- Люди разное несут про Стрюкова, - нехотя сказал он и поспешно добавил: - Возводить напраслину на человека не хочу. И не буду. Если сказать по чести-совести, не мое там дело. Вот такой у меня тебе ответ.
- Ну, что ж, спасибо и на этом. - Надя не сдержала вздоха. - Детишки перемрут... - горестно сказала она и пошла к двери.
- Погоди-ка! - окликнул ее старик. - Человек я, понимаешь, уже немолодой, время пришло подумать и об дальней дороге. Так что не хочу брать на душу нового греха - их и без того начни считать - со счету собьешься.
- Вот поглядели бы вы на тех голодных детей, что в столовую приходят... совсем же махонькие, и личики как у стариков. - Надя безнадежно махнула рукой. - Глядишь на них - и жить противно становится. Кажется, на любой бы грех пошла. Да и какой может быть грех, если для голодных детей у кого-то лишний кусок отобрать?!
- Может, думаешь, дед Трофим понятиев лишился? Все вижу, словно через стеклышко. Так-то! А тебе, Надя, вот что скажу: есть в городе хлеб. Идут такие разговоры. И будто Стрюков никуда не вывозил ни зернышка. В городе сохраняет. Только знать бы, где тот хлебушек. Искать надобно. Будете искать, может, и найдете, а ежели мне набрехали, стало быть, и я сбрехнул. Не принимай в обиду. А все же скажу: народ зря болтать не станет. Ну беги, а я пойду людям возвещать утро. Шесть часов.
Надя даже за голову схватилась - шесть часов! В семь она должна быть в детской столовой деповского поселка. Обязательно! Но за час по сугробам да заснеженным улицам туда не добраться. Даже думать нечего... Надо выпросить коня.
Глава третья
Первым, кого встретила Надя во дворе штаба, был Обручев. Увидев ее, он кинулся навстречу.
- Доброе утро, Надя! - приветливо улыбаясь, студент протянул руку. - Откуда так рано?
- Пока еще ниоткуда.
Она сказала, что немного, задержалась и вот бежит к Петру Алексеевичу, чтоб выпросить лошадь. Иначе не доберется к положенному времени, а быть ей там необходимо, надо выдать поварихам муку.
- А зачем беспокоить комиссара? - удивился Обручев. - Мы и сами можем решить этот несложный вопрос. Одну минутку! - и убежал в дом.
"Внимательный человек этот Сергей Шестаков, - думала Надя. - И умный, образованный, в обращении с товарищами простой, каждому готов чем-нибудь помочь. И все его уважают. Только один Семен Маликов немного косится на Сергея. Он, конечно, сдерживается, не показывает вида, но это не всегда ему удается. Эх, ты, Семен, Семен Маликов! Ну, разве можно так? И на меня иногда недобро поглядывает, когда увидит, что я разговариваю с Сергеем. Может, ревнует? А ревновать-то и нечего, - Сергей ни одного, даже самого маленького, намека не сделал, будто как-то по-особому относится ко мне". Нет, что Шестаков охотно с ней беседует, Надя замечает; не может не обратить внимания и на то, что, хотя в отряде и отменено рукопожатие, Сергей всегда протягивает ей руку, и это получается у него как-то мягко, дружески... Однажды Надя шутя сказала ему насчет рукопожатий, он улыбнулся, извинился, а при следующей встрече снова подал руку.
- Все в порядке! - весело крикнул, появляясь на крыльце, Обручев. - Ты садись на коня Семена, а я на своего. Провожу до места и назад приведу его Орлика. Побегу седлать! Нет, нет, я сам оседлаю. И ты, пожалуйста, не беспокойся.
Он помчался под навес, где стояли лошади.
Надя впервые обратила внимание, что он говорит ей "ты". Почему? Кажется, при первых встречах они были на "вы"? Впрочем, что же здесь удивительного? В отряде все на "ты"! Так даже лучше - проще. Будто совсем свои.
- Здорово, Надя! - раздался рядом голос Семена. - Что так крепко задумалась?
- Я?.. Нет. Просто стою.
- Богато жить стала, посыльными обзавелась.
- Какими посыльными? - не поняла Надя.
- Для выполнения особых своих поручений. Так и не понимаешь? Я насчет Сергея намекаю.
- Ну, какой же он посыльный?! И придумаешь!
- Будто сама не могла сказать: так, мол, и так, Семен, дай свою конягу. Через посыльного действуешь. А меня вроде как и совсем уже нет на белом свете.
Да, получилось неловко.
- Сеня, а я никого и не посылала. Сергей сам предложил...
- Тебе, конечно, виднее, - стараясь скрыть обиду, как можно спокойнее сказал Семен и стал смотреть в сторону.
Только сейчас Надя заметила, что он без шинели и без шапки. В одной гимнастерке. И ворот расстегнут. Ветер играет его курчавым чубом... Значит, Семен выскочил вслед за Сергеем, похоже, торопился - даже не успел накинуть на плечи шинель да схватить шапку. Наде захотелось сказать Семену что-нибудь хорошее, ласковое, а с языка сорвалось:
- Ох, и дурной же ты!
- Это почему же?
- Не знаю. Тебе виднее, - грустно улыбнулась Надя и тут же, посерьезнев, сказала: - Оделся бы, морозина вон какой! Иди, иди, тебе говорят. Простудишься, что будем делать? И, пожалуйста, не придумывай того, чего нет.
- Разведчику привыкать надо и к жаре и к морозам, - посветлев лицом, сказал Семен. - Будь здорова, невеста! - уже совсем весело крикнул он, поднимаясь на крыльцо, но, увидев Обручева с двумя лошадьми в поводу, вернулся, подбежал к буланому, в яблоках, коню, быстрым движением проверил подпруги, ласково потрепал его по шее, на что конь откликнулся тихим прерывистым ржанием. Взяв у Обручева повод, Семен подвел буланого к Наде. - Садись! Если надо - до вечера пускай у тебя будет. Мне днем не понадобится.
Семену хотелось, чтобы Надя оставила коня на весь день, - в таком случае Обручеву не пришлось бы сопровождать ее, но она не догадалась, к чему ведет Семен, и сказала, что днем конь ей не будет нужен, да и кормить его там нечем; зато Обручев сразу сообразил, в чем тут дело, и, хлопнув Семена по плечу, сказал:
- Может, ты поедешь? А я своего Буяна Наде отдам.
Семен недоумевающе пожал плечами:
- А дневалить кто за меня будет? Тетя?
- Верно. А я совсем позабыл, - с сожалением сказал Обручев. - В таком случае придется ехать мне. Но ты за коня не беспокойся, доставлю в целости и сохранности.
- Лады! - подобревшим голосом ответил Семен.
Хотя предложение Обручева ничего не изменило, но в какой-то степени успокоило, умиротворило закипевшую от ревности душу Маликова. Если судить по словам студента, было похоже, что ему не очень-то хочется без явной необходимости скакать по морозищу, и если, он и согласился сейчас на это, то исключительно чтобы помочь человеку, сделать для него доброе дело. Семен знал о том, что студент охотно помогает товарищам.
- Айдате, двигайтесь! - крикнул он и, подпрыгивая от холода, убежал в дом.
Чуть приподняв юбку, мешавшую поставить ногу в стремя, Надя привычным движением, усвоенным ею еще с детства, взметнулась вверх и легко опустилась в седло. Буланый конек затанцевал под ней и немного подался назад. Надя подобрала повод и слегка похлопала коня по гривастой шее.
- Ну, ну, Орлик, успокойся.
- Можно ехать? - спросил Обручев и намотал повод на руку. Его конь вдруг заплясал на месте и рванулся к воротам. Обручев не стал останавливать его, а чуть коснувшись рукой передней луки седла, ловко взлетел, слово взвился вверх, и очутился в седле. Надя одобрительно улыбнулась, - молодец Сергей, студент-студент, а в обращении с конем - истинный казак. И конь у него не какая-то завалящая кобыленка, а рослый жеребчик вороной масти, с белой звездочкой на лбу и такой же отметинкой на широкой, сильной груди. Богатых статей конь! Такому коню каждый казак настоящую цену знает, с таким не всякому дано справиться, тут нужны и смелость, и ловкость, и твердость руки, но, главное, конечно, смелость. Надя знала, что своего Буяна Сергей добыл во время схватки с белоказачьим разъездом. В бою достался студенту офицерский конь.
- Хороший у вас конь, - похвалила Надя.
- Да. Конь ничего. Нрав у него строгий. Трудно справиться.
- От человека зависит. Есть люди - от кошек бегают, - усмехнувшись, сказала Надя.
- Да, конечно. А ты бы справилась?
- Не знаю, - откровенно призналась Надя. - У отца когда-то был тоже горячий конь. Ездила. Страшного ничего нет.
- Не желаешь попробовать? - предложил с готовностью Обручев.
Надя с удовольствием пересела бы на резвого Буяна, но времени было в обрез.
- Как-нибудь в другой раз.
Надя похвалила Обручева за умение обращаться с конем, будто он всю жизнь был при лошадях.
- Дело не так уж трудное, - скромно ответил студент и принялся рассказывать, что еще недавно по-другому относился к лошадям, как-то безразлично; а вот в последнее время, когда попал в отряд, а особенно с тех пор, как у него появился Буян, понял: лошади очень умные животные, в глазах осмысленность - заговоришь с конем, и остается такое впечатление, будто он понимает каждое твое слово. Особенно Буян.
- Пока у меня не было своего коня, я не представлял, какое это замечательное существо. А с Буяном можно даже дружить.
- Ладный конек, - согласилась Надя. - Мой отец очень любил лошадей. Он тоже утверждал, что конь понимает каждое слово, только сказать не умеет.
Она опустила руку на крутую шею вороного, и конь запрядал тонкими ушами.
- Веселый твой Буян.
- Ты не отказалась бы от такого?
- Думаю, никто не отказался бы. Редкостный конь.
- Хорошо. Буян твой. Да, да!
- Как? - не совсем понимая, спросила Надя. - Почему мой?
- Дарю тебе. И, пожалуйста, не отказывайся...
- Ну, уж нет! - прервала его Надя. - Даже разговаривать об этом не будем.
- Но почему?
- Да мало ли что? Во-первых, за подарок надо отдаривать...
- Что, что?! - возмущенно воскликнул Обручев. - Ни о чем подобном ни слова! Откуда ты взяла?
- У казаков иначе не бывает. Это точно. А у меня отдаривать нечем, - не обращая внимания на его возмущение, продолжала Надя. - Потом, ты полюбил коня, и очень полюбил, я ведь вижу. Он к тебе привык...
- Да, конечно. Он умница. Но поверь, я охотно, с удовольствием отдам тебе.
- А я не верю, - упорствовала Надя. - И никто не поверит, чтоб казак, ну, словом, боец охотно отдал кому-то своего боевого коня. Да у нас такого человека уважать перестанут.
- Подожди, Надя! У казаков - вполне возможно, но я-то ведь не казак. Стало быть, ко мне казачья мерка не подходит.
- Она ко всем подходит. Боевой конь - друг, и отказываться от него - значит предать друга. Я, например, так понимаю. И все у нас не иначе думают.
- Подожди, не карай меня так строго. А если, скажем, человек хочет подарить самое дорогое и заветное тому, кто ему безмерно дорог, другу, который, быть может, дороже жизни?! Тогда как?
Надя немного растерялась. Да и как не растеряться после таких слов!
- Если так... не знаю, - неуверенно сказала она. - Но то другое дело. Совсем другое.
- Ты не причисляешь меня к своим друзьям? К хорошим друзьям?
- О дружбе, мне кажется, не договариваются, она сама приходит. Так что летай на своем Буяне, рубай белякам головы. Он тебе куда как нужнее! А я пока что обойдусь и без коня.
Она чуть толкнула Орлику стременами в бока, и он рванулся вперед. Обручев чуть поотстал и некоторое время ехал позади.
Поднялись на виадук.
Увидев, что Надя придержала коня, и решив, что она поджидает его, Обручев пришпорил Буяна.
А Надю поразил открывшийся с моста грустный вид: все огромное пространство, насколько хватал глаз, вправо и влево от моста, было забито железнодорожными составами. Тут стояли заиндевевшие паровозы, забураненные, с промерзшими стеклами и вообще без стекол пассажирские вагоны, платформы, теплушки - множество теплушек! Сколько их? Сотни? Или тысячи? Почему они стоят? Стали ненужными? Нечего в них грузить? И неужто так-таки все совершенно пустые? А что, если их осмотреть? Может, найдется что-нибудь полезное?! Знает ли о них Петр Алексеевич? Может и не знать. У него столько дел, все надо помнить, всюду поспеть.
- Надя! Ты на меня обиделась?
Надя толкнула коня.
- За что?
Нет, она не обиделась. Просто ее взволновали слова Обручева. Ничего особенного он не сказал, а все же ей от тех слов не по себе. Почему такое? Удивительное бывает: скажет человек самые простые и понятные слова, ему-то ясно, что хотел он выразить теми словами, а ты не понимаешь их смысла; смысл-то, возможно, и понимаешь, но сомневаешься, не знаешь, что он имел в виду, тот человек, когда обращался к тебе, и чего он ждет от тебя... Правду говорят: чужая душа - потемки.
- Если обидел - извини. Вы, казаки, народ особый.
Она в задумчивости искоса взглянула на него, чуть заметно качнула головой.
- Обижаться не за что.
Спустившись с виадука и выехав на пустырь, они дали коням волю и вскоре очутились у мрачноватого вида одноэтажного каменного здания школы.
Занятия в школе не проводились, и здесь была организована столовая для голодающих детей деповского поселка.
Надя издали увидела толпу. Как же рано приходят дети, ведь еще не начали варить, а их уже вон сколько собралось! Но почему они торчат на морозе? До раздачи затирухи еще добрый час, чего доброго, попростынут детишки. Голод гонит детей спозаранку. Может, пораньше открывать столовку? Не поможет, начнут приходить задолго до рассвета. Каждый хочет опередить других и скорее поесть. А еда - одно только название: и умереть с голода не умрешь, да и сыт не будешь. А скоро и этого не станет... Даже страшно подумать, что случится, если и вправду закроется столовая. Нет, она должна работать во что бы то ни стало! И всех этих детей надо спасти! Разве от добра просыпаются они спозаранку и, одеты во что придется, дрожа от холода, бредут сюда по леденящему морозу, чтоб съесть несколько ложек клейкой затирухи?
Надя спрыгнула с коня, не взглянув на Обручева, подала ему в руки повод Орлика и заспешила к зданию.
- До свидания, Надя! - вдогонку ей крикнул Обручев. - Не приехать ли за вами? - Он почему-то перешел на "вы". - Если никуда не пошлют - я смогу.
Надя остановилась и, вспомнив, что забыла поблагодарить студента, ответила:
- Нет, не надо! И спасибо вам. Большое спасибо.
Обручев подождал, пока Надя вошла в здание школы, круто повернул Буяна и, стеганув изо всей силы концом повода смирно стоявшего Орлика, поскакал назад.
Как все-таки жаль, что один человек не видит другого, не видит тогда, когда тот остается наедине с самим собой, со своими чувствами и думами... Жаль, что этого никому не дано!
Глава четвертая
Надя стаканом перемерила оставшуюся муку - запасов только на три дня. Что делать? Нужно повидать Кобзина, поговорить, как же быть со столовкой дальше... Она решила пойти в штаб сразу же, как начнут раздавать пищу.
Затируху выдавали из трех окошек. У каждого выстроилась своя очередь. Тут были дети разных возрастов - и подростки и самые маленькие, только недавно начавшие ходить. Таких обычно сопровождали дети постарше или же взрослые. Получив пищу, детишки большей частью проходили в классные комнаты и там, достав из кармана ложки, съедали свой жалкий дневной паек. Многие, получив на тех, кто не смог прийти, спешили домой, зная, что там их ждут не дождутся.
К Наде то и дело обращались матери, бабушки; одни просили дать добавок, чтобы ребенок хотя один раз в день наелся досыта, другие умоляли выдать и на больных, а больных с каждым днем становилось все больше. Просьбы, просьбы... Отказать - язык не поворачивается, а вместе с тем давать нечего.
К Наде подошла женщина. Лицо испитое, в усталых глазах такое страдание, что кажется, вот-вот хлынут слезы. Наде показалось, что женщина ей знакома.
- Можно к вам с просьбой? - обратилась она. - Мне сказали, что вы тут, в столовке, за старшую. Вот я и хотела попросить... - Губы ее мелко задрожали, и она крепко сжала их...
Когда женщина заговорила, Надя уверилась, что не только видела ее, но и слышала этот голос. Но где?
- Вы насчет детского питания?
Женщина молча кивнула головой.
- Муж мой в Красной гвардии у вас состоял, - пересилив себя, снова заговорила она. - Деповской. Кузнецом был в депе... Осколком поранило... когда наступали на город... Лежал дома, маялся... Третьего дни схоронили.
- Как ваша фамилия? - поддавшись тягостному настроению женщины, спросила Надя.
Она достала самодельную тетрадь из толстой серой бумаги, стала листать. Все листы были исписаны - фамилии, адреса. Только в конце последней страницы осталась узенькая полоска, как раз для того, чтобы сделать еще одну запись.
- Васильева я. По мужу. И не пришла бы, а нужда.
Женщина снова стиснула зубы, но сдержать слез не смогла, и они одна за другой покатились по щекам.
Надя хотела было что-нибудь сказать ей в утешение, но у нее перехватило дыхание, и она почувствовала, что если попытается заговорить, то и сама расплачется.
Обе немного помолчали.
- Запишем, - коротко сказала Надя. - Где живете?
- Здесь. Неподалеку. На Барачной, дом сорок.
На Барачной? Семен Маликов тоже живет на Барачной. Вернее, жил. И Надя вспомнила, где и когда видела эту женщину. Да, да! Землянка, ночь, душная комнатенка, на полу вповалку спят дети...
- Семен Маликов ваш сосед?
- Сосед, - ответила женщина, не понимая, почему Надя заговорила о Маликове. - Наискосок живет. Через улицу. Только он там больше не живет... У вас он...
- Я знаю. И вас тоже знаю. Ночью приходила, помните?
Глаза женщины оживились.
- Про Семена спрашивала?! Батюшки, как же, помню! А я тоже гляжу, вроде по личности знакомая, только ничего такого не подумала - людей-то эвон сколько перевидать приходится... А Федю-то, мужа моего, как раз на другой день и поранили. - Глаза ее снова погасли.
- Сколько у вас детей? Двое? И еще кто есть в семье? Мамаша? И ее запишем. И на вас давать будем.
Женщина кивнула. Казалось, слова Нади не вызвали в ней никаких чувств.
- Пока жив был Федя, кое-как перебивались. Теперь хоть ложись да помирай. Себя не жалко, а вот детишки... Старшенький, на шестой годок пошел, лежит, весь высох; малышок тоже - мощи одни.
- Да, детишки... - Надя вздохнула. Насмотрелась она за эти дни на детское горе. - Вы уж сами как-нибудь крепитесь...
- Не знаю, что и сказать, что и подумать. Мамаша у меня - ноги опухли, чуть ходит. Ушла - и не знаю, чего там дома... А ежели б домой дали?.. Хотя маленько, на какую там болтушку?
Надя опустила голову. Как тяжело отказывать тому, кому надо помочь.
- У нас сейчас почти ничего нет, - неохотно созналась она и почувствовала неловкость и даже некоторую вину за то, что люди голодают, а красные ничем не могут им помочь. А ведь она тоже красная, и с просьбами обращаются к ней. - Ничего, ни-че-го нет! Но как будет - пришлем. Тут же! Обязательно пришлем! Может, даже сегодня. А сейчас получите детский паек. И каждое утро приходите. Да не старайтесь пораньше - с утра очереди. Правда, паек - только счет один, от него ни сыт, ни голоден. Ну, а все же...
Васильева поблагодарила, сказала, что сбегает за посудой. Надя вышла вслед и у калитки снова встретилась с ней. Васильева только что перекинула через плечо веревочную лямку и силилась стронуть с места небольшие санки с сеном. Надя удивилась.
- У вас есть корова? - обрадованно спросила она.
- Корова-то есть, да молока нет, совсем перестала доиться, скоро должна теленочка принести, - пояснила Васильева.