И рассказала, что каждую осень, когда табунщики заканчивали отгон скота, хозяин устраивал им праздничный обед: в одном котле варилась баранина, не меньше пяти-шести валухов, в другом - говядина. Свежевали одного, а то и двух молодых быков - и в котел. Табунщиками да отгонщиками служили почти одни киргизы, а им только подавай мясо.
- Мясо каждый человек любит кушать. Я башкир, а мясо уважаем очень сильно, - сказал молодой Мустай Асланов, сидевший у стола, напротив Кобзина. - Только не у всех бывает мясо. Ничего, будем картошку кушать, будем похлебку из травы кушать, только давай, пожалуйста. Живот скучает.
Кобзин спросил, возьмется ли Надя хозяйничать. Она не стала отказываться. Семен Маликов подобрал ей в помощь человек двадцать добровольцев, и работа закипела.
Посреди двора на каменных плитах были установлены два громадных котла, под ними разложены костры, за дровами не приходилось далеко ходить.
Суп еще не был готов, а во двор уже потянулись красногвардейцы с котелками, мисочками и другой посудой. Голодных оказалось гораздо больше, чем предполагал Кобзин, но супа было наварено столько, что Надя не сомневалась, наливала каждому по три половника. Большинство пристраивались прямо тут же, во дворе, и с жадностью набрасывались на горячую и душистую похлебку; иные прятали котелки под полу и, осторожно вышагивая, чтобы не пролить драгоценную жидкость, уходили со двора, уносили паек домой. Были и такие, что, опустошив котелок, снова подставляли его и просили "добавка". Надя поначалу подливала кому половник, кому два, но взявшийся наблюдать за порядком Иван Игнатьевич попросил не делать этого - каждый не отказался бы от "добавка", но не всякий осмеливается подойти, а надо дело вести так, чтобы все были равны и ни у кого не возникало даже маленькой обиды.
Кобзин раза два показывался на крыльце и, посмотрев, как дружно подвигается очередь к котлу, снова уходил. "А ел ли что-нибудь он сам?" - подумала Надя и, улучив свободную минуту, побежала в дом.
По тому, как Кобзин обошелся с ней, как запросто, по-братски обращались к нему люди и как прост и заботлив был он со всеми, Надя убедилась, что Семен был прав, когда хвалил Кобзина. И сейчас она бежала к нему не как к комиссару, а просто как к хорошему человеку, забота о котором приносит радость.
Но пробраться к нему оказалось делом не легким.
Почти все комнаты громадного стрюковского дома были битком набиты красногвардейцами разных возрастов, начиная с безусых пареньков и кончая пожилыми и седобородыми, как Иван Игнатьевич; тут были люди, одетые и в солдатские шинели, и в разных мастей полушубки, и казакины, и чапаны, и пальто, и в стеганые фуфайки; обутые в сапоги, постолы, валенки, лапти и ботинки с обмотками и без обмоток; тут говорили по-русски, по-татарски, по-башкирски, по-украински, и у каждого за спиной висела винтовка или дробовик, а то и старинная пищаль.
Надю узнавали, приветливо ей кивали, одобрительно подмигивали, а кто-то сказал ей вслед, что она молодец девка. Такое отношение ее радовало, и все эти люди, еще вчера непонятные "красные", вызывавшие разные противоречивые чувства, сейчас казались ей давно знакомыми, словно родными. И она радовалась, что находится среди них, что смогла хоть чем-нибудь помочь им, и готова была работать на них хоть до утра, а если потребуется, и весь следующий день.
У двери бывшего стрюковского кабинета стоял молодой улыбчивый парень с винтовкой в руках и широкой красной лентой на шапке-ушанке. Он одним из первых получил паек и первый же попросил "добавка", а прикончив его, подошел к Наде и сказал, что он мог бы выхлебать весь котел, потому что никогда еще такого супчика не едал, а супчик хорош потому, что варила его такая раскрасавица царевна-несмеяна. Он никого не пускал в кабинет, ссылаясь на то, что там сейчас решаются важные, дела. Надю тоже отказался пропустить, но когда она сказала, зачем ей нужен комиссар Кобзин, тихонько приоткрыл дверь и жестом пригласил Надю войти.
В кабинете людей было больше, чем в других комнатах, и накурено погуще. Сквозь дымовое облако при тусклом свете небольшой лампешки трудно было рассмотреть лица, но комиссара Кобзина Надя увидела. Он сидел у стола в шинели внакидку и говорил, а все внимательно слушали. Речь его была неторопливой, но уверенной, он прочно пригонял слово к слову, сопровождая их решительными и четкими жестами.
- То обстоятельство, что мы вышибли из города белоказаков, - большое и серьезное дело. Оттеснив белых, мы захватили крупный железнодорожный узел, лишив их тем самым наиболее удобного, в особенности в условиях зимы, пути сообщения; а для себя открыли возможность прямой связи с Москвой и другими большими городами, хотя бы с Самарой. Там есть революционный пролетариат, от него мы можем ждать и, безусловно, получим поддержку. Наша победа - одна из общих побед революции. Большая победа. Она досталась нам нелегко. Вы все хорошо знаете, сколько мы потеряли товарищей. Во многих домах сейчас оплакивают и будут оплакивать еще долго своих кормильцев. Упорно, жестоко и кроваво защищаются белоказаки, но им не выстоять перед нами, перед народной силой. Ведь у нас только добровольцы! Да, мы одержали победу. Но мы должны готовиться к новым боям, а они будут до тех пор, пока белопогонную свору окончательно не сломим и не сметем с лица земли. И у нас есть еще один враг страшный - голод. А с ним и холод. Продовольствия нет. Мы обязаны найти его. Немедленно. В первую очередь накормить армию. На голодный желудок долго не провоюешь.
- Как вы думаете достать продовольствие? - раздался чей-то голос. - Где именно? В магазинах пусто.
- Из частных запасов.
- Каким образом? - спросил тот же голос.
- Поголовный наистрожайший обыск, - коротко и убежденно ответил Кобзин.
- Но ведь это экспроприация?! - возмущенно заявил тот же голос. - Можно вызвать недовольство, настроить против себя известную часть населения. Вы это принимаете в расчет? На такой шаг мы не пойдем!
С места поднялся командир отряда Аистов, молодой сухощавый человек в кожаной куртке.
- Кто это - "мы"? - спросил он. - Нельзя ли поточнее?
- Мы - это фракция социал-революционеров, и вы, товарищ Аистов, прекрасно знаете. Не понимаю, зачем нужна такая инсценировка.
- А затем, чтобы знали не только два-три человека, а все присутствующие, - сказал Аистов.
- Ну, хорошо, товарищ Буклин, - обратился к возражавшему Кобзин. - Вы не согласны с моим предложением - да оно не только мое, а всей фракции большевиков, - тогда скажите, какие меры предлагаете вы?
К столу направился плотный черноволосый человечек. Пробирался он осторожно, чтобы никого не задеть, и на каждом шагу извинялся.
- Я вам сейчас отвечу, - сказал он. - Да, отвечу. О положении в городе мы не менее вас осведомлены. И не менее вас испытываем боль за те страдания и муки народные, которые сеет костлявая рука голодной смерти. Выход из этого критического положения должен быть найден. Обязательно. И он будет найден. В природе нет неразрешимых задач, отсюда - и данная задача будет решена. В чем это решение? В том-то и трудности наши, что мы пока - я подчеркиваю: пока! - не нашли его. Но найдем! Давайте же в конце концов искать выход совместными усилиями.
- Мы уже нашли! - прервал его командир отряда Аистов. - И завтра же приступим к выполнению.
- Нет, этого никогда не будет! - яростно крикнул Буклин. - То, что предлагают комиссар Кобзин и фракция большевиков, - политический авантюризм. Он несовместим с революционными идеями! Противен им! От имени нашей фракции я предлагаю нечто иное, но это тоже следует обговорить. Я предлагаю обратиться к народу с воззванием...
- И о чем же вы собираетесь взывать? - не скрывая иронии, спросил Кобзин.
- Во-первых, народ должен знать истинное положение вещей. А вас прошу оставить этот свой... неприличный тон. Попросим временно потерпеть. Революционный народ должен понять...
- А малые дети, больные? Голодный желудок отказывается понимать. Мы пойдем на все... Однако - короче, времени для дискуссий у нас нет. Еще что? Давайте главное, что предлагаете вы, - потребовал Кобзин.
- Обратиться к населению с воззванием - у кого есть возможность оказать помощь бедствующим.
- Пустое! Это не поможет, - недовольно махнув рукой, сказал Аистов.
- Вы не верите?! Не верите в народ, в его классовую солидарность? - налетел на него Буклин. - Как же в таком случае вы пытаетесь претендовать на руководство массами?
- А вы не придирайтесь к словам и не занимайтесь демагогией, - с трудом сдерживаясь, сказал Кобзин. - Аистов прав, и я с ним полностью согласен, ваше предложение - полумера, оно не сулит выхода. Да, конечно, обратиться можно и даже нужно, и мы это сделаем. Но параллельно с этим надо изъять излишки у кулаков, а их полно в Форштадте - казачьем пригороде; в арендованных местах изъять излишки у купцов, богатых мещан и горожан. Поверьте, им плевать на ваше воззвание, а хлеб-то именно у них. В смысле революционной массы это не народ, а как раз та среда, которая поддерживает атамана и иже с ним. Ничего с ними не случится, они не голодают и голодать не будут. Сегодня, сейчас мы создадим продовольственные тройки, а с рассветом приступим к поголовному обыску и изъятию излишков продовольствия.
Многие голоса поддержали Кобзина.
- Вы этого не сделаете! - стараясь перекричать всех, завопил Буклин. - Вам никто не позволит заниматься провокацией...
- Сам ты провокатор!
- Долой его!
Но Буклина захлестнула и понесла волна красноречия, он вдруг почувствовал себя вождем, призванным воодушевить и вести за собой пока еще не понимающую его массу.
Кобзин постучал карандашом о графин.
- Пожалуйста, без истерики.
- Мы обратимся к народу! - не унимался Буклин, - Он нас поймет и поддержит!
- Как прикажете вас понимать? Что значит "обратимся к народу"?
- А то, товарищ Кобзин, что мы вынуждены будем ударить в набат. Мы соберем народ на улицах и площадях и раскроем перед ним всю гнусную суть вашего замысла.
- Довольно! - прервал его Кобзин. - Если вы рискнете на это, мы заставим вас подчиниться или же предложим выметаться вон из города вслед за атаманской шайкой.
- Это ущемление демократических основ... Это диктат! - не сдавался Буклин.
- Зря бросаетесь революционной фразой, господа эсеры, хотя, между прочим, это одна из основных ваших специальностей.
- Я не могу вести в такой обстановке переговоры! - прервал комиссара Буклин. - Я должен уйти.
- Скатертью дорога!
- Аида, давай жми!
В кабинете снова поднялся шум, раздался чей-то пронзительный свист. Буклин понял, что сторонников здесь ему не сыскать, и решил покинуть поле боя, но, уходя, в знак протеста и чтобы сильнее подчеркнуть свое возмущение и несогласие, громко хлопнуть дверью.
- Да, я ухожу! Но прошу принять мои слова как ультиматум нашей фракции. Ультиматум! - выкрикнул он.
Не дожидаясь, что ответят на эти слова, Буклин круто повернулся и стал проталкиваться к выходу.
Кобзин удивленно взглянул на зарвавшегося эсера, перемахнул через стол и, чего никак не ожидал Буклин, будто из-под земли вынырнул перед ним.
- Ультиматум?! - не в силах скрыть своей ярости, крикнул Кобзин. - Да кто вы есть, чтобы ставить перед этими людьми ультиматум? Кто? Где были вы и вся ваша братия, когда шли бои за город? Где, я вас спрашиваю?!
- Мы не подчинены вам и не подотчетны! - выкрикнул Буклин.
- А мы и так все превосходно знаем каждый ваш шаг! Вы претендуете на руководящую роль, считаете себя вожаками революционного народа, а сами в то время, когда красногвардейцы, плохо вооруженные, обессилевшие в непрерывных многодневных боях с регулярными казачьими частями, шли на штурм, грудью встречали казачьи пики, - в это самое время вы отсиживались в городе, распивали чаи вместе с атаманом и его приспешниками, "мирным" путем решали назревшие вопросы. Предатели!
- Это ложь! Клевета! Политический шантаж! - завопил снова осмелевший Буклин. - И вы ответите за это!.. Товарищи! - обратился он к красногвардейцам, плотным кольцом окружившим их. - Я заверяю, что все мы были в городе на нелегальном положении, нам ежеминутно грозила кровавая расправа, но мы делали свое дело. Вы знаете, что такое партийная дисциплина? Мы делали то, что требовала партия. Никаких контактов или же переговоров со штабом атамана не было! Это я заявляю с полной ответственностью и головой отвечаю за каждое свое слово! Так пусть же и комиссар Кобзин отвечает за свои слова!
Глава двадцать третья
Войдя в кабинет, Надя поняла, что здесь идет серьезный разговор, и ей показалось неловким отрывать Кобзина от важных дел. Она хотела повернуться и уйти, но ее привлекли взволнованные слова Кобзина, и она задержалась, чтобы дослушать комиссара. Речь Кобзина вызвала в ней сочувствие: да, конечно, надо помочь людям. По всему видно, Кобзин близко к сердцу принимает людские несчастья и так относится к их бедам, как будто эти беды в первую очередь касаются его самого. Надя верила каждому слову Петра Алексеевича. А потом завязался спор с Буклиным. Трудно было не заметить всей неприязни к комиссару, которую и старался, да не мог скрыть Буклин. Он тоже говорил как будто бы правильные слова, из этих слов выходило, что и он заботится о людях, о революции, но послушать его - Кобзин поступал совсем не так, как следовало, и не туда вел красногвардейцев, куда звала революция. Неясно понимая, почему именно, Надя была за комиссара и хотела такого же отношения к нему и от всех присутствующих. Она тянулась, чтоб рассмотреть лицо человека, спорившего с Кобзиным, но это удалось лишь тогда, когда он вышел на середину. Надя узнала его: "Да это же Буклин-Зарицкий, хозяин булочных и кондитерских магазинов!" Она слышала, что почти половина хлеба, который продавался в булочных города, выпекалась в его пекарнях. Нередко доводилось ей бывать в лавках Буклина, и она не раз встречала его там. А всего лишь несколько дней назад он приходил в гости к Стрюкову. Возможно, конечно, и не в гости, а по делу, но засиделись они долго. Надя подавала им обед, они весело разговаривали, пили вино, чай. А Иван Никитич не очень-то любил принимать гостей, хлебосолом он не был. О чем у них тогда шел разговор - она не знала, но по отрывкам фраз поняла: торговались из-за муки и зерна. Кто у кого покупал, кто кому продавал, понять было невозможно. Они не обращали на нее внимания, да и ее не интересовала их беседа. Сейчас же, когда Буклин стал заверять, что он не встречался ни с одним из приспешников атамана и находился где-то в подполье, Надя подивилась его вранью и вдруг вспомнила: Буклин говорил Стрюкову почти те же слова, которые им были сказаны сейчас. И тогда он доказывал, что в городе есть такие силы, которые не допустят реквизиции хлеба, а, скорее всего, пройдет сбор в фонд голодающих. Интересно, что сказал бы Кобзин, если бы он знал все это? Может быть, намекнуть? Но кто она такая, чтобы вмешиваться?
Когда же Буклин сказал, что Кобзин будет отвечать за свои слова, Надя стала торопливо пробираться вперед.
- Тебе чего, Корнеева? - удивился Кобзин, заметив ее.
- Я... Я сказать хочу. Можно? Мне сказать можно? - еще раз спросила Надя, обращаясь не то к Кобзину, не то ко всем присутствующим.
- Давай говори! - загомонили красногвардейцы.
- Пожалуйста, Корнеева, слушаем.
- Сейчас господин Буклин-Зарицкий говорил... - начала Надя.
- Я не господин! - прервал ее Буклин.
- Ну извините, - растерявшись, сказала Надя. - Я знаю вас как господина Буклина-Зарицкого.
- Откуда вы меня знаете? - забеспокоился Буклин.
- Меня не раз посылал к вам хозяин, Иван Никитич Стрюков. А живу я в этом доме.
Слова Нади вызвали интерес и оживление. Хотя она еще не успела сказать всего, что хотела, но уже то, что имя Буклина связывалось с именем Стрюкова, насторожило всех.
Это прекрасно понял и Буклин. Ему надо было срезать Надю, но как? Она стала центром внимания, и если бросить в ее адрес реплику, могут ответить не менее резко, хотя бы тот же Кобзин, да и другие. Разве Аистов, этот грубиян и неотесанный чурбак, будет выбирать выражения? Надо уходить...
- Я вас никогда не видел и, стало быть, не знаю. А то, о чем говорите вы, приплетая мне Стрюкова, - пустой домысел, профанация, ложь!
- Так она же еще почти ничего не сказала! - раздался чей-то возмущенный голос. - Давай говори, Корнеева!
- Прошу пропустить! - потребовал Буклин и попытался пробиться к двери. Однако красногвардейцы сгрудились и стояли перед ним стеной. - Как прикажете понимать это? - обернувшись к Кобзину, крикнул Буклин.
- Товарищи, пропустите представителя фракции эсеров, - без особого желания сказал Кобзин.
- Как же так? - ужаснулась Надя. - Человек оговорил другого и, не выслушав его ответа, убегает? Это разве справедливо? - Ее не столько удивили, сколько возмутили беззастенчивая наглость Буклина и незаслуженный выпад против нее. Значит, она лгунья? Здесь много людей, не все ему поверят, но, может, найдутся и такие, которые станут недоверчиво относиться к ней. Да разве дело только в ней? Если Буклин сейчас уйдет - он уйдет недобитым, не раскрытым... Конечно, она может рассказать и в его отсутствие, но то будет уже совсем другое, пускай он услышит! - Нет, подождите! Так не годится! - сказала Надя, очутившись лицом к лицу с Буклиным. - То, что вы не знаете меня, возможно, и я не спорю: господа мало обращают внимания на прислугу. Что же касается Стрюкова, - вы говорите неправду. Разве не вы были в этом кабинете неделю назад? Вон там, за тем столом сидел Стрюков, а вот тут вы?! Ну, скажите?!
- Да или нет? - крикнул Аистов.
- Нечего отмалчиваться, отвечай! - послышались голоса.
- Хорошо не помню... - сказал Буклин, пытаясь подавить страх. - Вполне возможно. Даже вероятно. Я не упомню всех мест, где бывал, и людей, с которыми довелось в те дни вести переговоры. Мы не хотели лишнего кровопролития и пытались воздействовать на высокопоставленных лиц... Стрюков - видный деятель в городе, к его голосу прислушивался и сам атаман; в отличие от вас мы против ненужных жертв.
- Хватит заливать! - прервал его Аистов. - Уже не раз слышали и знаем, за что вы и против чего. Ты вот что скажи, Корнеева, не заметила: ругались они или бражничали, как добрые дружки?
- Чтоб особенно бражничали - не заметила, не хочу лишнего наговаривать. Обедали вместе. В столовой. Я подавала на стол.
- Вино было? - спросил кто-то.
- Было, - коротко ответила Надя. - Три бутылки рейнского.
- Все вылакали? - раздался чей-то веселый голос.
- Выпили, - все так же коротко и строго ответила Надя. И, обращаясь к Аистову, пояснила: - Ни споров, ни ссор я не заметила. Слышала, разговор шел о зерне, о хлебе, но подробностей не знаю. Когда господин Буклин уходил, Иван Никитич провожал его до самых ворот.
- На прощанье не целовались?
- Нет. - Надя улыбнулась, но сразу же лицо ее стало строгим. - Но прощались, как бывает, по-хорошему. А господин Буклин несколько раз повторил, что мы, мол, в обиду не дадим. О ком шла речь - не знаю. Я что хотела?.. Хотела сказать, что нехорошо господину Буклину отнекиваться и говорить неправду.
Буклин несколько раз пытался прервать Надю, но его одергивали, когда же он услышал последние ее слова, не выдержал и, рванувшись к столу, завопил:
- Прекрасно! Гениально! Соберите всех горничных и кухарок, уверяю, сплетен для подобного "политического" разговора найдется вдосталь. Мне стыдно, товарищи, присутствовать при этой, с позволения сказать, комедии!