- Сейчас, счас пойду!.. - Он нехотя поднялся, потоптался на месте. - Я об чем думаю, как ты считаешь?
- Не знаю, - отрезала Надя.
- Про хозяина, Иван Никитича. Вот дела-то пошли, мать пресвятая богородица! Жил человек, жил-наживал, все гоношил и в одночасье все бросил ни за здорово живешь. Будто ноготь на пальце состриг.
- А тебе что - жалко?
- Неужто нет? Только я совсем о другом. Я к тому, доведись мне так - землю бы стал грызть, а не отдал бы! Ни красным, ни белым или еще каким там. На горбу все унес бы, на карачках, ползком!.. А ты спрашиваешь: жалко, мол?
- Тебе на карачках не привыкать - умеешь! - оборвала его Надя.
- Зря ты, Надька! - вздохнув, сказал Василий. - Ежели хочешь знать, нашему брату только так и велено. Что и раньше, что и теперь - все одно. Ну, вот, скажем, царя согнали, и губернатора тоже, и других господ. Как где - не знаю, а у нас взяли да атамана посадили. Ну, а нам что от того? Как крутили хвосты коням, так и будем... Теперь же красные эти - думаешь, при них лучше станет? Держи карман шире! Мне сам Иван Никитич сказывал: грабют они до самой нитки! И все по себе делят!
- У тебя есть для таких пожива?
- Не обо мне речь, о других людях.
- Ну и пускай те люди и плачут. От них тоже небось многие плакали.
- Ты плакала?
- И я... Ни к чему этот разговор, Василий.
- Не знаю, может, тебе чего еще не хватало, потому и недовольствие, а я обиды не держу на хозяина.
- Ведь врешь! Неужто тебе хочется всю жизнь холуем быть?
- А я не холуй.
- Когда я в Петрограде была, всякие разговоры слышала о красных. Их еще большевиками зовут. Они будто за справедливость.
Василий с сомнением покачал головой:
- Говорят, бьют они безо всякой жалости.
- Не звери. Такие же люди.
- Потому и красными называются, что все в крови!
- Дурак ты, и разговоры твои дурацкие.
- Пускай я дурак. Тогда скажи мне, умная, а пожары от кого? Ага, молчишь?!
- Больше от снарядов... Или сами атамановы казаки жгут.
- И чего ты так красных защищаешь? Думаешь, если твой Семен у них...
- Про Семена - не твоего ума дело. И совсем он не мой.
Василий опять вздохнул. Может, сейчас и завести разговор? Их во всем дому только двое, никто не помешает. Да и сама сказала насчет Семена: "Не мой"! А что? Все возможно. Надо попытаться. Не известно, выдастся ли еще другой такой подходящий момент. Откажет - так тому быть. А вдруг не откажет?!
Василий достал кисет, оторвал от аккуратно сложенной газеты кусок бумажки, стал вертеть козью ножку. И удивился - бумажка дрожала. Исподлобья глянул на Надю: не заметила ли? Но она смотрела куда-то в сторону. Желтоватый свет фонаря слабо освещал ее лицо, и Василию оно показалось и похудевшим и потемневшим до черноты. Он прикурил от фонаря, затянулся раз-другой, да так, что в голову ударило.
- Зря на меня серчаешь, Надь, ей-богу, - заговорил он каким-то незнакомым голосом. Наде даже показалось, что у него в горле что-то булькало. - Вот дураком меня обозвала... А ить я к тебе... словом сказать, всей душой я к тебе...
Надя удивленно взглянула на него. Интересно, что будет дальше?
- Ты только послушай, об чем я. Давай сбежим... Запряжем в розвальни коней на выбор, пару коров привяжем... Из сундуков наберем на что душа потянется...
Сидя в кресле, он весь подался вперед, вытянул руки с растопыренными пальцами, будто готовился заграбастать все богатство. Только сейчас Надя заметила, что они дрожат, да и весь он странно подергивается.
- Ну, а дальше? - выдохнула она. - Потом?
- Вот... Я тебе все, как следовает... Тут огонька поддадим - кто узнает? Да никто! Никогда! На красных подумают. А мы своим хозяйством жить станем. Ну, что скажешь?!
Не ждала Надя такого от Василия. Он уже стоял перед ней и, приподняв фонарь, светил ей в лицо, словно стараясь не только услышать, но и увидеть, что она думает, что собирается ответить на этот его вопрос.
- Меня в работницы возьмешь, ага? - преодолевая отвращение, усмехнулась она.
- Надь! - горестно вскрикнул Василий. - Тоже сказала! Ну, да разве можно?! Ты за хозяйку будешь. Ей-право! Ну, как тебе, чтоб не в обиду, - женой! Моей хозяйкой! А я вот как за тобой упадать буду - побей меня бог, ежели пальцем когда трону! Мы, знаешь, как жить станем? Первыми хозяевами! Спервоначалу мазанку сгоношим, может, а после того дом отгрохаем! Пятистенок..., Земли можно купить у башкирцев, десятин пять сотельных... Овечек заведем. Еще чего там придумаем...
- Вдвоем не справиться с таким хозяйством, - подделываясь под его тон, сказала Надя.
- Ты об том не горюй! Говори - согласная или врастутырку пойдут наши дела? Нет, глупая, - рассмеялся Василий, - о чем завела!.. Там увидим, что и как. Понадобится, так можно и работников поднанять. Были бы денюжки, будут и девушки. Так что ты мне скажешь?
- Ох и жаден ты, Василий! Нехорошо.
В этих словах Василию почудился не отказ, а что-то похожее на нерешительность, вызванную, скорее всего, боязнью: а вдруг да дознаются?
- Ты не сумлевайся, не боись! Подумают, что мы в огне сгорели, - стал он уговаривать ее, уже и мысли не допуская, что она может отказаться. - Еще и жалеть будут! Мы, знаешь куда, к башкирцам подадимся! Или же к киргизцам! За Соляным городком такие степи - ни конца, ни края. Я сам оттудова, знаю! Ты долго не думай...
Надо отвечать, дальше тянуть нельзя. Следовало сразу оборвать его.
- Значит, на чужое глядишь - руки чешутся? Так я понимаю? - тихо, но твердо спросила Надя.
Василий почувствовал что-то недоброе.
- Так ведь красные все равно до нитки разграбят, а мы чем хуже?
- Хуже ли, лучше ли - вопрос другой. И нечего собой выхваляться. - Надя помолчала, раздумывая, как убедить его, чтобы он выкинул из головы свои дурные мысли. Может, повернуть все в шутку? Да нет, какая шутка, если человека даже трясет всего. Вот что значит - жадность. - Я так думаю, что ни ты, ни я с чужого добра богачами не станем. Лучше и не мечтай. И боже тебя упаси хоть пылинку здесь тронуть, такой шум подниму - не обрадуешься.
- Твое разве? - обозлился Василий.
- Что там за дверью оставил?
- Ничего.
- Так я же видела! Что в мешке?
- Мало ли что!
Надя решительно направилась к двери, но Василий оттолкнул ее.
- Не лезь!
- Да ты что, в самом деле! - возмутилась Надя. - Я думала, он шутит... Давай мешок!
- Я тебя добром прошу, Надежда, не вяжись. Хотел, чтоб все как следует быть, ну, по-хорошему, а ты...
- А я тоже по-хорошему. Бери свое ружье и топай. Тоже мне, придумал, нечего сказать! Жених несчастный...
Василий нехотя взял ружье, но из комнаты не вышел, а стал неловко топтаться на месте, переводя испуганный взгляд с Нади на ружье, с ружья на Надю. Она перехватила его и поняла, угадала, о чем он думает, с чем борется, или, наоборот, взвинчивает, подбадривает себя? Неужто он может? Неужто способен? Нет! А почему "нет"? Хватило же смелости предлагать... Ведь и вправду их во всем доме только двое. Чего проще? А пожар все может скрыть. И никто никогда не узнает...
Надя шагнула на середину комнаты и остановилась напротив него.
- Чего танцуешь? Уж если решил, так действуй. Ну?
Василий понял, что она угадала его мысли, и в страшной растерянности обеими руками прижал к груди ружье.
- На-адька! - простонал он.
- Смелости не хватает? Червяк. Слизняк поганый, - зашептала Надя и, вся подавшись вперед, медленно двинулась на него.
- Так я же ничего, ну что ты, Надька, - пятясь, оправдывался он. - Да тут и заряда нет. Гляди! - Василий торопливо выдернул затвор и вложил палец в пустой приемник. - Во, видала? А патрон - вота где! - Он выхватил из кармана штанов патрон и на ладони протянул Наде. Было похоже, что он безумно рад тому, что ружье не заряжено, а патрон оказался в кармане, и он смог это доказать Наде и тем самым оправдаться перед ней. - А ты не знаю что подумала... Будто я и в самом деле прямо не знаю чего...
Надя почувствовала, как слабость разлилась по телу. Во рту стало сухо, в ушах слегка позванивало. Хотелось пить. Зачем она связалась с Василием?! Глупо. Мерзко. Натолкал чего-то в мешок, ну и пускай! Не обеднеет же Стрюков, в самом-то деле. А она кинулась, словно сторожевая собака, преданная хозяину. Василий, конечно, так и понял. А ей нисколечко не жалко ни Стрюкова, ни его барахла. Да наоборот, она бы с радостью согласилась, чтобы все его богатство пошло прахом. Пусть все сгинет. До ниточки! До пылинки! Красные заберут? Ну и пусть! Но они будут брать среди бела дня, совершенно открыто. Нет, она правильно поступила, остановив Василия. Человек же ворует! И ему потакать? Интересно, что же прихватил он?
Не слушая, что бормочет вконец растерявшийся дворник, Надя, преодолев слабость, втащила мешок в комнату.
- Вытряхивай, - не глядя на Василия, потребовала она.
- Ну-ну, не больно-то! - больше для приличия, голосом, полным покорности, пробормотал Василий и неохотно стал извлекать из мешка старые носильные вещи Стрюкова: охотничьи сапоги, меховую шапку, вельветовую тужурку, две пары валенок, кожаные рукавицы, суконные брюки, пару глубоких резиновых галош. Все это были обноски, давно вышедшие из употребления и сохранившиеся только благодаря странной привязанности Стрюкова к старым вещам. Он не мог сразу расстаться с вещью, отслужившей свой век. Наверху была небольшая темная комнатушка, никогда не запиравшаяся, где стояли сундуки с обносками. Лежали они до тех пор, пока класть уже было некуда или же пока не появлялось у Стрюкова желание облагодетельствовать своих ближних. Вот тогда и опорожнялись сундуки, а вдосталь належавшиеся вещи поступали к новым хозяевам - чаще всего батракам со скотного двора, табунщикам, к которым по неизвестным причинам Стрюков был добрее, чем ко всем иным работникам. Значит, Василий побывал в той самой комнатушке и облюбовал для себя все это барахло. А ведь мог взять что-нибудь другое, поценнее, поновее, - комнаты открыты, шкафы не заперты, там есть из чего выбрать. Выходит, Василий и не думал о том, что, пользуясь случаем, может обзавестись хорошей новой одеждой; он до смерти обрадовался этому тряпью и готов был драться за него, вцепиться в горло того, кто осмелился отнять эту его добычу. Интересно, носил ли он когда-нибудь новую одежду? Тоже ничего хорошего не видел человек в своей жизни. И Надю охватила жалость к этому человеку, перебирающему сейчас чужие обноски и думающему, должно быть, о том, как все-таки их сохранить, удержать, чтоб не вырвали их из его рук.
- Эх ты, ворюга, ворюга! - уже совсем беззлобно сказала Надя. - На рваное тряпье позарился! Тряпичник ты! И трус. Взять что-нибудь путное, видно, смелости не хватило. А еще сулил мне: "хозяевами станем"!
Василий недоуменно взглянул на Надю, словно впервые увидел ее.
- Да ты, Надька, чего говоришь-то?! - не скрывая возмущения, воскликнул Василий и, схватив галошу, сунул ее к носу Нади. - Ты только глянь - совсем новый галош! У меня есть тонкая дратва. Я на эту самую дырочку так заплату приварю - ищи, не найдешь! А валенки кошомкой подшить - износу не будет. В нутре - теплынь, руку засунь - как в овчинном рукаве!
Очевидно, Василий набросал в мешок не то, что случайно подвернулось под руку, а по выбору; после внимательного осмотра взял то, что особенно пришлось по душе.
- А ты подумал, что будет, когда хозяин вернется? Шкуру спустит!
- Чудная ты, ей-право! Там же, в сундуках, и не убавилось! - Василий стал швырять в мешок извлеченные оттуда ценности, они опять стали чужими и потеряли для него свою привлекательность. Когда все было уложено, он взял фонарь, подцепил мешок и волоком потащил из комнаты.
- Вася! - Надя бросилась вдогонку. - Послушай, Вася, если тебе и вправду все это... ну, словом, нужно - бери. Я серьезно говорю. В случае чего - на себя приму.
Он постоял на лестнице в нерешительности и медленно, будто нехотя, побрел вниз. Мешок прыгал за ним со ступеньки на ступеньку, бил по ногам. И вид у него был такой несчастный, что у Нади заныло сердце.
Глава семнадцатая
На следующее утро они встретились, как обычно, ни словом не касаясь событий минувшего вечера.
Во время завтрака в гостиной зазвонил телефон. Надя удивилась: он давно не работал. Они сидели и слушали, не зная, что делать, а телефон звонил и звонил.
Наконец Надя пошла в гостиную и взяла трубку.
- Вам кого?
- Это дом Стрюкова? - спросил веселый басовитый голос. Наде послышалось что-то знакомое.
- Да, Стрюкова...
- Слушай, Надька, так ведь это ты? - радостно загремело в трубке. - А это я, Семен!
- Сеня? - обрадовалась Надя. - А я и узнала тебя, и нет... Ты где?
- На почте. Тут с ребятами порядок наводим. Беляков напрочь из города вытурили. Как твои дела?
- Ничего, хорошо.
- Хозяин не укатил?
- И след простыл, - усмехнувшись, сказала Надя.
- Ну и правильно!
- Что "правильно"? - переспросила Надя, думая, что Семен не понял ее.
- А то, что делать им тут нечего. Долой мировую буржуазию! И знаешь что? Я скоро к тебе забегу навестить. Не против?
- О чем спрашиваешь?!
- Если так - жди гостей. Жрать охота, сил нет! - И Семен положил трубку.
- К нам придут? - с беспокойством спросил Василий, внимательно слушавший разговор.
Кивнув головой, Надя сказала:
- Надо поесть чего-нибудь приготовить.
- Неужто привечать собираешься? - со страхом спросил Василий.
- А если они не евши?
- Так я ничего. Только б хозяин не дознался!
- Пускай, я буду виновата.
Она метнулась на кухню, и работа закипела. Василий старался во всем помочь: достаточно было намека, чтоб он подал нужную вещь, налил воды, - он кидался со всех ног.
Василий начал разговор о Семене Маликове и так принялся хвалить его, что Надя спросила:
- С каких это пор ты полюбил Семена?
Василий не нашелся что ответить и ни с того ни с сего стал ругать себя самыми обидными словами.
- Ты с чего это взялся поносить себя? - спросила Надя.
- Я, Надежда, насчет вчерашнего разговора... Дурь в голову шибанула! Нечистый попутал, ей-право! Ты Семену-то не сказывай.
- Боишься, да?
- А я без шуток... Вот вчерась бегал на конюшню, и, понимаешь ты, обоз повстречался! Прямо конца ему не видно, телега за телегой, а в каждой телеге люди лежат. Ранетые и есть которые совсем уже дошли. Ну, словом, готовые, мертвяки. Что ж, по-твоему, они сами себя так-то?
- То совсем другое дело, - возразила Надя. - Сколько дней бой шел, стрельба стояла. Не все ж пули мимо летели.
- Оно конечно, - согласился Василий и снова спросил: - Так не скажешь Семену?
- За кого ты меня считаешь? - рассердилась Надя. - Договорились, и хватит.
На улице, у самых окон, послышались выстрелы. Надя и Василий переглянулись... Значит, белые все еще держатся в городе? А как же слова Семена Маликова, будто их вытурили?
Под окнами послышался топот, пробежало несколько человек, а немного погодя раздался настойчивый стук.
- В калитку бьют, - прошептал Василий.
- Пойди спроси, кого надо. Только сразу не открывай.
- Сквозь ворота не пальнут? Может, подождем?.. Вроде как никого. Должно, ушли.
Но стук возобновился, стал настойчивее.
- Пойдешь? - нетерпеливо спросила Надя.
- Айда вдвоем, - предложил Василий.
- Пусти, - решительно сказала Надя, направляясь к двери.
- Сама хочешь?! Ни в жизнь! Может, там не знаю чего, а ты выпятишься. Не думай даже, лучше подождем.
Надя накинула шубейку и выскочила из комнаты. Василий двинулся было за ней, но остановился перед захлопнувшейся дверью и стал торопливо креститься, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.
Какое-то время там было тихо. Потом в соседней комнате раздался шум сбивчивых шагов и голоса. Василий схватил свое ружье и хотел было скрыться, но не успел - в гостиную вошли Надя и Семен Маликов, поддерживая под руки Обручева. На Обручеве была студенческая форма, усы он сбрил. Лицо его было настолько бледным, что отдавало синевой, глаза закрыты.
Зачем они тащат его в дом? И что он за человек?!
- Ну, чего стоишь? - прикрикнул Семен. - Помогай давай! Да не бойся - живой, только без памяти... Здорово ушибли, сволочи!
Втроем они осторожно усадили Обручева в кресло, расстегнули тужурку. Семен приложил ухо к его груди.
- Дышит! Значит, отойдет... Будет жив, не помрет, - дружелюбно подмигнув Василию, сказал он.
- А кто это? - полюбопытствовал Василий.
Семен пожал плечами.
- Не знаю. Похоже, студент.
- Не ваш? - удивился Василий. Он не узнал Обручева.
- Первый раз вижу. Его по голове саданули, - пояснил Семен.
- Может, холодную повязку на лоб? - предложила Надя. - Надо же помочь человеку.
- Верно, тащи! - обрадовался Семен.
Надя принесла мокрое полотенце, осторожно протерла им лицо раненого, положила повязку на лоб. Губы и ресницы его чуть дрогнули, но глаза оставались закрытыми.
- Ну как? - нетерпеливо спросил Семен. - Лучше?
- Кажется, - нерешительно ответила Надя. - Бледность вроде бы проходит.
- А кто его так-то? - полюбопытствовал Василий.
- Кто? Бандюки, вот кто! - Семен со зла сорвал с себя солдатскую шапку, украшенную широкой красной лентой, и швырнул на стул.
- Какие еще бандюки? - недоверчиво спросил Василии. - Может, кто из ваших...
- Чего?! - гневно спросил Семен. - Не болтай зря!
- Нечайно могли, ненароком, - попытался оправдаться Василий.
- То-то что "ненароком", - передразнил его Семен. - Атаман уголовников из тюрьмы повыпустил. Оружие им дал, они и творят - жгут, грабят, бьют... Форштадт как подпалили вчера, до сих пор пластает. Мы всю ночь по городу шарим, вылавливаем их. Комиссар Кобзин приказал очистить город от нечисти. Вот и сейчас, иду по вашей улице и примечаю: во дворе купца Асхатова возятся какие-то типы, с винтовками, при красных бантах, ну совсем как наши. Только, думаю, чего им там делать? А они солому под крылец натащили и ну поджигать. Я к ним. И началась потеха. Их трое, я один. А патронов нет. Я прикладом. Тут он подоспел, - Семен кивнул на Обручева. - Я ору: лупи бандюков!..
- Подсобил? - спросил Василий.
- Так нас двое стало? Бандиты наутек. Мне-то ничего, а его задели по башке...