- А кухарок-то да горничных мы не чураемся, - улыбаясь в усы, сказал Кобзин, - его развеселила вспышка Буклина. - Кто был ничем, тот станет всем! Или вы не согласны?
Буклин не ответил. Он уже ругал себя за излишнюю горячность и, сделав знак своим спутникам, стал настойчиво пробираться к выходу.
- Товарищи, пропустите господина Буклина, - попросил Кобзин.
Эсеры шли к двери меж двух живых стен, провожаемые насмешливыми взглядами и не менее насмешливыми репликами.
- Молодец, Корнеева! - пробасил Аистов, когда Буклин вышел. - Помогла по мордам отлупить эту контру. - Он собирался сказать еще что-то, но в это время дверь приоткрылась и в просвете показалась голова дежурного красногвардейца.
- Товарищ Кобзин! Там, во дворе, эскадрон. Из разведки вернулись. Вызывают Надю... - он хотел пояснить, какую именно Надю, но не знал ее фамилии и весело добавил: - Продовольственную, словом, насчет питания. Есть просят.
- Сейчас иду, - отозвалась Надя и метнулась к двери.
- Корнеева! - окликнул ее Кобзин. - Ты, наверное, приходила по делу? Давай говори.
Надя хотела было сказать, что зашла совершенно случайно, но тут же устыдилась своего малодушия.
- Я пришла спросить, ну, узнать, может, вам сюда принести поесть? Никто ведь ничего не ел... А там у нас второй котел поспел.
- Вот это нарком по продовольствию! - одобрительно сказал Аистов. - А поесть нам и вправду не мешает. Меня даже маленько подташнивает, под ложечкой сосет...
- Хорошо, что напомнила, - улыбнулся Кобзин. - А то мы любим разговаривать, нас, как говорится, медом не корми, только дай покалякать!
- А на поверку выходит, даже самому лучшему оратору подкрепляться не мешает, - сказал пожилой красногвардеец.
- Так я сейчас принесу, - с готовностью сказала Надя.
- Нет, не стоит! - решительно возразил Кобзин.
- Ты не очумел, комиссар?! - оторопело глядя на него, спросил Аистов. - Или голодовку объявить собрался? Тогда хоть поясни, по какому случаю! Уж ежели помирать, так с музыкой, падать с коня, так с хорошего, лезть на дерево, так на высокое, ну, а голодать, так не из-за Буклина.
Слова командира отряда вызвали веселое оживление.
- Голодовка пока не запланирована, - в тон Аистову отозвался Кобзин. - И поэтому предлагаю, как только Надя накормит разведчиков, устроить коротенький перерыв и с котелками явиться пред ясные очи нашего комиссара по снабжению. Как все, так в мы. Никому никаких предпочтений! Равенство во всем: и в риске, когда идем в атаку, и в теплом угле, и в куске хлеба. Так, товарищи?
Послышались одобрительные возгласы:
- Правильно, Петр Алексеевич!
По лицам, хотя суровым, но подобравшим, по взглядам строгих, вдруг потеплевших глаз Надя поняла, как сильна связь между этими людьми и комиссаром; его уважают, ему верят. Нет, не зря хвалил своего комиссара Семен Маликов! А ведь в доме Стрюкова каких только ужасов о нем не говорили.
Выходя из кабинета, Надя заметила Обручева. Он сидел на корточках, прислонившись спиной к стене. Лицо у него было не то безразличным, не то осуждающим, а может быть, просто грустным. Почувствовав взгляд Нади, он улыбнулся ей, как старой знакомой, но глаза оставались холодными и непроницаемыми. Надю это нисколько не удивило - у человека горе. Потерять отца! Это может понять только тот, кому довелось испытать всю горечь потери близкого человека.
Стемнело.
Мигающие блики костра, поддерживаемого под котлом, слабо освещали двор. Всюду вооруженные люди, кони... Не протиснуться. Надя с трудом пробиралась к костру. Поначалу ей показалось, что там творится невесть что, а самое главное - кто-то хозяйничает вместо нее и, быстро орудуя половником, раздает варево. Такого беспорядка она не ожидала и, поднимаясь на цыпочки, негодуя, пыталась разглядеть самозванца. Им оказался Семен Маликов. Раздавая душистый суп, он отпускал и веселые шутки. Увидев Надю, Семен состроил испуганную мину. Опустив в котел половник, сделал вид, что собирается бежать, и заговорщически обратился к выстроившимся в очередь красногвардейцам:
- Товарищи разведчики, хозяйка идет, не выдавайте, братушки, не для себя, за ради вас на геройство пошел!
- Заступимся, а ты айда, давай наливай побольше!
- Да чтоб погуще!
- И повкуснее...
- Сыпь, не боись, мы ее пущать не будем, - подмигивая друзьям, балагурил молодой казак с выбившимся из-под шапки ухарским чубом и, раскинув руки, сделал вид, будто хочет обнять Надю. - Вы не замерзли, товарищ хозяйка, а то и погреть можно. Не жалаете? Я бы так со всем моим удовольствием.
Надя со смехом увернулась от тянувшихся к ней рук.
- Спасибочко, пока нет желания, - отшутилась она.
- Просто жаль берет! Ну, так вы, ежели чего, не позабудьте - Филипп я, Кучерявый. Мое фамилие по чубу, родитель фамилие такое дал и чуб отвалил, не поскупился. - Он снял шапку и тряхнул кудрявой головой.
- Эй, Филипп Кучерявый! - крикнул Семен Маликов. - Не садись в телегу, место занято!
- Неужели?! - ужаснулся Филипп Кучерявый и, хлопнув о ладонь шапкой, заговорил таким скорбным голосом, что вокруг засмеялись: - Не везет мне, братаны, - только-толечко примерюсь где ни то, так из-за угла оглоблю кажут! Ну да я не обидчивый, и на тебя тоже зла не имею, только ты мне щей побольше налей. На любовь я не совсем удачливый, а на еду больно, злющий...
Надя снова встала у котла.
Где-то около полуночи последними к котлу подошли красногвардейцы, дежурившие у ворот. Надя щедро оделила их из остатков, а Семен Маликов сказал, что они могут есть "от пуза".
Надя устала настолько, что ныли руки, ноги, хотелось присесть, чтоб хотя немного передохнуть, но на душе у нее было светло и радостно.
Глава двадцать четвертая
Двор опустел. Надя уже собиралась пойти к Кобзину, чтобы спросить, как быть завтра, но ее от ворот позвал дежурный красногвардеец:
- Корнеева! Человек вызывает, говорит, больно надо. Просит, чтоб вышла.
Надя распахнула калитку, смело шагнула на улицу и чуть не налетела на припорошенную снегом фигуру. Хотя было и темно, она сразу же узнала Стрюкова. В груди шевельнулась неприязнь.
Стрюков стоял, по-стариковски сгорбившись и понуро опустив голову. Таким Надя не видела его никогда. Они молча постояли друг против друга.
- Вернулись? - сухо спросила Надя.
- Вернулся домой, а дома-то и нет. Тю-тю!
- А бабушка Анна где?
- В монастыре, - неохотно сказал Стрюков.
- В каком монастыре? - удивилась Надя.
- В женском. В каком же еще?! - и, сообразив, что эти слова Наде ничего не объясняют, добавил: - Они вдвоем с Ириной. Нас обобрали в пути. И лошадей и все... Словом, вытряхнули на дорогу. На снег. В степи. Еле добрались... Где пешком, где с попутчиками на дровнях... Ирина не пожелала домой. Вместе с Анной в монастыре остановились, ну, а я сюда. Сунулся в калитку - не пускают. Скажи, пожалуйста, кто тут хозяйничает?
- Штаб. Комиссар Кобзин. И командир отряда Аистов. И еще другие.
- Штаб?! Так. Значит, штаб... Тебя случайно не били? - шепотом спросил он.
- Нет. Не били. Наоборот...
- Что "наоборот"?
- Они не звери, - не желая вдаваться в подробности, промолвила Надя. Ей показалось, что мало сказала о красных, и она добавила: - Если бы все люди были такими... - Но оборвала себя: зачем ей разглагольствовать перед Стрюковым? Если бы она бранила их, он бы с радостью слушал ее, жадно ловил каждое слово, а так...
- Это что там посреди двора? - спросил Стрюков, увидев незнакомые сооружения.
- Большие котлы с конного двора принесли. Ужин готовили.
- Кто похозяйничал? - ничего не выражающим тоном спросил Стрюков.
- Я, - сдержанно ответила Надя и подумала о том, что он не за этим позвал ее.
- Так. Из моих запасов?
- Да.
- Тоже реквизировали?
- Нет. Я сама отдала.
Надя ожидала, что Иван Никитич набросится если и не с бранью, то, во всяком случае, с упреками. Однако ничего подобного не произошло. Наоборот...
- Ну и молодец, - оживившись, сказал он. - Должно, голодные были?
- Уж такие голодные! Иные со вчерашнего дня ничего не ели, - с готовностью ответила Надя, удивленная его словами.
- Хорошо сделала, - снова похвалил ее Стрюков. - Голодного человека накормить надо - добрее будет. Да и вообще - грешно не подать куска голодному. Не обеднеем.
Стрюков никогда ничего подобного не говорил, никогда никому из нищих или голодающих не помогал.
- Значит, ты все ж таки поняла меня? А я немного засомневался, мол, не услышит, вон куда отъехали, когда я крикнул тебе...
- А вы о чем? - настораживаясь, спросила Надя.
- Как о чем? О своем наказе, если, мол, придут эти... ну, красные, то принять, приветить. Ты верно поступила, в должной мере. И хорошо. Люди не будут в обиде. - Он уже раскаивался - все выболтал о причинах своего возвращения! А можно было сказать, что передумал и вернулся с полдороги. Ну, да теперь поздно, слово не воробей, выпустил - не поймаешь. - Тебя к комиссару Кобзину допускают?
- Допускают.
- Ты знаешь что, Надя, пойди к нему и доложи. Обо мне. Все как есть и о том, что вернулся. Сам, мол, по себе вернулся, а не то что, и о моем тебе наказе, и... и... И знаешь, что я тебе скажу? Все благополучно обойдется - хозяйничай, командуй в доме. Словом, полные тебе права.
- Какие там еще права? Уж лучше пусть они при вас остаются. К Петру Алексеевичу я могу пойти и сказать о вас, но ни о чем просить не буду и не стану повторять ваших баек. Поверить в них может только тупица, а Кобзин... Тут уже приходили одни, за комиссаров себя выдавали.
- И что с ними?
- Другим закажут. Завтра судить их будут. Кажется, ревтройка. Петр Алексеевич человек справедливый, так что лучше говорите ему все, как есть, без выдумок.
- Эх, Надя, Надя... - горестно вздохнул Стрюков.
- Не вздыхайте и не прикидывайтесь обиженным сиротой. Никто не поверит.
- Да не кричи ты, ради бога, - остановил ее Стрюков.
- У меня нет никаких секретов. Что сказала, где угодно могу повторить.
- Все ж не думал я, что ты такая, - снова вздохнул Стрюков, чувствуя, как закипает в нем ненависть к Наде. Сердце стало биться редко, но так напряженно, что удары отдавались даже в пальцах ног, толчками, да такими сильными, что казалось, при каждом толчке его подбрасывает. "Может, плюнуть на все, выхватить револьвер, влепить пулю в ее ненавистную харю?" - эта мысль, как огневая вспышка, пронзила его, пронзила насквозь. Искушение было настолько сильным и властным, что рука судорожно метнулась к карману, но тут же повисла, как плеть. Да, конечно, одно небольшое движение и... Но тогда второй выстрел надо направлять в себя. Нет, Стрюкову рано умирать. Он еще поживет!
- Веди...
В прихожей, составив винтовки в угол, прямо на полу спали красногвардейцы. На столе стояли солдатские котелки и другой немудрящий скарб, на стуле у голландки были развешаны портянки. В стороне тихо беседовали Семен Маликов и Обручев.
- А, вернулся! - весело воскликнул Семен, увидев Стрюкова, и, прикинувшись, что обрадован неожиданной встречей, шагнул к нему.
- Вернулся, - нехотя ответил Стрюков, всем своим видом показывая, что разговаривать с Маликовым не собирается. Потрясенный тем, что увидел в своем доме, он не всматривался в лица и, уже проходя мимо Обручева, ненароком оглянулся. Встреча была так неожиданна, что Стрюкова даже качнуло... "Неужто?"
Обручев понял, что старик узнал его, и, пытаясь предупредить, сделал рукой чуть заметное предостерегающее движение.
Надя заметила этот жест, но не придала ему значения.
От Кобзина Надя вышла растроганная: в присутствии Стрюкова комиссар поблагодарил ее и, сказав, что завтра ей предстоит много работы, посоветовал идти к себе и как следует отдохнуть. Она немного постояла в гостиной и вдруг почувствовала, что смертельно хочет спать. Рухнуть бы прямо на пол. Наверное, слаще такого сна ничего и нет. Она побрела к себе.
- Надя! - негромко окликнули ее.
Она узнала голос студента и поспешно обернулась.
- Извините, что я в неурочное время осмелился... - смущенно заговорил он.
- Ничего, пожалуйста...
- Я хотел с вами посоветоваться... Последние дни так богаты событиями, встречами... Кажется, будто прошло невесть сколько времени. И я никак не могу собраться с мыслями... Дело в том, что я решил, вернее, почти решил, остаться здесь, в отряде товарища Кобзина. Ну вот и хотел посоветоваться.
Надя удивилась и чуть было не спросила, почему он просит совета у нее, а не у того же, скажем, Семена Маликова, но, сообразив, что такой вопрос не совсем тактичен, промолчала. А ей действительно было интересно, что же толкнуло его именно к ней. Словно разгадав ее мысли, Обручев сказал: - Не удивляйтесь, пожалуйста, что я обратился именно к вам, мне показалось, что вы... даже не знаю, как это объяснить, в общем мне кажется, что вы можете дать наиболее верный совет.
- Трудно давать советы другому, когда сама еще не совсем разобралась на новом месте, среди новых людей... Я, например, о себе думаю, что поступила правильно. Да и куда мне было идти? Не к белым же!
- Конечно, - согласился Обручев, - нам с вами там делать нечего, - решительно добавил он. - Я тоже останусь в отряде Кобзина.
Надя дружески протянула ему руку. Он охотно пожал ее.
- Значит, вместе?
- Вместе, - медленно отпуская ее руку, сказал Обручев и, не желая казаться излишне навязчивым, торопливо пожелал ей спокойной ночи.
Во время этого короткого разговора Надю что-то тревожило: ей казалось, что она должна была о чем-то спросить студента, но о чем? В памяти какой-то мучительный провал. А спросить надо!..
- Сергей!..
Он оглянулся, ожидая, что она скажет.
Какие несуразные мысли лезут в голову Нади!
- Вы звали?
- Так, ничего, - и вдруг вспомнила: - Вы знаете Стрюкова?
Если бы Надя стояла ближе, она бы заметила еле уловимую тень, скользнувшую по лицу студента, увидела бы, как тревожно метнулись его глаза, но она была в другом конце комнаты. К тому же стоял полумрак.
- Вы говорите о своем хозяине? Нет, я его не знаю.
- А мне показалось... - Надя нахмурилась. - В общем чепуха.
- Нет, вы скажите, - стал уговаривать ее Обручев. - Я просто заинтригован.
- Когда я сейчас шла с ним, мне почудилось, будто вы с ним поздоровались.
- Так это был Стрюков?! - разыгрывая удивление, спросил Обручев. - Скажите пожалуйста! И он прямо к комиссару? Да, да, я, кажется, действительно с ним поздоровался. - Он вымученно улыбнулся. - Я его, знаете, за кого принял? За одного из штабных работников отряда. Да еще рядом с вами... Похоже на анекдот.
- Хорош работник! - рассмеялась Надя.
Ответ Обручева был настолько правдоподобным, что погасил в ней все сомнения.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Положение в Южноуральске становилось все напряженнее: те небольшие продовольственные запасы, которые были созданы в результате изъятия излишков у зажиточной части населения, подходили к концу. Во всем городе работали всего лишь две булочные, одна на Губернской улице в центре города, вторая - в деповском поселке, но и они торговали хлебом с перебоями. В одни руки отпускали не более двух фунтов. У булочных выстраивались такие очереди, что иногда доводилось ждать по нескольку суток. В очередь многие приходили с детьми. Давно не было ни спичек, ни сахара, ни керосина; исчезла соль. Зато наживались спекулянты, бойко шла торговля из-под полы.
Ночами город погружался в темноту, и если раньше всего лишь несколько десятков фонарей горели в центре, то теперь с наступлением сумерек тьма окутывала и Губернскую улицу. Бывало, в мирное время горожане ставили на подоконник одного из окон, выходящих на улицу, небольшую лампешку или зажженный фонарь, и улица казалась живой, бодрствующей; теперь же нигде таких добрых огоньков не было, потому что окна наглухо закрывались ставнями, да и жечь стало нечего - в домах потрескивала лучина или мигали крохотные огоньки лампад да коптилок. Заснеженные улицы рано пустели и поздно просыпались.
В городе все чаще стали поговаривать о ночных грабежах, зверских убийствах и насилиях. Старательные шептуны передавали из уст в уста, что все это дело рук красных, что и хлеба-то нет из-за них! Был хлеб, так вывезли в Москву и в голодающий Питер, отослали во вражескую Германию, за то, что там выпустили из тюрьмы большевика Ленина. Большой выкуп взяли германцы за Ленина! Придется теперь выплачивать и не год и не два...
По ночным улицам города метались конные красногвардейские дозоры. Если вначале, после введения чрезвычайного положения, бандитизм и грабежи поубавились, и можно было думать, что беспорядкам конец, то вскоре ночные происшествия опять участились, вызвав новую волну кривотолков, тревожную настороженность.
Южноуральск остался без топлива.
Еще прошлой зимой по первопутку сюда прибывали башкирские обозы с дровами, сухими и не особенно дорогими, купить их мог почти каждый; нынешней зимой на подступах к городу рыскали бело-казачьи разъезды и не пропускали ни одной подводы. Голод и холод в Южноуральске. И тиф! Десятки случаев со смертельным исходом. Смерть там, тут... Участились налеты белоказаков на пригороды. Южноуральск очутился в кольце. Будь оружия вдосталь, можно бы провести глубокий рейд по белоказачьим станицам и хуторам и заодно реквизировать у кулаков хлеб для осажденного города. Но оружия нет, каждый патрон на строгом учете, стрелять разрешается только в крайнем случае, когда нет выхода.
Ревком и красногвардейский штаб направили в станицы четыре продовольственных отряда. Два из них не успели отъехать и десяти верст, как встретились с белоказачьим разъездом и, отбиваясь от него, ни с чем вернулись в Южноуральск. Третьим продотрядом командовал Обручев. Он сам напросился. Когда ему предложили быть за старшего, не стал отказываться. Его отряд побывал в станице Каменно-Озерной и пригнал оттуда более двадцати подвод с, зерном. О четвертом отряде не было никаких слухов, но по всем расчетам он должен был уже вернуться. Пройдет еще день, и надо будет посылать разведку. Отряд не иголка, чтобы бесследно исчезнуть...
"Нет, такое положение долго длиться не может. Иначе наступит катастрофа. А ее необходимо избежать. Только так!.."