смотрел в небо, просто лежал и смотрел, ни о чем не думая, ибо для этого не было сил. Сил не было даже дышать. Апатия охватила меня. Опустив уставшие веки, я лежал и потихоньку замерзал. Но мне было всё равно. Мне было наплевать. Я устал, смертельно устал.
"Ночь чернеет впереди, свет гаси и приходи… целым был и был разбитым… был живым и был убитым…" - медленно проплывали в моей пустой голове слова из очень странной песни. Что-то в ней было и про меня.
Я долго лежал, потом перевалился на бок, зачерпнул ладонью холодного снега и приложил его к лицу. Постепенно ко мне возвращались разум, чувства и желание существовать. С трудом поднявшись на ослабшие и окоченевшие ноги, я медленно пошел по своим следам туда, где остались мои обмотки. Без них мне никак нельзя. Когда была найдена вторая тряпка, я замерз настолько сильно, что подумал: больше не отогреюсь. Особенно замерзли ноги, от холода ставшие совсем бесчувственными. Казалось, они в любой момент могли рассыпаться, словно сосульки, сбитые палкой. Но как бы то ни было, сибирский холод вернул меня к печальной действительности, он подействовал на меня, как холодный душ на пьяного.
К счастью, за пазухой у меня было немного вина. Нестандартная упаковка выдержала все испытания: и лазанье по скалам, и сумасшедший бег по заснеженной тайге. Сделав несколько глотков и обмотав ноги, я подался в обратный путь, заметив, что где-то потерял свой посох. Посоха было жаль.
"Наверное, на горе у скалы", - подумал я.
После недолгих поисков я набрел на свои следы, оставленные мною при восхождении.
С поникшей головой, наполненной невеселыми мыслями, я брел по заснеженному лесу. Тут и там носились белки.
"Рыжие пушистые свиньи, которые думают только о себе, - злился я на грызунов. - Им бы лишь набить свое брюхо и повеселиться вдоволь".
Внезапно я остановился… Такое уже было со мною: прогулка по зимнему лесу, вино…, Кажется, это называется дежа вю.
- Ну, точно, - воскликнул я и стукнул себя по лбу. - В декабре прошлого года, да-да-да, именно вот так мы с Евочкой пробивались к моей даче через заснеженный подмосковный лес. Ох, и попили мы тогда винца!
В прошлом декабре я заработал большою головную боль, хотя некоторые почему-то называют это "геморроем". Это случилось из-за того, что пришлось работать подобно папе Карло, то есть много и усердно. В итоге компьютер спёкся, чайник я в сердцах разбил об пол. Проблема была решена, но мои нервы стали похожи на струны расстроенной гитары, ни к черту не годились, психика расшаталась, сердце и совесть окаменели, а по ночам снилось странное чудовище, страшное, как дикобраз, и злое, как акула.
Ева, чудная девушка, всегда была готова прийти на помощь. Заарканила, впихнула в электричку и буквально через два часа мы, к тому времени пьяные, сладкой парочкой пробивались дремучими подмосковными лесами. Мы были похожи на двух отставших поляков из знаменитого сусанинского отряда. Нет, конечно, мы не заблудились, ибо это почти невозможно, просто нашу дорогу занесло снегом. Декабрь тогда выдался теплым и снежным, поэтому каждый шаг давался нелегко, а иногда совсем не давался. Пришлось использовать допинг - на один километр бездорожья полагалась одна бутылка крымского портвейна. На наше счастье километров этих было всего три, иначе от десятка бутылок, аккуратно сложенных в моем рюкзаке, не осталось бы ни одной.
Я не выпускал Еву из рук, и когда я или она падали, то оказывались оба на снегу. Бог мой, как же ей нравилось целоваться, лежа в снегу. У меня от поцелуев в висках стучала кровь, а голова кружилась. Впрочем, мы тогда изрядно поддали красного. Я был готов лежать в её объятиях вечность, что зимой чревато пневмонией. Это были самые удивительные в моей жизни три километра. Мы падали, обнимались, целовались, пили вино, поднимались, делали несколько шагов, чтобы снова упасть, обняться, поцеловаться и так далее, пока не вышли на расчищенную дорогу.
- Да пошла она к чёрту, задница! - вдруг закричал я, сорванным голосом. - Да, именно жирная задница, жирней быть не может… Ева, ты самая жирная задница из всех задниц! Н-да, там было за что подержаться! И губы, и глаза у тебя блядские! И как я раньше этого не замечал!? Да замечал, замечал! Но уж больно они мне нравились…
Я остановился и перевел дух. На ходу я согрелся, на спине появилась даже легкая испарина. Это было плохо: стоило остановиться, как мокрая одежда тотчас остывала и мерзкий холод пробирался внутрь.
"Что это я вдруг разорался-то? - подумал я, облокотившись на толстую берёзу. - Меня же никто здесь не слышит и, по всей видимости, в ближайшее время придется обойтись без слушателей… Короче, нужно заткнуться и поспешить домой. Солнце-то уже садится, через час начнёт смеркаться. - И тут до меня дошло, что я забыл сделать очень важное дело, а именно заготовить дров на ночь: - Ах, песья голова, что же я дрова не заготовил? Ладно, соберу по дороге", - заверил я самого себя.
Я допил вино и припустился во весь опор, подгоняемый алкоголем и желанием успеть заготовить дрова. Меня совершенно не радовала перспектива провести ночь без тепла и горячего ужина. Нужно было спешить. Стараясь не отрывать ноги от наста, я, словно на лыжах, мчался по лесу. На снегу были видны мои следы, и я в прямом смысле не разбирал дороги.
Я бежал так быстро, что не сразу заметил рысь, сидящую под елью и с любопытством рассматривающую меня. Она пригнулась, когда я поравнялся с ее деревом, а затем проводила долгим взглядом. Эта встреча отрезвила меня, напомнив, что излишняя прыть может выйти в тайге боком. Мое счастье, что эта дикая кошка сидела под деревом, а не на нем…
- Боже мой, как же жрать-то хочется, - с этими словами я влетел в свою каморку, сбросив собранную по дороге охапку дров.
В животе неприятно сосало. Старик гастрит гневался, выказывая своё недовольство все последние часа два. Природа сыграла со мною злую шутку. Я не только слопал весь взятый с собою запас пищи, но и при этом умудрился проголодаться, словно бы ничего и не ел.
Вскоре заполыхал очаг, на котором шипел котелок. Меню моё из-за скудости запасов было бедным, поэтому ничего удивительного, что первым блюдом у меня значился суп "а ля Робинзон". Проворно покидал начинку в кипяток и разложил вокруг огня два бутерброда. Когда сыр на одном из бутербродов расплавился и растекся по хлебу, мой нос стали щекотать чертовски приятные и аппетитные ароматы. Трапеза намечалась знатная. Вместо кружки чая, понятное дело, горячее вино. Весело работая мешалкой, я колдовал над супом и строил планы на сегодняшний вечер. Как будто у меня был выбор развлечений! В итоге всё мое развлечение свелось к походу за дровами. Дров было мало. И если я хотел пережить долгую ночь, мне следовало приложить некоторые усилия.
Пока суп варился, я извелся от голода. Из-за нетерпения, я опять умудрился ошпарить язык, и теперь он препротивно болел. Наконец, спустя минут сорок, ужин был готов. Для того чтобы оприходовать супец, потребовалось всего десять минут постоянного дутья и хватательных движений губами. Пища казалась просто божественной. Живя в городе, мы, молодые люди, не придаем важного значение первым горячим блюдам. А зря!
- Хорошо, - промолвил я.
Этим словом был подведен конец не только ужину. Им ёмко и полно отражалось гармоничное соотношение внутреннего микрокосмоса с внешним мироустройством. Я был сыт, и в хорошем настроении. Вокруг меня было тепло, а также полно деревьев, белок, волков и ещё много другой замечательной живности. Не было только людей, но я с детства привык искать в плохих моментах жизни положительные стороны, и подчас мне это удавалось. Да, людей вокруг меня не было. Я был от них далек, как декабристы от народа. Я вот что скажу, этим декабристам нужно было стать попроще, тогда к ним бы потянулся этот самый, народ. А то они сперва занимались словесной эквилибристикой, а затем такой выкинули фортель, что народ потребовал женитьбы великого князя Константина на Конституции… Боже мой, как же я хочу быть ближе к народу, к массам рабочих и крестьян, клеркам и инженерам, банкирам и депутатам!
Вот с такими мыслями я направился в лес за дровами. В лесу было темно, страшно и холодно. Мне чудилось, будто замерзает сам воздух. Пальцы в полной мере почувствовали, что значит ходить в стужу без варежек. Очень скоро они окоченели и перестали слушаться. Кое-как согревая посиневшие от холода пальцы, я упорно продолжал таскать дрова.
"Идиот безмозглый, - шипел я на себя, - решил, если нет мозгов, то можно обойтись и без пальцев?"
Не выдержав пытки холодом, я, в конце концов, решил приостановить сбор топлива, и вернувшись в каморку, протянул застывшие руки к огню. Пальцы досадно и очень болезненно покалывали, но все же отходили от сибирской заморозки. Кровь с трудом пробивалась по сжавшимся от холода сосудам. Было больно и обидно.
В сердцах я подбросил в очаг еще хвороста и через некоторое время снова почувствовал собственные пальцы. Глоток вина поднял настроение, и я предался сладким воспоминаниям.
Ключ от дачи лежал в укромном месте, а укромное местечко находилось под крыльцом. Летом, для того чтобы достать ключ, нужно было только нагнуться, пропихнуть руку и вот - он в руке.
- Ха, - воскликнул я, когда догадался, что до ключа просто так не добраться.
Теперь ключик лежал под суровой толщиной сугроба. Я взялся за лопату.
- Пятнадцать минут работы лопатой и - оп! - заветный ключик у меня в руке, - заявил я, демонстрируя Еве отнюдь не золотой, а ржавый ключ. - Старушка, ведь нам с тобой голубых небес навес, нам с тобой станет лес глухой стеной, нам с тобой из заплёванных колодцев не пить…
- Конечно, дорогой, - пробормотала замерзшая Ева, - но я бы предпочла более цивильные условия. От-т-к-ры-ва-й скорее…
Я отворил дверь и мы вошли в дом.
- Боже мой, здесь тоже холодно, - в тихом ужасе простонала Ева.
Право не знаю, отчего она так содрогнулась. Ну, подумаешь, внутри дома было холодней градуса на три, чем на улице. Хотя, мне тоже сразу стало не по себе.
- Крокодил, здесь же, как в морозильнике! - сказала моя Снегурочка с отчаяньем.
- Лапонька длинноногая, потерпи десять минут - и здесь будет как в Африке! - пообещал я.
Терпеть, однако, пришлось не десять минут, а все шестьдесят. Пока я включал все обогреватели, растапливал печку, Евочка лихо орудовала на кухне, готовя глинтвейн. Пойло её оказалось просто мерзопакостным, она не пожалела корицы, которую я с детства терпеть не могу. Но ради поддержания дружеской атмосферы пришлось выпить.
- На твоем месте я туда добавил бы водки, - продегустировав, посоветовал я Еве. Чтобы сбить вкус корицы я слопал половину лимона, плавающего к кастрюле.
- Тебе и без водки сейчас будет замечательно.
И в подтверждение своих слов она сильно поцеловала меня в губы. Стало жарко.
- Ну как?
- Умереть - не встать! Голова закружилась.
- Ты не расслабляйся! Кто-то обещал жару. Я жду!
- Слушаюсь, - я откозырял и бросился на улицу за поленьями.
Жарко стало только через два часа. Стало очень жарко, и не только от одного огня, весело шумевшего в печке. Ева дарила мне тепло - самое ценное тепло, тепло её любви.
Вырваться из объятий богини юриспруденции было почти невозможно. Но я сделал это, ибо только в кино любовники переходят к любви, предварительно хорошенько не протопив дом и не налакомившись всякой вкуснятиной.
Глава четырнадцатая
САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ
We are livin' in a Heartbreak Hotel!
C.C. Catch
Мужской разговор, с какой бы темы не начинался, частенько заканчивается обсуждением женщин. Мы с Серафимом исключением не стали, хоть ангел перестал быть особью мужского пола лет эдак пятьсот назад, превратившись в эфемерную и болтливую субстанцию.
- Удивляюсь, - пробухтел Серафим, - я столько раз пытался познакомить тебя с хорошими девицами, но ты всегда засматривался на их подруг. Не скрою, они были симпатичны, а некоторые, например Ева, просто как это….ну вас……..говорится, ах вот, чумовые красавицы.
Я искоса посмотрел на ангела. Меня поразила Серафимова фраза "чумовые красавицы". Я точно помню, что никогда не произносил подобной фразы.
- Но все они тебе не подходили. За внешней красотой скрывались холодная пустота или меркантильный расчёт, который нынче правит миром.
- Серафим, все люди по своей природе расчётливы, и в этом нет ничего плохого. Рассчитывают всё и вся. Как дотянуть до следующей зарплаты и где перезанять деньги, когда их не хватает? Где и когда купить телевизор или машину? Сравнивают ставки по ипотечным кредитам и так далее.
- Это, конечно же, понятно и вызывает уважение, ибо бережливость - одна из добродетелей, она присуща даже тварям неразумным. Но я говорю о другом, о безумном стремлении к деньгам и другим материальном благам. Людям всё мало, стоит им достичь желаемого, как они кидаются за тем, чего у них нет, забывая о самом главном, о бессмертной душе, гибнущей в порочной страсти наживы.
- Э нет, старичок, вот тут ты ошибаешься. Мы, люди, всегда стремились к удобствам, как сейчас принято говорить, к комфорту, и это движение было основополагающей идеей прогресса. Да! Краеугольным камнем человеческой цивилизации являются деньги, и, как ты выражаешься, они правят миром. Всё, что мы делаем, делаем ради денег, и чем больше их, тем лучше. И это мнение разделяет подавляющее большинство живущих на грешной земле. А знаешь, почему? Потому что деньги - это свобода в несвободном и несовершенном мире. Деньги дают возможность жить, как пожелаешь. А все желают жить в своё удовольствие. Так было и будет всегда, пока над человечеством восходит солнце!
- Но ведь то, что ты говоришь, просто ужасно! Если идеал человека - золотой телец, то это означает гибель души. Если человек забудет о ближних своих, думая о собственном удовольствии, рухнет механизм мироустройства. Ибо ад будет забит до отказа, а рай небесный придёт в запустение. То, что ты говоришь, нужно срочно донести до Бога. Он-то думает, что на земле ещё бьётся добро со злом. А зло-то уже победило?! И зло подкралось не страшным дьяволом, а красавицами-искусительницами, заставившими мир сойти с ума. Красота - тайное оружие дьявола!
- Да брось ты, Серафим! Ты, как плохой маляр, сгущаешь краски. Хочешь, скажу забавную штуку? Считается, что человечество с каждым поколением становится всё красивее и красивее.
- Вот-вот, это печать дьявола! Всё. Конец. Погибель мира. Может быть, еще не поздно, а?! Надо поспешить. Предупредить!
Через несколько мгновений Серафим сверкнув молниями, растворился в воздухе. Надо думать, полетел докладывать.
- Ну, поспеши-поспеши, и мой привет передай… Отцу нашему, - крикнул я вдогонку сумасшедшему ангелу. - А я, пожалуй, отдохну, путь у нас неблизкий. Хм, а может быть, я ошибаюсь? Конец-то, всегда приходит неожиданно… Аспид, всё настроение испортил!
Ночью я не замерз и оттого спал плохо, урывками. Изредка я проваливался в дремоту, но скоро просыпался вновь. Неприятно болела поясница, видать, сказалось утомительное восхождение на гору, а вернее бешеный спуск с нее. Можно было проглотить одну таблетку, тогда бы боль пропала, но я удержался. Ноющая поясничная боль была все же терпимой. Каффетин, как драгоценный оберег, я хранил для зубов.
Но во всём нужно искать положительные стороны. Из-за бессонницы мне удалось всю ночь поддерживать огонь. В каморке было тепло, а когда я перебарщивал с дровишками, становилось жарковато.
Бросив вспоминать прелести прежней жизни, я всю ночь напролёт анализировал свои шансы на спасение. Меня беспокоила мысль, что после недельного снегопада обломки самолёта обнаружить будет непросто. Я нисколько не сомневался, что маршрут лайнера известен и даже наверняка существуют приблизительные координаты места нашего падения. Но одно - дело искать в радиусе ста, километров и совсем другое - в более обширной зоне.
- Прилетит друг мой Шойгу в голубом вертолёте и покажет крутое кино, - напел я. - К черту кино! Путь только прилетит. Без кино, без мороженого, но только прилети, дорогой ты мой Сергей Кожугетович!
Вот тогда мне и пришла идея с большим костром. Нужно подать сигнал. А что может быть лучше огня? Только еще больший огонь.
Под самое утро, повернувшись к огню и хорошенько прогрев спину, я снова задремал, но сон вновь не приходил. Снова заявила о себе зубная боль.
"Нет уж, - ответил я и выпил таблетку болеутоляющего. - Прощай, зазноба!"
Я решил больше без дела не сидеть, а позавтракав начать собирать дрова для самого важного огня в своей жизни. Я прикинул, что костёр лучше разводить ближе к вечеру, а точнее, к сумеркам. Днем даже самый большой костер будет не заметен, ночью же никто искать не будет, поэтому подходящим временем были сумерки. Признаться, я до сих пор не уверен в правильности этого предположения.