За последние несколько дней я очистил от хвороста все ближайшие окрестности. Теперь, чтобы собрать большую кучу дров, требовалось совершать дальние набеги.
Ночные морозы не только укрепили наст снега, но и окончательно сковали льдом непокорную речушку. Еще вчера кое-где виднелись протоки, сегодня их уже не наблюдалось.
"Завтра можно будет переходить реку в любом месте, - подумав это, я с тревогой вспомнил о волках, которых не было слышно ни вчера, ни сегодня утром. - Вполне возможно, я ошибся, приняв вой ветра за волчий", - подумал я. Но было бы глупо утверждать, что в тайге нет этих серых хищников. Они даже в тундре водятся! Но, если мне повезёт, я вообще с ними не встречусь.
Дрова я выбирал потолще. Постарался и завалил несколько небольших сухих деревьев. Один раз пришлось сделать непредвиденный перерыв. Войдя в кураж, я так растряс сухое дерево, что оно от вибрации еще в воздухе рассыпалось на три части. От средней, довольно-таки тяжелой, я успел увернуться, но, когда моя нога предательски провалилась в снег, увесистая макушка дерева хорошо приложилась к моему куполу. Черепушка оказалась крепкой, но глаза сверкнули множеством искр, а ноги подкосились.
С проклятиями, держась руками за голову, я укрылся в своей берлоге. От голода (после завтрака прошло около трех часов) или от сотрясения мозга меня затошнило. Однако же получасовое горизонтальное положение, два бутера и глоток вина вновь поставили меня на ноги.
Я так увлекся своей работой, что не заметил, как на ветках, недалеко от предполагаемого костра, расселось с десяток рыжих белок. Они грызли орехи и с любопытством наблюдали за всем происходящим внизу. Белки напомнили мне детишек, с азартом смотрящих цирковое представление, при этом в огромном количестве поглощающих поп-корн. Под кедрами лежали буквально россыпи скорлупы, как воздушная кукуруза на полу зрительного амфитеатра в цирке.
- Интересно, что за блюдо такое - жареная бельчатина? - мечтательно спросил я у белок. Но отозвался только мой вечно голодный живот, солидарно заурчав. Мы с ним были не прочь испробовать на вкус даже этих мелких зверушек.
Ближе к середине дня я сделал перерыв. Война войной, а обед - в свое время, да и отдохнуть не мешало. Многочасовая добыча дров порядком истощила мои силы, тем более что прошедшая ночь выдалась бессонной.
Ещё утром я подумывал над тем, чтобы дважды готовить себе горячую похлебку, днем и вечером. Однако к моему огорчению от этой привлекательной идеи пришлось отказаться. Запас продовольствия быстро испарялся, иссякал, подобно ручью, таял прямо на глазах, и впереди замаячил очередной набег на самолёт с мертвецами. Стоило мне подумать об этом, как сразу подступила тошнота.
Пока готовился обед, я несколько раз выглядывал на улицу, боясь пропустить сумеречный час.
Костёр долго не хотел разгораться, наверное, как всегда, я делал что-то не так. Я не удивился, ибо так повелось, что с первой попытки у меня ничего и никогда не получалось. Даже такой пустяк, как разжигание большого костра. Сначала маленькие сухие веточки не хотели загораться, а когда огонь на них все же прижился, то пламя ни в какую не хотело перекидываться на толстые ветки.
- Да как же тебя зажечь, сволочь? - шипел я, обращаясь к куче хвороста.
Прошло уже полчаса битвы за огонь. Я нервно пританцовывал - первый признак надвигающейся бури. Я себя знаю, истерическая буря могла запросто и безжалостно разметать результат многочасового труда. Кулаки, сжатые от злости, побелели. При удачном раскладе мне, может быть, удалось бы запалить пламя молниями, обильно сыпавшимися из глаз. В такой момент главное - удержаться от скоропалительных и необдуманных поступков, о которых потом пришлось бы горько пожалеть.
И уже находясь на грани истерики, я вспомнил о бензине для зажигалки.
"Боже мой, ну какой же я кретин!"
Минут через десять огонь стал медленно расползаться по всей огромной куче. А она действительно была огромна. Ещё минут через тридцать костёр заполыхал вовсю, но я опоздал! Как всегда, опоздал! Сумерки уже перешли в ночь.
Языки пламени поднимались все выше и выше, поглощая дрова, добытые тяжелым и упорным трудом. Конечно, было обидно, что усилия пропали зря, и только завораживающее зрелище ярко полыхающего кострища не позволило мне разрыдаться. Я был зачарован мощью огня, распространяющего вокруг себя громкий треск и нестерпимый жар. Но огненный столп недолго послужил маяком. Очень скоро дрова прогорели, а морозная ночь с жадностью поглотила тепло.
- Эх, мне бы сейчас мешок картошки, - подумал я.
Огромная куча оранжевых углей - вот всё, что осталось от костра. Пройдёт всего часа два, и они остынут.
- Была - не была, - с такими словами я побежал в каморку. Вернулся с тремя замороженными кольцами ананаса, что долгое время лежали за ненадобностью. Я решил испечь их на жарких углях. Покрывшись хрустящей коркой, ананасовые дольки должны были превратиться в превкуснейшее пирожное. Удерживая двумя палочками дольку над углями, я внимательно следил за тем, чтобы она не обуглилась. Как только темно-желтая корка покроет ананас, оригинальное пирожное готово к употреблению. Жаль, что все прелести этого блюда оказались мне недоступны, пришлось откусывать уцелевшими боковыми зубами, что было чертовски неудобно. Когда же кисло-сладкий сок попадал на сломанные зубы, я взвывал от боли. Я шипел от злости, давился, сопел, но упорно продолжал поглощать ананас, съесть который оказалось настоящим подвигом.
Поглотив ананас, я задумался о дальнейшей программе этого, довольно бездарно проведенного дня. Вернее, ночи. Идея променада по погрузившейся во тьму тайге не вызвала во мне никаких положительных эмоций. Ночью мой мир сужался до каморки, иногда напоминавшей мне карцер. В этот свой карцер я и предпочел вернуться.
Меня ждала очередная горячая порция супа "а-ля Робинзон" с примесью горьких воспоминаний. Не спеша, аккуратно нарезались мороженый огурец и помидор. В котелке варилась порезанная копченая колбаса.
- Сегодня супец будет уваристый, - сказал я, - даже жаль, что никто, кроме меня, не изведает его вкуса.
Я уже заметил, что с некоторых пор стал разговаривать сам с собою. В повседневной жизни окружающие с понятным беспокойством относятся к подобного рода разговорчивости. Особую тревогу населения вызывают, как правило, разговаривающие сами с собой в общественном транспорте пассажиры, которые вдобавок ещё и дурно пахнут.
Конечно, в моей голове после всего случившегося произошли некоторые изменения. Любой, кто не по собственной воле отрывался от общества, рано или поздно начинал страдать от одиночества, от которого не скрыться, не убежать. Одиночество - страшный враг, подкрадывающийся к разуму несчастного человека. Иногда оно прикидывается другом или даже спасителем, но всегда оборачивается вампиром, высасывающим "Я".
Вспомнились Робинзон Крузо и его Пятница. Вот он, счастливый случай спасения рассудка. Не зря герой Тома Хэнкса обзавелся приятелем - футбольным мячом Вилсоном. Признаюсь, я бы не хотел три года быть наедине с таким немым слушателем, но всем нутром чувствовал, что мне не избежать утомительных монологов перед женской сумкой, набитой кедровыми шишками. Я с отвращением и ужасом посмотрел на валявшуюся в углу желтую сумку. Как говорил один смешной персонаж: "Не приведи Господи". Мне жутко не хотелось сходить с ума. Выжить, а я тогда нисколечко не сомневался, что выживу, так вот, выжить, но не осознать момента чудесного спасения было бы слишком жестоким наказанием за моё безрассудство. Пришлось сделать пару глотков вина, чтобы привести нервы в порядок. Только вино и болеутоляющие таблетки не давали моему разуму покинуть меня, отдать во власти боли, одиночеству и отчаянью. О том, что будет со мною завтра, думать не хотелось.
- Ух, хорошо, - проговорил я, отведав варево собственного приготовления.
Суп и в самом деле удался. Обилие копченой колбасы на меньшую, чем обычно, порцию воды дало приятный солоноватый вкус. Я решил поэкспериментировать, мелко порубив огурец, а помидор порезав крупными кусками. От одного аромата уже хотелось лопать и лопать, да так, чтобы за ушами трещало. От обильного и питательного ужина появилась икота, мучавшая меня весь вечер напролёт.
Подбросив в очаг дровишек, я устроился поудобней.
- Интересно, сколько сейчас времени? - задался я вопросом. - Думаю что где-то около одиннадцати. Пора спать!
С ума сойти! В прежней жизни, раньше половины первого я и спать-то не ложился. То приятные дела, то утомительные заботы, и так каждый день, и подумать-то времени никогда не было. Зато сейчас у меня его много, даже чересчур много, девать некуда!
Я прислушался. Было слышно, как разгулялся ветер, шумевший в тайге и с гулом проносившийся над замершей рекой.
- Принесла же нелегкая!.. Надеюсь, завтра обойдется без снегопада… Видеть этот снег уже не могу!
Воспоминания о том вечере на зимней даче, вновь и вновь возвращалось ко мне…
Тихо играл магнитофон, огонь весело горел в печи, створка была приоткрыта, и мы, сидя на пуфиках, молча смотрели на танцующее пламя. Лаура Брэниган пела свою "Self control", по всей видимости, предлагая нам с Евой не терять голову. Песня очень понравилась Еве, и она нажала на кнопку "repit". Только после десятого раза на выручку Брэниган подоспели "Chili".
- Как хорошо, - прошептала Ева.
Я посмотрел на неё. Ева была очаровательна. Одетая в джинсы и свитер, она снова напомнила мне обложку глянцевого журнала. Просто чудо, какое-то. Чуть печально улыбаясь, Ева как ребенок, заворожено любовалась игрой огня. Иногда она могла быть очень сентиментальной девушкой. Её глаза хрустально поблескивали. Бокал, зажатый в ладонях, был наполнен вином гранатового цвета. Отпив немного вина, Ева бросила на меня откровенный взгляд. Чтобы выдержать его, мне пришлось несколько раз приложиться к своему бокалу.
- Хорошо, - повторила она, и от удовольствия прикрыла глаза.
Нам на самом деле было хорошо, настроение располагало к расслаблению, к близости. Поэтому я пододвинулся поближе и обнял Еву.
- Я бы сказал, не просто хорошо, а замечательно, даже сказочно.
Она положила мне на плечо голову и еще плотнее прижалась. Аромат ее духов побуждал к решительным действиям. Рука моя скользнула под свитер и коснулась упругого и теплого живота. Боже мой, как же было приятно его гладить! Моя кровь закипала, голова начинала кружиться. Я нежно приподнял её подбородок и поцеловал в губы, оторваться от которых было невозможно. Дыханье наше участилось, и стало понятно, что мы созрели, как фрукты в осеннем саду. И как фрукты, неуклюже упали со своих пуфиков на пол. Но, скатившись, мы не смогли разорвать поцелуй, её тонкие и шелковистые волосы накрыли мое лицо, приятно щекоча.
Лежать на деревянном полу было неудобно. Сделав над собой усилие, я оторвался от губ Евы. Она крепко обхватила меня руками. Дело осталось за малым - отнести красавицу в постель, что и было мною легко проделано, благо физическая подготовка позволяла мне поднимать с пола роскошных блондинок, повелительниц моего сердца.
Если некоторые думают, что красивые девушки обязательно сильны в трюках из Камасутры, то это весьма опрометчивое утверждение. Ничего сногсшибательного не было. Просто форма компенсировала содержание. Точеная фигурка Евы тянула на немыслимо высокие оценки.
- Так и знай, Ева, ничего сногсшибательного, - повторил эту мысль вслух, - обычный трах-тарарах и трах-тебедох.
Я заржал над своей шуткой - я был пьян, и пошлость текла из меня рекой.
- Если бы не моё "Супериохимбе" все могло быть ещё хуже! А так, по крайней мере, все было долго, я бы сказал, очень долго.
Обожаю говорить гадости. Я зло засмеялся и сказал:
- Да чёрт с ней! Чёрт с тобою, Ева. Свет клином на тебе не сошёлся. И давно пора забыть о тебе, змеюка.
С этими словами в очаг полетела очередная порция дров.
После того как Ева уснула, я долго лежал без сна, чувствуя себя опустошенным. Сон никак не хотел приходить, хотя я и порядком устал, как будто разгружал вагоны. Было слышно, как снаружи разыгрался сумасшедший буран, который на целые сутки отрезал нас от внешнего мира. Старожилы и метеорологи после говорили, что это был один из тех сильнейших буранов, что случаются только раз в десятилетие. Осторожно, так, чтобы Ева не проснулась, я снял её руку с моей груди и укрыл одеялом. Но она вернула руку на прежнее место, а потом и вовсе прижалась, почти придавив меня. Было чертовски неудобно, но ради неё я готов был терпеть. От её тела мне стало совсем тепло, и я заснул.
Глава пятнадцатая
ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ. ВОЛКИ
Каждому волку зубы и злость…
В.Цой
После возвращения Серафим, видимо, впал в уныние, потому что на все мои расспросы предпочитал отнекиваться. Болтливость ангела-хранителя бесследно испарилась.
"Видано, старика сильно щелкнули по носу, чтобы не лез не в свои дела, - подумал я, - ходит, словно воды в рот набрал".
Мне даже стало его жалко. Я считал его другом, делая скидку на его взбалмошный и вздорный характер. Однако я следовал давней привычке не давать советы, когда не просят.
"Жалко старикашку, разнос ему, видать, устроили по полной программе и на почтенный возраст не посмотрели. Всегда так, стараешься, стараешься, а потом оказываешься дураком!"
В подтверждение моих мыслей Серафим вздохнул. Я не знал, как его утешить. Воистину сказано поэтом: "В час горестных минут и утешения друзей нам не смешны…"
- У тебя есть друзья? - неожиданно спросил меня Серафим.
- А что ты спрашиваешь? Ты же лучше меня самого знаешь мою жизнь!
Я решил завести противного старикашку так, чтобы он от злости зазвенел, подобно будильнику. Это приведет его в чувство.
- Какой же у тебя гнусный характер, вдобавок ко всему напрочь отсутствует воспитание. Ущербный ты человече!
Во-во! Началось. Надо посильней подзадорить, подколоть, тогда он взорвется, как воздушный шарик. Ради друга я готов терпеть многое, но только недолго. Лишь бы он не переходил в своем гневе рамки разумного.
- Есть, есть пара друзей! Хороших друзей, вместе с ними я пуд соли съел.
- И они всегда приходили тебе на помощь?
Я призадумался.
- Знаешь, Серафим, приходили, но не всегда, и этому я даже рад. У меня было несколько кошмарных периодов в моей жизни, когда мне никто не мог помочь, и друзья могли, сами того не желая, только усугубить переживания, навредить…
- А ты часто им приходил на выручку?
- Признаюсь, редко, - подумав, ответил я. - И то, если нужно было помочь деньгами или физической силой.
- Получается, что ваша дружба не испытана на прочность бедами. Молот невзгод не обрушивался на ваш союз.
- Значит, не обрушивался, да и незачем ему было молотить по нашей дружбе. Вдруг она окажется хрустальной? - с сомнением в голосе ответил я Серафиму.
- Ты не прав. Когда ты видишь, что дела плохи, а друг упорно молчит, иногда все же нужно спешить ему на выручку. Бывает, думаешь, что беда - не беда, а потом оказывается все намного хуже. Чтобы этого не произошло, полезно сломить недовольство или сопротивление старого товарища и вытащить его из погибельного болота. А потом он же и будет тебя благодарить…
- Вполне возможно, что ты прав… А у тебя, инквизитор, были друзья?
- Был один старый друг. Умнейший был человек, да имел пагубную страсть к алхимии. Ох, и пришлось мне повозиться, чтобы спасти его.
- Алхимия? Что-то знакомое… А, вспомнил, всякие там философские камни, превращение свинца в золото и прочая мутотень.
- Вот-вот, мутотень!
- И как же ты его спас?
- Отправил на костер.
Услышав эти слова, я от удивления поперхнулся яблоком.
- И это ты называешь спасением! - воскликнул я.
- Конечно! - подтвердил Серафим, - ведь была спасена от дьявола его бессмертная душа. Прискорбно, что земной путь моего друга закончился столь плохо, но это все, что я мог сделать для него.
- Да, - пораженно прошептал я, - а он напоследок тебе ничего не говорил, например, может быть, благодарил?
- О, он сыпал проклятьями, как крестьянин зерно в борозду.
- Я, признаться, понимаю твоего друга. Надеюсь, слова его были крепки, как металл, точны и остры, как стрелы Робин Гуда… Кстати, а что тебе Наверху сказали?
Я посчитал, что наступил самый подходящий момент разузнать о реакции ангельского руководства на его донесение.
- Одно слово, - пробурчал ангел-хранитель. - Ладно, если бы это было Его Слово!
- Ну расскажи, - настаивал я, - не веди себя, как женщина… Я, мол, кое-что знаю, но вам не скажу…
- Да рассказывать-то особо нечего. Примчался я, а двери конторы закрыты. Я давай в них стучать… Долго пришлось колошматить. И вот открывается окошко в двери, и оттуда высовывается эта заспанная рожа… - возмущался мой бесподобный ангел-хранитель. - Спрашивает: "Чего надо?" Я ему и поведал о срочном деле. Он выслушал и отослал меня прочь. Свинья!
- Как отослал?
- Да так. Сказал: "Проваливай!"
Мне снилась красивая шхуна, замерзающая в северных льдах. Ее сверкающие снасти были скованы льдом. Корпус, украшенный статуей богини, указывающей путь, словно хамелеон, окрасился тускло-белым цветом, отчего стал похож на айсберг. Плененный корабль, зажатый во льдах, дрейфовал вместе с тюремщиками - огромными льдинами, напоминавшими морякам занесенные снегом их родные русские поля. Утомительное плавание должно скоро закончиться: или гордое судно погибнет, раздавленное льдами, или, наконец, попав в теплое течение, сбросит холодные оковы Севера. А пока и шхуна, и люди были во власти капризных северных широт.
Противный холод, словно собираясь приобщить меня к своей коллекции, притягивал к кораблю. Я сопротивлялся. Я боролся изо всех сил, но холод, сводящий зубы холод, постепенно сковывал меня.
- Как же холодно, - простонал я и открыл глаза. - Боже мой, разве может быть так холодно?!
Вначале я и не сообразил, где же нахожусь. Вокруг меня стола кромешная тьма, и было холодней, чем в склепе. Чуть погодя, когда горячая кровь побежала по венам и сосудам рук и ног, потерявшим чувствительность, ко мне вернулась память. Вперемешку с красными тельцами по телу распространялась колючая боль.
Ночью я так крепко спал, что проспал свой огонь. Он угас, но под теплой золой скрывалась немного жарких углей. Жутко расстроившись, обозвав себя емким эпитетом "идиот", я быстро принялся разводить огонь.
То, что я оказался соней, подтвердил бледный утренний сумрак, щедро осыпаемый мелким острым снегом. Ветер, всю ночь в одиночку забавлявшийся, с радостью набросился на меня, как на очередную жертву или игрушку. Сотни мелких ледяных частиц метеорами ударили в лицо, если бы льдинки были крупнее, оно стало бы похоже на испещренную кратерами Луну.