- Где? - не зная, как отбиться, смутившись, спросила Надя. Она никому не собиралась рассказывать о своих злоключениях в Форштадте.
- Да вон, на нижней губе... - не отставал Семен.
- Правда, - приглядевшись, подтвердил Василий. - Будто ушиб! Верное слово!
- Ну, чего пристали? Просто так...
- Так? - зловеще проговорил Семен. - А я тебе скажу: били! Кто тебя бил, признавайся?
Надя поняла, что ей не отвертеться.
- В общем... - сбивчиво заговорила она. - В общем это... пожалуй, чепуха... говорить не стоит. - Но ей вдруг захотелось рассказать, рассказать все, все...
Она задумчиво взглянула на Семена, не отрывавшего от нее пристальных глаз, и глуховато сказала:
- Нет, конечно, не чепуха... - Несколько мгновений она стояла среди комнаты, не зная, с чего начать. - Влипла я сегодня...
Надя в изнеможении опустилась на стул и стала рассказывать о вдове Васильевой, о рыжем Рухлине и его семействе.
- Ну зачем ты пошла, зачем пошла к этим гадам?! - сжав кулаки, прорычал Семен.
Василий слушал Надю с широко открытыми глазами и думал о том, что она по-настоящему добрая душа. Про Рухлина такого не скажешь... Непонятно, почему Семен спрашивает, для чего она пошла к рыжему, - тут же и без всяких слов дело ясное, как на ладони!
- Сейчас я сама понимаю - не надо было идти.
Когда Надя стала рассказывать, как на нее накинулись у Рухлиных, лицо Семена стало иссиня-бледным, а рука потянулась к стоявшей рядом винтовке.
- Значит, ударил? - задохнувшись, спросил он.
- Раз ударил.
- А ты? Ты что ему на это?
- А что я могла?..
- Что верно, то верно, - со злой усмешкой сказал Семен. - Слыхал, Васек, какую песню Надежда оторвала: "Рыжий красного спросил, чем ты бороду красил"?
Он торопливо сунул Василию руку. Наде показалось, что Семен хочет поскорее выпроводить его.
- Счастливой тебе дороги!
- Прощай, Сеня. Не знаю, когда теперь свидимся.
Василий своими лапищами крепко сжал руку Семена и обернулся к Наде.
- Будь здоров, Вася. Да не вспоминай лихом, - сердечно сказала она.
Василий засмущался.
- Ты, слышь, Надежда, на меня не имей сердца. Может, когда и обидел невзначай...
По настроению Василия было похоже, что он собрался держать перед Надей покаянную речь, но его опередил Семен:
- Послушай, Васек, а что, ежели нам с тобой договориться вот насчет чего: когда притопаешь в Соляной городок и малость оглядишься...
Василий замахал руками, показывая, что не хочет и не будет слушать Семена.
- Ты, Сень, зря заводишь, ничего я там не стану делать. И лучше мне памороки не забивай.
- Да ты не кипятись и не спеши! А главное - выслушай, - пытался урезонить его Семен. - Ничего страшного тебе не поручаю, так что не бойся и раскрой уши. Там стоят каратели. Верно? Ты между дел присматривайся и старайся понять все, что там увидишь. И запоминай, для себя, конечно. Вот и все. Может, трудно? - насмешливо спросил он.
- Так это чего... - сдаваясь, сказал Василий. - Это вроде ничего... Глаза и так все видят.
- А я о чем толкую? - обрадовался Семен. - Ну будь здоров! До следующей встречи.
- Весточку подал бы, как там устроился, - попросила Надя.
Василий удивленно взглянул на нее: зачем Надежде понадобилась от него весточка?!
- Может, еще в гости к тебе наведаемся, - словно угадав, о чем подумал он, пояснила Надя и, переглянувшись с Семеном, добавила: - Мы вдвоем, примешь?
- Не придете, - решив, что его разыгрывают, усмехнулся Василий. - Там самое пекло.
- Нет, погоди, Васек, - оживился Семен. Новая мысль пришла ему в голову. - Ну, а что, если и вправду мне понадобится туда, в Соляной? Можно к тебе?
- Не впутывайте меня в свои дела! - взмолился Василий. - Вот хоть возьмите и убейте, а я сам по себе буду, и кончено... Ну, оставайтесь здоровы.
Наступая осторожно на носки, чтобы сапоги не скрипели, Василий вышел из комнаты.
- Не человек, а бревно! - зло сплюнув, сказал Семен, - Ну как еще ему доказывать? На кулаках, что ли? Ну, да шут с ним. Ты вот что объясни мне: как ты могла допустить себя до такого. А?.. - Он снова закипел от негодования,
Надя понимала, что подразумевалось под этими его словами, она сама уже задавала себе такой же вопрос. И ругала себя за излишнюю доверчивость: идя к Рухлиным, даже не подумала, что там могут встретить не так, как хотелось ей.
- Сама не знаю... И не надо об этом.
- Не надо? - Семен сорвался с места. - А о чем же надо? Пускай белые бандюки кулаками бьют нашего брата по мордам, а мы молчи? Или спасибо говорить? Так?.. У тебя наган есть?
- Ну, есть, а дальше что?
- А то, что скажи мне, зачем тебе революция оружие доверила? Может, просто для красы? Или же еще для чего?
- Чего ты так распетушился? - Надя попыталась немного охладить его пыл. - Подтяни свои нервы.
- Нет, ты скажи, сама-то ты понимаешь, что случилось?
- Как не понимать, до сих пор щека ноет, - неудачно пошутила Надя.
- А я тебе скажу - ни шута ты не понимаешь! Ясно? Так он же, этот рыжий, не лично тебя бил по мордам, а Советскую власть! Революцию! А она, понимаете, за такие его подлые дела - песенку про рыжего! Лучше ничего не придумала?
- Тебе хорошо тут рассуждать да осуждать, а вот попробовал бы там, - начала сердиться Надя, - не знаю, что запел бы!
- Я? Да я в него все пули из нагана покидал бы! - гневно прошептал Семен. Брови у него сошлись на переносице, на лбу легла резкая складка, глаза зло сузились.
- Уж так сразу и за наган, сразу пули? - не совсем уверенно возразила Надя, вернее - не возразила, а вслух задала себе вопрос, потому что ей и тогда да и сейчас еще казалось, что столкновение с Иваном Рухлиным было не чем иным, как личной ссорой, ну, а где же видано, чтобы во время ссоры человек хватался за оружие? Нет, случаи такие бывали, но они назывались разбоем, за них судили, строго наказывали. У казаков с детства все знают, что оружие дано не для того, чтобы поднимать его против своего же станичника! Надя не раз слышала от отца, что казаку доверено оружие для защиты отечества, на страх врагам. Враг ли Иван Рухлин? Ведь она шла к нему, не считая его врагом. Но и другом он не был... Надю вдруг оглушила мысль: чем закончилась бы эта встреча в доме Рухлина, не сбеги она вовремя?
- И где он сейчас? - не совсем дружелюбно спросил Семен и со злой иронией добавил: - Отец твой крестный, или как теперь называть да величать рыжего... Свела в революционную тройку? Нет? Тоже мне - человек! А знаешь, Надька, ты все ж таки счастливая. Правду говорю!
- Я давно это знаю, - усмехнулась Надя.
- Ты не шуткуй! Я серьезно. Они свободно могли укокошить тебя, эти Рухлины. И все осталось бы шито-крыто. Была, и нетушки! Где? Пропала. Бесследно.
- Так уж и укокошили! Ты наскажешь, - неуверенно возразила Надя и подумала о том, что все ж таки Семен перебирает через край. - Одно дело ударить, другое...
- А ночами кто нашим в спину пули вгоняет? Может, дух святой? Все они, эта сволота форштадтская!
- А мы с тобой разве не оттуда? Те же форштадтские. Да не смотри на меня такими грозными глазами, я сама хорошо понимаю - не все у меня получилось, как надо. Напутала что-то, а что - не доберусь. Ничего, в другой раз умнее буду. Вот так, Семен. Не все сразу... Скажи, Шестакова не видел?
- Не видел, - нехотя ответил он, стараясь говорить как можно спокойнее, и даже насильно улыбнулся: - А вообще, гражданка Корнеева, я у него в сторожах не состою. И не буду. Понятно?
Получилось резко и грубо. Семен почувствовал это и разозлился на себя.
- Понятно, - кивнув головой, сказала Надя. - По-нят-но, - еще раз протяжно повторила она и спросила: - Поссорились?
- Была нужда. Или, по-твоему, больше мне делать нечего?
- А почему к нему так относишься?
- Отношусь, как надо. Будьте спокойны.
- Оно и видно. Память, мне сдается, у тебя короткая. Кое-что позабыть успел. А напрасно.
- Нет, я все хорошо помню. Помог мне? Ясно - спасибо. Ну так и я его тоже не бросил... А теперь так думаю, что лучше бы мне тогда башку продырявили, чем эта его помощь.
- С ума спятил!
- Погоди! - прервал он. - Не бойся, не спятил. Просто не хочу в должниках ходить. Поняла?
- Не совсем. И слова будто не твои. То все время только и разговора было, что о дружбе, о товариществе, а теперь - здравствуйте, я ваша тетя. Так по-твоему получается, что человек человеку и помочь не может.
- Я не всех имею в виду. Только единственно Шестакова, - пояснил Семен.
- Значит, ему особый почет? Почему? Может, скажешь?
- Просто... - нехотя отозвался Семен и тут же заспешил, заторопился: - Не люблю я его. Вот так. Не люблю, и все. Имеет человек право? Имеет. Ну и конец. Тебе он, может, самый распрекрасный и так далее, а мне...
Надя укоризненно взглянула, на него и быстро пошла к двери. В первое мгновение Семен опешил, потом бросился за ней.
- Надь!
Она остановилась, понимая всю нелепость своего поступка: ведь Семен ничего плохого не сказал, ничем ее не обидел, а она и слушать не стала, кинулась прочь. Надя пыталась обмануть себя, будто и не понимает, что же так взбудоражило ее, хотя в ушах еще звучали слова Семена: "Тебе он, может, самый распрекрасный..." Семен вслух сказал то, о чем она боялась думать, чего никто, ни один человек не знал и не должен был знать никогда. Как же все-таки она не выдержала, достаточно было Семену сказать два-три слова, и она так постыдно выдала себя. Теперь, конечно, Семен все понял. Но он, вероятно, и раньше что-то замечал, если вдруг заговорил об этом... Неужто со стороны заметно? Нет! Ничего нет и не будет! "Семен, Семен, друг ты мой хороший, самый лучший, такого больше нет и не будет. Никогда!.. Но что ему сказать сейчас? Что?"
А Семен, сторожко поглядывая на нее, проговорил тихонько:
- Ты, Надь, не сердись. Ну, зря ляпнул. Дурь в голову пришла. Сам понимаю, болтаю не знай что. И потом, должно, распалился из-за рыжей сволочи. Шабаш? - он протянул Наде руку и улыбнулся не то просяще, не то смущенно. Такой улыбки Надя никогда еще не видела у Семена.
- Шабаш, - так же тихо ответила она и, не выдержав открытого взгляда Семена, отвела глаза.
Наде стало неловко, будто обманула его, а он догадывается об этом, но не говорит, ждет ее признания, возможно, надеется, что она разуверит его.
- Тебе он нужен? Дело есть? Да? - настойчиво спрашивал Семен и ждал, что она скажет. Как ему хотелось, чтоб Надя ответила: "Да, нужен по делу".
Глава седьмая
Раскрасневшийся на морозе, радостно возбужденный, в комнату вошел Кобзин.
- Как дела, Маликов? - спросил он. - Были звонки?
- Сколько угодно, Петр Алексеевич. Вот они, все записаны, - Семен протянул листок бумаги.
- Спасибо.
Кобзин принялся читать.
- Ну и почерк у тебя, Семен, словно курица нацарапала... Самара? Кто звонил из Самары?
- Из ревкома, фамилии не назвали. Будут еще звонить.
- Очень хорошо. Отлично! - Кобзин аккуратно свернул листок. - Ну, комиссар продовольствия, рассказывай, чем можешь порадовать? - спросил он Надю.
Хотя Кобзин бодрился и даже пытался шутить, весь его вид говорил о том, что он устал после бессонной ночи и с трудом держится на ногах.
"Надо бы ему отдохнуть, глаза у него вон какие красные", - подумала Надя.
- Вы не болеете, Петр Алексеевич?
- Я? Нет. Наоборот! Весел и здоров, как тысяча братьев.
Он опустился на стул, на мгновение сомкнул припухшие веки, сильно прижал ладонь ко лбу и, словно пытаясь стереть усталость, медленно провел ею по лицу, потом встряхнулся, передернул плечами и мечтательно произнес:
- Поспать, братцы, надо. Жаль, что человек не может жить без сна. Третью часть своей не такой уж длинной жизни он спит. А ничего не поделаешь. Верно, Семен?
- Верно, Петр Алексеевич, - согласился Семен.
- Ну, так что у тебя, Надя, хорошего?
- Нечем порадовать, - печально ответила Надя.
- Что так? Быть того не может! К тому же о плохом я и слышать не хочу. Не желаю! - снова попытался шутить Кобзин.
- Детей кормить нечем, Петр Алексеевич.
- Ну, ну, не выдумывай, - продолжал Кобзин. - Назначили тебя начальником пункта питания, так, будь добра, корми!
- Да где же я возьму? - невольно подчиняясь его шутливому тону, невесело улыбнулась Надя.
- А вот это уж твое дело. Тебе виднее... Наше дело поручать, твое выполнять.
Он достал из кармана ружейную масленку, приспособленную под табакерку, оторвал полоску газеты, свернул козью ножку и, отвинтив крышечку табакерки, начал сыпать из нее на ладонь, но оттуда не упало ни зернышка.
- Как поется в одной песне: "Жизнь богата и легка, нет ни хлеба, ни табака", - пошутил Кобзин.
- У меня есть. Берите! - Семен протянул свой кисет.
- Да я и так уже у тебя в неоплатном долгу. А придется. - Кобзин насыпал табаку и, возвращая Семену кисет, спросил: - Кто это тебе такой кисет подарил?
- А что? - спросил Семен.
- Тонкая работа, искусные руки его шили.
- Что верно, Петр Алексеевич, то верно. Плохого не скажешь, - пряча довольную улыбку, ответил Семен и не удержался, бросил на Надю выразительный взгляд: видала, мол, что говорят о тебе добрые люди!
Надя тоже улыбнулась, но так безразлично, будто разговор касался кого-то другого и, уж конечно, не она расшивала кисет и не она дарила его Семену. Все же Кобзину не требовалось долгих наблюдений, чтобы понять, откуда у Маликова такой кисет.
- Из твоего кисета и табак вкуснее, - выпуская изо рта кудрявое облачко дыма, сказал Кобзин. - Правду я говорю, Семен?
- Само собой!
- Золотые у тебя руки, Надя, - задушевно проговорил Кобзин. - Я всегда завидую умельцам. Расшить такие цветы, что смотришь на них и не налюбуешься, смотришь - и кажется, будто перед тобой живой цветок, только что со стебля, нет, так не каждый сможет. Тут нужен талант!
Надя смутилась.
- Ну, что вы, Петр Алексеевич...
- Да, да, это так! И ты не стесняйся, не красней. Есть люди, которые вообще красоты не замечают. Проходят мимо и не видят. А ты не только видишь и понимаешь, но своим талантом рассказываешь людям о красоте. Своими руками воспроизвести, воссоздать ее на радость другим - великое счастье. Нет, это не каждому дано. - Кобзин говорил горячо, и, диво, от его усталости не осталось никакого следа: голос взволнованный, и взволнованно блестят его глаза.
- Петр Алексеевич, а почему вы думаете, что это Надя, ну, словом, ее работа? - спросил Семен.
Кобзин стал раскуривать погасшую цигарку.
- А я хиромант, волшебство такое знаю, чтоб угадывать, - пошутил он. - Да тут и без колдовства все понятно. Ты же сам говорил, что Надя твоя невеста. Говорил? Ну вот.
Кобзин поднял голову и удивился - как-то своеобразно отнеслись к его словам: словно собравшись возразить, Надя раскрыла было рот, но, так и не промолвив ни слова, отвела глаза в сторону, а Семен напряженно смотрел на нее, ждал, что она скажет. Не дождавшись, начал старательно, раз за разом, потягивать самокрутку...
"Что-то произошло, не иначе, - подумал Кобзин. - Ничего, в молодости всякое бывает. И не стоит фиксировать внимания на их отношениях. Сами разберутся. Они хорошие ребята, без всяких вывертов. Прямые, чистые..."
- Ну, так вернемся к прерванному разговору. Расскажи, Надя, что у тебя там?
Надя поведала о бедственном положении, в котором оказалась детская столовая, об очередях, о том, что, если не поддержать жителей деповского поселка, случится большая беда, и так уже люди пухнут с голоду. А в Форштадте жизнь совсем другая, всякого продовольствия вдосталь. Спекулируют хлебом, обирают голодных.
- А еще есть разговоры - купцы хлеб припрятали.
- Я тоже слышал, - оживился Кобзин. - Но кто именно? Гаданье на кофейной гуще. Добраться бы до одного, а там доведет ниточка и до клубочка!
- Поговорите со Стрюковым, Петр Алексеевич, - неуверенно посоветовала Надя. - Человек он очень хитрый.
- Разговор со Стрюковым уже был, - нахмурившись, сказал Кобзин. - При первой встрече. Правда, не совсем официальный...
- Его надобно за глотку брать, - не выдержал Семен.
- Дотянуться до нее не трудно. Но у каждого человека глотка всего лишь одна, и без причины хвататься за нее не следует. А поговорить со Стрюковым все же придется... Для тебя, Надя, у меня есть приятная новость, сегодня ребята просматривали железнодорожные вагоны.
- У вокзала, да? - обрадованно вскрикнула Надя. - Там их видимо-невидимо стоит! Я с виадука глянула - конца-края нет! Не может же быть, чтобы все пустые. Решила вам сказать. Значит, опоздала, Петр Алексеевич?
- Не беда. Я сейчас оттуда и снова поеду. Вчера вечером начали осмотр. Нашли немало спекулянтского добра. Но самое главное - целый состав муки, да какой - пшеничной!
- Петр Алексеевич! Так ведь это же спасение! - в восторге Надя бросилась Кобзину на шею и крепко обняла его, потом засмущалась, потупилась.
Видя ее радость, Кобзин улыбнулся.
- Говоришь, спасение? Нет, Надя, коротенькая передышка. Капля в море. Мы решили три вагона передать тебе. Но вот что, Корнеева, в первую очередь выдели детскому приюту, часть возьми в свой пункт, а остальное раздай голодающим из деповского поселка. Только проследи, чтоб выдавали с разбором. Как думаешь, справишься?
- У меня столовка...
- Надо справиться. А раздавать муку - через столовку. В первую очередь тем, чьи дети питаются в ней. Поняла?
- Поняла, Петр Алексеевич.
- Тебе, конечно, и без того хватает дел. Нужна помощница. Кого посоветуешь? Есть на примете хорошая женщина из тех, что на пункте питания помогают?
- Есть. Любая подойдет. Возьму вдову одну из поселка. - И вспомнила Васильеву, рассказала о ней Кобзину.
- Я хорошо знал ее мужа. - Комиссар задумался. - Поговори с ней, и надо приступать к раздаче.
- А остальную муку куда? - поинтересовалась Надя.
- Куда? Нашлось место.
Ответ комиссара удивил Надю. Неужто секрет? Почему?
Заметив на лице девушки некоторую растерянность, Кобзин понял, чем она вызвана. Нет, никаких секретов или недоговоренности быть не может. Во всем полная ясность. Только так! И никогда ни одного вопроса не оставлять без ясного ответа, чтобы не дать пищи кривотолкам. Пусть люди знают каждый шаг ревкома.
- Остальную муку мы отправим в Москву и в Питер, - спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сказал Кобзин.