20 марта 1453 года огромное войско Мехмеда II начало переправу на европейский берег Босфора. Османам никто не мешал, только генуэзцы по приказу императора протянули от Константинополя до Галаты по бухте Золотой Рог железную цепь. Она была укреплена по краям на двух защищаемых башнях, на воде поддерживалась бакенами и мешала туркам атаковать город с моря. У османов настоящего военно-морского флота не было, но по приказу Мехмеда пушки и фальконеты были поставлены на четыре сотни небольших и совсем малых судов, опасных своим количеством.
В начале апреля османы подошли к Константинополю с единственной сухопутной стороны, с которой город на протяжении шести тысяч шагов прикрывали стены высотой в тридцать шагов и башни, перед которыми находился ров шириной в тридцать шагов.
Султан устроил ставку на холмах перед стенами, напротив мощной башни святого Романа, имевшей большие въездные ворота. От башни до императорского Влахернского дворца турки установили сотни пушек, перед которыми начали рыть траншеи и возводить земляные валы.
Утром 6 апреля император со свитой, Джустиниани с генуэзцами, среди которых были и мы с Владом, были на башне святого Романа, когда к ней от ставки султана подошло посольство Мехмеда с требованием сдать Константинополь на почетных условиях сохранения жизни и части имущества его жителям при новой власти. Константину и его двору предлагался в управление большой пашалык в Румелии с обещаниями неприкосновенности, которые не стоили ничего. Мы видели, как император резко взмахнул рукой, отказавшись от позора, и послы двинулись назад. Вскоре на холме, где стояли шатры Мехмеда, началось движение, перед ним начали выстраиваться янычары, и вскоре сам султан с пышной свитой подъехал к воротам святого Романа на расстояние в два пушечных выстрела. От пестрой группы на арабских скакунах опять отделились послы, которые подъехали к башне с новым требованием сдать город под угрозой полного уничтожения его жителей.
Перед стенами города стояло двухсоттысячное войско, к которому прибывали и прибывали новые воины. На стенах стояли две тысячи генуэзцев и пять тысяч жителей, с моря город прикрывали пятьсот венецианцев на морских военных кораблях. На одного защитника приходилось почти пятьдесят нападающих, и было ясно, что конец Константинополя близок.
Мы услышали, как император ответил послам султана: "Умру, но своей столицы не отдам!" Послы отъехали назад и совсем скоро вернулись к воротам с ответом Мехмеда Второго: "Умру, но твою столицу возьму!" Послы повернули коней к своим шатрам, и вскоре сотни пушек открыли стрельбу по стенам города, которая не прекращалась ни днем, ни ночью до самого его падения.
Мы вернулись на бриги, и Влад сказал, что своими словами император хотел поднять дух жителей города, которым ничего не оставалась, как выйти на стены для спасения своей жизни, ведь ей теперь грозил быстрый и страшный конец. Я ответил, что нельзя поднять то, чего нет. Мы вышли в город и увидели, что жители, среди которых было не меньше ста тысяч здоровых мужчин, способных носить оружие, и не собирались спасать себя и свои семьи. Везде стояли ругань и споры о том, что византийская церковь не должна покоряться Риму, храмы, теперь не закрывавшиеся и на ночь, были постоянно переполнены молящимися, а цены на продукты на городских рынках поднялись за 6 апреля сразу в десять раз и продолжали расти. Мои мастера изучали город, охраняли бриги, смотрели, как управляются остатки империи перед ее неизбежным концом, все воины были собраны и сосредоточены, понимая, что домой, возможно, придется прорываться с боем. Вечером 6 апреля я усталый вернулся в дом, где жили Джустиниани и часть его людей. Под грохот непрекращающихся пушечных залпов я прошел в зал, где разговаривали Влад и Джанни, и, не видя причин держать эту новость в секрете от итальянцев, с горечью сказал своим князьям о том, что сановники императора, возможно, и сам его первый министр Лука Нотара, несколько дней назад за огромные деньги продали Мехмеду план укреплений Константинополя, и султан сам составил график осады, с помощью своего сербского советника (мы с Владом переглянулись) нашел слабые места обороны и назначил места штурмов, к которым сейчас перетаскивают камнеметы и сто тридцать самых тяжелых пушек.
Закончив, я сказал, что во Влахернах продажа плана Константинополя Мехмеду даже не особо скрывается, это первый, но не последний сюрприз городу от вельмож императора, и в такой ситуации о долгой осаде говорить не приходится.
Влад ответил, что ничего другого он от этого византийского трупа и не ждал, а Джустиниани выругался и сказал, что не будет класть своих людей под ятаганы янычар просто так. Он засобирался к императору и даже пригласил нас с собой как сопровождающих, но Влад и сам догадался ответить, что смотреть там не на кого и не на что, если только не на огромную казну, на которую можно купить половину Европы. Джустиниани ответил, что именно об этом он и собирается говорить с Палеологом, собрал своих командиров, коротко переговорил с ними и отправился во Влахернский дворец, а мы не спеша вернулись на наши надежные "Альбы", видя, как на улицах обреченного на смерть города кипит его обычная торговая жизнь. Только теперь ночами здесь было совсем не тихо, как раньше, – Константинополь покидали те, кто не хотел быть зарезан янычарами или проданным в рабство. Я и мои мастера спали урывками, днем делая выписки в богатейших библиотеках города об истории, географии, климате, ландшафте, рельефе местности, городах, торговых путях, устройстве замков, крепостей, кораблей в Европе и Азии, а ночью встречаясь и беседуя с бегущими от смерти людьми, выбирая для тайной стражи новых конфидентов, хотя выбрать кого-то среди этих обезумевших от страха людей было непросто. Мы смогли только собрать около двухсот талантливых ремесленников, оружейников, специалистов по строительству укреплений и путешественников, хорошо знавших дороги в Османской Порте и вокруг Черного моря, да еще кое-кого, о чем я писать не могу, которых вместе с огромной купленной задешево библиотекой старинных книг отправили в Валахию с небольшим сопровождением, но настоящими пропусками от визиря, благополучно доставившем людей в наши поместья для дальнейшей работы в Хусте или, дай бог, уже в Тырговиште.
Дальнейшие полтора месяца проходили монотонно и однообразно. Османы штурмовали стены, до которых доходили через огромный ров только в некоторых местах, их отбивали, воины возвращались в траншеи, и турецкие пушки продолжали свою бесконечную канонаду. Еще в 1451 году императорская казна выделила огромные деньги на приобретение большого количества пушек и укрепление стен города, но министры Палеолога, который это знал, все золото украли, ничего не сделав для защиты Константинополя. С высоких стен города по отступающим туркам почти не стреляли, хотя достойный огонь мог сократить их наполовину. Османы каждый день под прикрытием канонады и штурмов рыли новые траншеи и строили новые укрепления, приближаясь к городу не по дням, а по часам. Полторы сотни осадных пушек без перерыва били в самые уязвимые места на стенах, которые восстанавливались под обстрелом с большим трудом и потерями.
В середине мая османские траншеи уже были в ста шагах от рва, и осажденные даже не могли их обстреливать, поскольку у нескольких пушек ядер хватало только на отбитие штурмов, которых было проведено с 6 апреля почти двадцать. Единственное, что смогли сделать защитники города, – это не дать прорыть к стенам и башням минные галереи, чтобы взорвать их одновременно во многих местах. На протяжении нескольких тысяч шагов под стенами были вырыты контрподкопы, объединенные проложенной вдоль них галереей. Ни я, ни мои мастера, ни наши воины почти не вылезали из них во время рытья, изучив эту страшную минную войну досконально, и эта наука в свое время очень пригодилась нам в Валахии.
Я собственными глазами видел, что когда в галерее слышали стук приближающихся турецких заступов, к ним рыли навстречу подкоп, в который на рассвете, когда у турок возобновлялась работа, запускали какой-то особый удушливый дым от разведенного костра, в котором жгли местные деревья, а в особо опасных случаях взрывали горшки со знаменитым греческим огнем.
Когда-то, еще до штурма, тайна греческого огня почти тысячу лет была главным секретом византийской короны. Теперь же, когда империи приходил конец, я без труда выяснил его секрет всего за двадцать золотых и даже смог купить всего за двадцать пиастров пятнадцать готовых зарядов, которые ночью под особой охраной отнесли и спрятали на наших бригах.
Я обсудил с Владом, сможем ли мы изготавливать греческий огонь сами, в Хусте, а потом и в Тырговиште, и уже на следующий день на купеческом судне на север отплыли мои мастера с заданием узнать, где в Карпатах можно найти выбивающуюся из земли черную горючую жидкость, белый песок, который сейчас называют "негашеной известью", и особую смолу невечнозеленых деревьев, которые в смеси с порохом и превращались в тот самый страшный огонь, горевший на воде даже во время шторма. Забегая вперед, могу сказать, что черную жидкость мы потом нашли совсем рядом с Тырговиште, у Цинти, а извести оказалось много у подножий Карпатских гор, но смолы и дававших ее деревьев в Валахии не было. Мы не смогли наладить изготовление пылающих горшков у себя дома, так как смола не выдерживала перевозки, но я позднее сумел организовать их доставку из бывшего Константинополя, правда, в небольших количествах. Именно греческий огонь помогал защитникам отбивать османские штурмы на стенах и башнях, на которые прорвавшиеся османы лезли, не жалея трупов.
16 мая османы первый раз на протяжении всей линии обороны приблизились ко рву и несколько дней заваливали его ветками, бочками, деревьями и досками. На четвертый день стены были атакованы через заваленный ров десятками тысяч османов, штурмовавших их в разрушенных пушечным огнем местах. Это был первый настоящий штурм города, в который рвались и рвались атакующие толпы, без перерыва били пушки и камнеметы, а во все пять замурованных дверей ломились стенобитные машины.
Решающий бой разгорелся у главной городской башни Романа, куда янычары смогли подвести огромную осадную башню. На бой смотрел сам Мехмед II, и османы лезли на башню с отчаянием обреченных, стараясь отличиться на глазах султана даже смертью.
Генуэзцы и сам Джустиниани в этот день показали себя во всем своем мастерстве. На второй линии обороны мы с Владом, оставив двести воинов для охраны бригов, устроили несколько мест для приема и обихода раненых, которых уже в самом начале штурма появилось в избытке, в основном пробитых стрелами, а позже понесли и порубленных воинов, которых мы спасали всем, чем могли, помогая выделенным нам городским лекарям.
Когда на башне Романа раздался страшный шум, Влад не выдержал и рванулся туда, и я с двумя пятерками своих мастеров тут же бросился за ним следом. Генуэзцы, устроив фалангу, уже выбили янычар с боевой площадки башни, и тут мы увидели, как тридцать или больше воинов Джустиниани один за одним группами по пять человек метнули на все ярусы забитой османами осадной башни кувшины с греческим огнем. На башне, вспыхнувшей сразу от низа до верха, раздался жуткий вой десятков сгоравших заживо османов, кусками пылавшего мяса летевших к земле. Башня сгорела за двести мгновений, посыпавшись вниз обугленными бревнами перекрытий. Османы были отбиты везде, и кровавый штурм постепенно прекратился сам собой. Разбитые стены и башни тут же стали восстанавливать для следующего штурма, а мы с Владом помогли перенести раненых в город и вернулись в бухту Золотой Рог, как раз к началу грандиозного морского боя, в котором мы, сами не новички в этом деле, увидели, что могут сделать шесть генуэзских боевых кораблей с сотней вражеских судов.
Невидимые со стороны солнца шесть красавиц-каравелл, блистая обшитыми медью бортами, подлетели к константинопольской бухте, залпами из пушек и огромным количеством греческого огня потопили или подожгли стоявшие перед ними вдвое меньшие по размеру турецкие суда и чуть ли не по их обломкам прошли в Золотой Рог через открытую между вторым и третьим бакенами цепь. Этот удивительный бой, а вернее избиение, продолжался не очень долго, но успевший посмотреть на него с берега Мехмед пришел в ярость и прямо на коне бросился в воду бухты, очевидно, пытаясь вдохнуть боевой дух в своих моряков. Султана остановили, генуэзские корабли высадили на причал тысячу добровольцев из Европы, а перед лежавшей на воде цепью в рядах турецких эскадр не хватало восьмидесяти судов.
Стоявший в бухте византийский флот из двух десятков больших судов в бой не вмешивался и никак не помог генуэзцам прорваться к городу. Когда я рассказывал Владу, что ночами императорский адмирал продает свои корабли людям султана, он был потрясен, но только тем, что их продавали вместе с экипажами. Империя, когда-то включавшая в себя половину мира, позорно уходила в небытие.
Ярость Мехмеда нашла выход следующей ночью. Османы выровняли землю на берегу, положили на нее смазанные воловьим жиром доски и перетащили по ним под барабанный бой из Босфора в Золотой Рог семьдесят кораблей, пройдя с ними в одну ночь десять тысяч шагов.
Когда жители города увидели утром в своей бухте турецкие корабли, на Константинополь опустился ужас, который, однако, все равно не заставил их выйти на стены.
Джустиниани пригласил Влада к себе. Он предложил совместными усилиями этой же ночью сжечь турецкие корабли, пока османы не устроили здесь плацдарм и не атаковали Константинополь, стены которого без рва были в два раза ниже, чем у башни святого Романа, с двух сторон. Двести наших воинов ночью на сорока лодках должны были тихо подойти к османам и сжечь их греческим огнем.
Предложение было интересное для моих мастеров, нуждавшихся в боевой практике, и Влад согласился, заявив, что он сам пойдет во главе своих воинов.
Мы начали активно готовиться к сложному ночному рейду, а генуэзец отправился во Влахерны рассказать о предстоящем бое императору. Когда я попросил Джанни этого не делать, он ответил, что по договору обязан подобные вылазки всегда обсуждать с Палеологом. Итальянец ушел, а я отправился вслед за ним с пятнадцатью мастерами, которых расставил у всех входов и выходов во дворец. Через два часа из главного и черного входов вышли двое придворных, один высокого, другой низкого ранга, и отправились на городской рынок, где коротко, в несколько слов переговорили с какими-то незаметными греками, похожими на турок, которых на этом базаре было множество. Мои мастера проследили обоих почти до османского лагеря. Стало ясно, что один из вельмож и чей-то секретарь продали Джустиниани, а вместе с ним и жизни наших воинов, османам за свои тридцать пиастров.
Мы вернулись на бриги, а я прошел к Владу, у которого сидел Джанни, и сказал, что люди императора уже выдали ночную вылазку людям султана. Итальянец не поверил, сказал, что при его разговоре с императором присутствовали только его советник и секретарь (я не выдержал и улыбнулся), и, когда Влад отказался посылать своих воинов на верную гибель, высокомерно заявил, что ночью сожжет турок сам. Я только попросил, чтобы он не выходил на вылазку сам и был готов прикрыть от погони своих товарищей по оружию. Джанни не стал спорить и согласился.
Все произошло так, как я и думал, но только еще хуже. В середине короткой, но по-южному черной ночи все сорок лодок с двумя сотнями генуэзцев, подплывших к мирно спавшим турецким судам, были намертво зажаты в смертельное кольцо. Только благодаря греческому огню шестьдесят товарищей по оружию мессира Джанни на двадцати лодках сумели добраться до берега живыми.
Джустиниани сидел черный, понимая, что виновен в гибели своих воинов, и Влад предложил ему вернуться в Геную, поскольку его договор с императором выглядит даже не смешно. Генуэзец ответил, что уже вся Европа знает, что из всего христианского мира защищать Константинополь прибыли только три тысячи генуэзцев и их уход перед решающим штурмом будет расценен как трусость. Я сказал, что все, в общем-то, знают, что у генуэзцев с Византией заключен выгодный торговый договор, поэтому их защита христианских ценностей в этой истории очень перемешана с золотым блеском. Джустиниани спокойно ответил, что через триста лет о золоте забудут, а его имя войдет в историю как героическое. Влад согласился с этим, но заметил, что императорский дворец провонял предательством, как самая грязная корчма прокисшим кьянти, и мы можем погибнуть просто так, из-за константинопольских придворных ворюг и доносчиков, не выполнив своей исторической миссии. И Влад, и Джанни были правы оба, и я успокоил их, сказав, что до развязки этой византийской трагедии остаются считанные дни и выход в Черное море всегда перед нами.
Османы устроили у Золотого Рога плацдарм и атаковали Константинополь с моря и суши. Его небольшой гарнизон разделился на две части, и стало ясно, что началась агония Византийской империи.
Корабли Мехмеда потопили каменными ядрами так и не двинувшийся с места оставшийся непроданным военно-морской флот Византии, и турки построили через Золотой Рог понтонный мост, как мне сказали, с помощью сербского советника султана. По мосту день и ночь шли и шли все новые и новые войска, уже обложившие столицу Византии со всех сторон. Население города в осадные дела по-прежнему не вмешивалось, а первый министр Лука Нотара изо всех сил мешал генуэзцам удерживать столицу Византии от гибели, и это получалось у него очень неплохо. Огромная казна империи так и лежала нетронутой, а на полуразрушенных стенах оставшиеся несколько пушек стреляли по врагу простыми булыжниками.
27 мая я сказал Владу и Джанни, что генеральный штурм Константинополя назначен на послезавтра, и Мехмед сам во всеуслышание заявил, что "все, кто войдут на стены, получат тимары, а все, кто отступят, будут казнены, и даже если у них появятся крылья, то и тогда они не улетят от его неумолимой мести". По лагерю османов носилась толпа дервишей и внушала воинам желание смерти за султана, после которой они попадут в райские сады с гуриями. За победу Мехмед обещал всем двойное годовое жалованье и под барабан подтвердил, что город и его здания принадлежат ему, а пленные и их имущество – воинам:
"Вы будете богаты и счастливы! Области моего султаната многочисленны. Храброму воину, который первый взойдет на стены Константинополя, будет дана в управление лучшая и богатейшая из них, а моя признательность осыплет его почестями, превосходящими его ожидания".
Почти все ворота и стены между башней Романа и императорским дворцом были полуразрушены, и их под постоянным огнем уже не успевали восстанавливать. Мы и генуэзцы, одетые абсолютно одинаково, так что нас нельзя было признать за валахов, за ночь позади башни Романа вырыли полукругом глубокий ров и земляной вал, за которым стояла вторая линия укреплений, которые все равно было некому защищать. Генуэзцы попросили на рвы и валы новые отлитые пушки из городского арсенала, но по распоряжению первого министра они так и остались на пушечном дворе.
Вечером 28 мая Влад, Джустиниани и наши командиры договорились о совместных действиях. Мы под видом подкрепления из Европы становились на рвы и валы позади башни Романа и должны были после очень возможного успеха штурма прикрыть отход генуэзцев, забрать всех раненых и посадить их на корабли.