Подпрыгнув повыше, насколько было возможно, я ухватился правой рукой за косяк и втащил себя в самолёт. Из-за того, что он лежал не ровно, а с небольшим креном и как бы чуть завалившись набок, мне пришлось передвигаться почти как скалолазу.
В салоне самолета было холодно и мрачно. Разбитые иллюминаторы пропускали совсем немного и без того неяркого дневного света. В сумрачном воздухе плавали маленькие снежинки, они поблескивали, попадая на свет. Весь салон был запорошен снегом. Почти повсюду были трупы людей. Я догадался, что в салоне остались только те, которые в самом начале катастрофы успели пристегнуться. На руках одной из женщин лежал мертвый ребенок двух- трех лет от роду. Я словно услышал, как она напевает, стараясь успокоить занервничавшего малыша, и поспешно отвел взгляд…
Везде валялись подушки, одеяла и сумки и, что меня больше всего поразило, обувь, очень много обуви. Ботинки, сапоги и даже туфли, были свалены в проходе.
Больше всего вещей скопилось непосредственно перед люком, вероятно, эта жуткая масса образовалась в момент удара о землю. Стараясь не смотреть в лица мертвецов, я стал пробираться туда, где был один из буфетов лайнера. Шаг за шагом, держась за стенки, я пробирался к буфету. Впереди, загромождая путь, лежал лицом вверх очень грузный мужчина. Его лицо было разбито и окровавлено. Один глаз, видимо, при ударе самолёта о землю выскочил из глазницы и теперь, держась на кровеносных сосудах, висел на виске, а под головою намёрзла большая лужа крови.
Моя реакция в этот раз оказалась более спокойной. Я уже заранее подготовил себя к предстоящим ужасным картинам. Поэтому, закрыв глаза, я досчитал до тридцати, а потом вновь их открыл и посмотрел на труп. Но, несмотря на самовнушение, я не мог заставить себя ползти по окоченевшему трупу. Из-за повреждений салона обойти или перешагнуть через покойника было невозможно. Мне было страшно даже просто прикоснуться к нему.
"Но идти нужно!" - подумал я и, закрыв глаза, пополз.
Еще не добравшись до буфета, я наткнулся на расшвырянные булочки и резанные куски хлеба. Я им страшно обрадовался, хотя они были проморожены до каменного состояния. Не думая об этом, я стал распихивать хлеб по карманам. А вокруг цветной россыпью лежали замершие огурцы, помидоры и другие овощи.
"Все пригодится, - бормотал я, в жадном порыве, граничащем с безумием, подгребая к себе всё мало-мальски ценное. - Всё пригодится".
Только сейчас я понял, как хочу жрать и пить; причем жрать не что попало, а горячую, пышущую жаром пищу и запивать её водкой.
- Да хоть спиртом! - подумав о водке, заключил я.
И я пополз вперед. Я полз, ничего не видя, не чувствуя и не понимая, точно в подсознании включился некий тумблер, превращающий человека в бесчувственного зомби.
Буфет представлял собой небольшой закуток. Все содержимое ящиков и холодильника было выворочено наизнанку. Словно небрежно высыпанные из рога изобилия, валялись посуда, вилки, ложки, салфетки и продукты, много продуктов.
Весь пол был усыпан осколками бутылочного стекла. И именно на такой осколок водочной бутылки я и напоролся.
- Ай! - взвизгнул я и посмотрел на руку.
Из ладони текла кровь, но рана оказалась неглубокой. Чтобы остановить кровь, пришлось зализывать рану. Я никогда и не думал, что теплая кровь может быть такой вкусной. Пару раз лизнув рану, я уже и не отрывался от неё. Наверное, со стороны это было выглядело как сценка из фильма ужасов! В разбитом салоне самолета, среди груды трупов обезумевший полумертвец с наслаждением вылизывает свою рану. Б-р-р…
Пришел я в себя от тошноты, охватившей меня. Мой взгляд остановился на завернутых в полиэтилен бутербродах с рыбой, колбасой, ветчиной и сыром.
- Отлично! Голод нам теперь не грозит! - радостно воскликнул я, однако тут же пришлось немножко огорчиться: - А с водочкой дело, кажется, совсем хреново… Все бутылки разбились…
Сидя на полу, я принялся разгребать кучу из овощей, фруктов, битой посуды и салфеток. Обилие продуктов меня радовало, а то, что они все заморожены, словно побывали в морозильнике, особо не волновало. Всё годилось в пищу. Моё сердце радостно забилось, когда я вытащил из кучи литровый тетрапаковский пакет с красным вином. Вино!
- Какая прелесть, - восторженно прошептал я, любуясь, в общем-то, ничем невыдающейся картонной упаковкой.
Вино, правда, напоминало, скорее, кисель, ибо от холода загустело. Я встряхнул пакет, прикидывая, можно ли пить и остался там хоть какой-нибудь самый маломальский завалящий градус. Ох, как мне нужны были эти самые градусы и чем больше, тем лучше! Пакет я не открыл, невероятным усилием воли удержав себя от столь опрометчивого шага. Около меня лежала груда продуктов, и теперь стоило подумать, как все это дотащить? Требовался ящик, большой пакет или сумка. Искать там, где лежал мертвец, меня совсем не прельщало.
"Нужно посмотреть в другой стороне", - подумал я и пополз выше через буфет.
Но далеко ползти не пришлось. Вскоре, я наткнулся на большую черного цвета прямоугольную сумку. Оценивающим взглядом посмотрел на неё и прикинул: сгодится ли? Покрутив, пощупав, я взял её за длинную лямку и потащил к своему провианту.
А сумка оказалась с сюрпризом, как знаменитый черный ящик Якубовича; от восторга я замычал:
- Ох, ёшкин кот!.. мама мия!.. Мексиканский самогон!
В сумке лежала пластиковая бутылка с текилой, напитком цвета мочи. Не долго думая, я откупорил драгоценный бутылёк и сделал три больших глотка подряд, и едва успев завернуть крышку, как по трахее и пищеводу прокатилась теплая волна. Поскольку желудок мой пустовал уже несколько дней, опьянение наступило почти мгновенно. Мозг заволокло приятным туманом, и я без чувств рухнул навзничь.
Глава восьмая
ПИРШЕСТВО РОБИНЗОНА
…А дни идут чередом, день едим, а три пьем,
мы, в общем, весело живем,
хотя и дождь за окном…
В.Цой
- Предлагаю остановиться и отдохнуть, - подкинул идею Серафим. - Мне, старику, за тобой не угнаться…
Ангел выбрал удачное время для отдыха. Чтобы там ни бухтел Серафим про не поспевающую старость, но и молодость порядком устала и требовала покоя и пищи. Я развалился на траве и вытянул ноющие от усталости ноги. Настроение было бодрое. Серафим, похоже, тоже находился в хорошем расположении духа. Вообще-то, как я уже понял, Серафим нервный тип, таких лучше лишний раз не раздражать. Хоть он и числился ангелом-хранителем, но почему-то мне хотелось его должность или звание поставить в кавычки.
- Серафим!
Молчание. Я позвал снова:
- Серафим!
- Отстань, человече, я думаю!
Я решил не злить ангела, а последовать его примеру. Но мне совершенно не думалось, в голове было пусто. Я задремал. Прошло совсем немного времени, и я открыл глаза.
- Серафим! - позвал я ангела.
Потянувшись, я продолжил:
- Серафим, ты же был человеком?
- Был.
- А кем, если, конечно, не секрет?
- Важным сеньором. Меня даже придворные министры боялись. Иной раз как сверкнешь очами на какого-нибудь из этих пройдох, так он сразу побледневший с галопа на цыпочки переходил. Первый министр считал за честь по самым важным вопросам советоваться со мною.
- О как! Прямо уж и первый министр? - с напускным недоверием спросил я.
Серафим гневно засопел. Видимо, умаление ангельского достоинства он считал страшным грехом.
- Ну, верю, верю, - примирительно сказал я.
- Нигилист и революционер, - обозвал меня обиженный ангел.
Серафим сумел меня заинтриговать; он напоминал рыбака, ловящего на блестящую приманку глупую рыбу.
"Вот интересно, а кем на самом деле был этот прохиндей?" - подумал я.
- Великим инквизитором, - мрачно отозвался ангел-хранитель.
Не знаю почему, но я поверил ему сразу. Было в его манерах нечто такое, что вызывало доверие к этому странному утверждению. Хотя удивительно: был инквизитором, а стал ангелом-хранителем.
- Жизнь полна метаморфозами, - заметил я, - сегодня ты гадкий утёнок, а завтра прекрасный лебедь, грациозно скользящий по озеру. Но всё равно жизнь преподносит свои сюрпризы. Казалось бы, чему ещё удивляться? А нет! Век живи, век учись, ибо фантазия судьбы безгранична в своих проявлениях.
Серафим никак не отреагировал. И я продолжил:
- И как же так случилось, что гнусный палач, садист и коварный ханжа превратился в благороднейшего защитника сирых и убогих? - спросил я Серафима. Тот, видимо, насупившись, промолчал. - Поаплодируем нашему дорогому Серафиму, лучшему другу и покровителю Д. Бруно, Г. Галилея и Н. Коперника!
Надеюсь, теперь мой ангел понял, что я тоже могу быть злым, как дикая собака Динго, и злопамятным, подобно сиамской кошке.
Я демонстративно похлопал в ладоши. Серафим последовал примеру мифического Зевса Пантократора и выпустил в меня молнию.
- Ай! Ой! - взвизгнул я и отбежал, почёсывая дымящийся зад. Было больно.
- Если бы не знал тебя ещё с детства, точно бы сейчас согрешил. Сжёг бы хмыря, - прорычал ангел. - Пёс неблагодарный!
Я обозлился. Мало того, что Серафим достаточно жестоко подтрунивал надо мною, он еще заимел препоганую привычку метать молнии. Я уж было решил, препоясав свои чресла, перейти от слов к делу, и дать ангелу хорошую взбучку, но вовремя остановился, догадавшись о разнице весовой категории. Мы разбежались по разным углам, точно боксёры по окончании очередного раунда.
Немного погодя до меня дошло, что после такой ссоры наши пути-дорожки разойдутся, и каждый продолжит свой путь по отдельности. Но перспектива остаться одному в этом безлюдном месте, где не встретишь ни одной живой души, меня не радовала, мысль о возможном одиночестве тяготила. Я огляделся, но злобствующего ангела нигде не заметил. В мрачном расположении духа я уселся под большой яблоней и стал думать, уподобившись великому англичанину. Но ничего путного в голову не лезло, поэтому я плюнул и двинулся в путь.
Чем дальше шёл, тем больше мне нравилась прогулка в гордом одиночестве. Предоставленный самому себе, я почувствовал прилив сил и вдохновения. Жизнь стала казаться отличной штукой…
Очнувшись, я, первым делом, утрамбовал в сумку всё, что можно было унести. Голова предательски гудела и кружилась, а живот сводило от тошноты. Я уже пожалел, что так необдуманно приложился к бутылочке.
Нужно было спешить. Прикинув, что перевалило за третий час и скоро стемнеет, я пополз к выходу. Вскоре, опять наткнувшись на мертвого толстяка. И тут я понял, что не смогу снова перебраться через него. От нахлынувшего ужаса и отвращения у меня временно помутился рассудок. Задыхаясь от злобы, брызгая слюной, я крыл матом на мертвеца, будто он был виноват, что преградил мне путь! Боясь к нему прикоснуться, я как полоумный принялся кидать в него мерзлые помидоры и огурцы. Понятное дело, труп не повел ухом и не пошелохнулся, чтобы посторониться.
Истерика закончилась одновременно с моими силами. Привалившись к ножке одного из кресел, я некоторое время сидел в полной прострации - ни мыслей, ни эмоций - потом поднялся, с полным безразличием перебрался через мертвеца и стал спускаться к выходу.
Возле самого выхода я задержался. Я решил посмотреть по сторонам: вдруг что-нибудь найду полезное. И не зря. В самом начале салона царил полный кавардак. Поначалу, очутившись в самолете, я растерялся и не обратил внимания на одеяла, разбросанные по всему салону. Это, в общем-то, объяснимо: поначалу я жутко трусил и с испугу не понимал и не видел того, что нужно было понимать и видеть. Много за один раз мне было не унести, поэтому, взяв ближайшее одеяло и положив его в сумку, я в последний раз осмотрел салон. Со мной часто бывало: собрав чемодан или рюкзак и думая, что все вещи уложены, я замечал вещичку, которая была на виду, но оказывалась забытой.
Почти под моими ногами лежала женская кожаная сумочка. Я не стал брезговать и этой находкой, и формой и цветом похожей на полумесяц, ибо был уверен, что там найдется то, что с собой не возьмет ни один мужчина. Не рассматривая её содержимое, я повесил сумочку на шею. Было очень неудобно, она болталась на груди и постоянно мешала, но делать было нечего.
Я выглянул из самолёта. Погода портилась. Небо, затянутое тучами, снова надумало обрушить на землю снежную массу. Стоило поспешить. Осторожно спустившись на землю, я изловчился и накинул лямки большой сумки на плечи так, словно я несу рюкзак. Получилось очень удобно. Теперь можно было идти обратно к дому. Пройдя метров двадцать, оглянулся и посмотрел на лайнер. То ли я отупел от голода, то ли был еще пьяным, но вид разбившегося самолёта не вызвал во мне никаких эмоций. Я смотрел на него как на интересную картинку, пейзаж, нарисованный мастерской рукой, - и только.
Благодаря найденным в самолёте вещам и продуктам мой жизненный тонус повысился, душу грела мысль о вечернем костре и горячей пище, которую я приготовлю себе на ужин. Роскошный подарочный набор: зажигалка "Зиппо" с аксессуарами, обнаруженный в большой черной сумке, был тому залогом. Мысль о скорой возможности, впервые за несколько дней, согреться подстегивала меня. Радость даже избавила меня на короткое мгновение от сводящей с ума, непрекращающейся зубной боли.
Мои следы на снегу были чётко видны и ноги без особых трудностей несли меня обратной дорогой. Отягощенная добычей спина быстро устала; я шел, наклонившись вперед и опираясь на посох, который перед тем как проникнуть в салон погибшего самолета оставил у трапа, а затем опять подобрал.
Только однажды я рискнул отклониться от проторенного маршрута, обойдя место, где на дереве висела погибшая бортпроводница. Снова увидеть это жуткое зрелище? Да ни за какие коврижки! Хватит с меня.
Вечерние сумерки опускались на тайгу, когда я, порядком уставший и мокрый от пота, вышел к реке. И вышел вовремя: подгоняемые ветром, первые крупные снежинки, предвестники надвигающегося бурана, закружились над водой. Еще немного, и мощный снегопад плотной белой завесой скрыл бы от меня другой берег. Следовало поспешить.
Не желая уронить в холодную и быструю воду свою драгоценную добычу, я ступал крайне осторожно, сплоховав только раз, когда у самого берега оступился и чуть не упал. Левый ботинок промок и мерзко хлюпал при каждом шаге, но теперь это не имело значения. Я предвкушал костер и сытный горячий ужин…
Ввалившись в "каморку", я, сбросив свой груз на пол, уселся на унитаз, чтобы перевести дух. Первым делом из сумки была извлечена зажигалка. Подарочный футляр полетел прочь, и в моих руках лежал заветный источник огня, который следовало заправить бензином; слава богу, к зажигалке прилагался балкончик с горючим.
Пальцы рук от холода плохо слушались. На пустяковое дело - заправить зажигалку - ушло не менее пятнадцати минут. Хорошо, что больная рука уже заживала, и я мог ею действовать как вполне здоровой. В страшном волнении, не дыша, я с усилием прокрутил колёсико. Вырвалось несколько синих искр, и небольшой огонек охватил фитиль. Затаив дыхание, я заворожено наблюдал за огнем, может быть, впервые в своей жизни постигнув и оценив божественный дар Прометея.
- Огонь, огонь, - шептал я, словно шаман. - Нужно развести костер…
Опустить крышку, потушить пламя казалось мне чем-то кощунственным, почти преступлением, но зажигалка стала нагреваться, и я с опаской потушил огонь. Потом зажег вновь. Пламя тотчас вытянулось безмятежным живым цветком, источающим еле заметный бензиновый аромат, самый приятный и дорогой сейчас в моей жизни.
Наконец, натешившись, я убрал "огниво" в карман рубашки, и поспешил за дровами, пока еще совсем не стемнело. Дров, а точнее толстых, и не очень, веток вокруг моего жилища было множество. Подбирая сразу по нескольку штук и просовывая их под мышку, я очень скоро натаскал приличный запас хвороста. Дело было за малым - развести огонь! Причем, разводить его в бывшем туалете было невозможно, там и для меня самого едва хватало места. Поэтому я сложил запас топлива под открытым небом, а костер решил соорудить у самого порога с таким расчетом, чтобы самому оставаться под самодельной крышей.
Конечно, пришлось помучиться - ветки-то почти все были сырыми. Пришлось для начала вспрыснуть небольшим количеством бензина тоненькие веточки, сложенные шалашиком над скомканным обрывком газеты. Бензин вспыхнул, воспламенив "шалашик", и минут через двадцать я уже подкидывал ветки потолще, которые тут же охватывало жадное пламя. Мне казалось что, участвуя в каком-то священном ритуале, я стал свидетелем настоящего чуда. Я видел и чувствовал это чудо, и было не важно, зажигалка ли тому причиной или снисхождение божественного огня. Я молча грелся и любовался на пламя и снежинки, которые таяли в его ауре, не забывая время от времени подбрасывать дрова. Свет и тепло снова вернулись ко мне.
Я просто разрывался между желанием хорошенько согреться, просушиться и другим не менее сильным желанием - обильно поесть. Я оказался в ситуации буриданова осла. В таких случаях следует искать компромисс или, как говорили древние греки, золотую середину. И я её нашел. Сделав небольшой глоток из чудесной бутылочки с текилой, я снял ботинки с носками. Носки я накинул на толстую ветку и стал сушить. Ботинки поставил рядом с костром. Очень скоро от обуви и "потничков" пошел совсем не кулинарный аромат, но, поскольку питаться я собирался более съедобными вещами, мне всё было по барабану, лишь бы ботинки стали приятно сухими.
Опьянев от одного глотка мексиканского самогона, я прибалдел и едва не дал огню сжечь носки, но вовремя спохватился. Подкладывая и подкладывая дровишки, я не заметил, как стало жарко.
- Уф-ф, - произнес я и, впервые за несколько дней, расстегнул куртку.
Жар проник под рубашку, моя грудь покрылась потом и стала чесаться. Грудь оказалась не только потной, но и до безобразия грязной. Пальцы оставляли грязные полосы. После продолжительного расчесывания грудь жутко зудела, покрывшись красными пятнами. Я чесался и чесался, и не было сил оторваться от этого, в общем-то, не совсем приличного занятия. Когда оно мне надоело, я, покопавшись в найденном провианте, с видом знатока кулинарии принялся за составление меню ужина. От бутербродов с копченой колбасой пришлось отказаться - без зубов не прожевать. Я остановил выбор на промороженных, но не ставших от этого менее съедобными, бутербродах с сыром и красной рыбой, упакованных в пленку.
- Семужка, - простонал я, обливаясь слюнями. От одного рыбного аромата у меня свело больную челюсть.
Хлеб был тонкий, и разогреть его на огне было не сложно, и вскоре мягкий, теплый хлеб, сыр и рыба источали божественный аромат, достойный богов (если они несколько дней голодали).
Прежде чем откусить, хотя это не совсем верное слово, ибо кусать, то есть "хватать, рвать, вгрызаться, отхватывать" я не мог физически. Отламывая по маленькому кусочку, я медленно отправлял его в рот, на язык. Я ощущал себя эпикурейцем, вернувшимся из мрачной тюрьмы капризного тирана и теперь в кругу верных друзей отмечающим чудесное избавление от смерти.
С закрытыми от блаженства глазами, покачивая головой под аккомпанемент мерно потрескивающего пламени, ваш покорный слуга наслаждался жизнью.