Надя так удивилась, что у нее вздрогнули и чуть приоткрылись губы, словно она хотела что-то сказать, но сдержалась. В городе голод, каждая горсть муки на счету, а тут почти целый железнодорожный состав с мукой...
Кобзин грустно усмехнулся.
- Вы, наверное, подумали, не сошел ли Кобзин и все товарищи из военно-революционного комитета с ума, да? Нет, друзья мои. Вы знаете, что на днях я говорил по прямому проводу с председателем Совнаркома Лениным. В Москве и Петрограде с продовольствием хуже, чем у нас. Мы все-таки имеем некоторые возможности добывать продукты... И добудем! Иначе... - Он не сказал, что же случится, если большевикам не удастся добыть продовольствия, но это и без его слов было понятно и Наде и Семену. - Тут все зависит от нас самих, от нашей находчивости, смелости и оперативности. А там - там иное дело. Если не поможем мы и другие губернии, голод задушит пролетарские центры. А это уже прямая угроза революции. Ленин просил, понимаете? Ленин просил помочь!
- Так, а в чем же дело? Или кто против?
- Видишь ли, Семен, против многие. И прежде всего - белоказаки. Но их мнение нас не очень-то волнует. Пускай говорят, что хотят. Нам необходимо, чтобы все наши поняли, что иначе ревком поступить не может, не имеет права!
- Так поймут! - воскликнул Семен. - Само собой, должны понять.
- И мне так кажется, - согласился Кобзин. - А вот Надя, например, смущена. Так я говорю?
- Так, - нехотя ответила Надя. - Нет, понимаю... Петроград и Москва не наш Южноуральск. Была там, видела. Но уж очень плохо у нас самих, и те три вагона не выручат.
- Правильно, - согласился Кобзин. - Будем продолжать поиски. Найти хлеб - вопрос номер один.
Вошел Обручев. У порога он задержался, - ему хотелось постоять и послушать, о чем ведет речь Кобзин, но "студент" пересилил свое желание и молча, кивком головы поздоровавшись с комиссаром, пошел к лестнице.
- Шестаков! - окликнул его Петр Алексеевич. - Узнай, пожалуйста, дома ли хозяин, Стрюков; если дома, пошли ко мне.
- Сейчас, товарищ комиссар, - с готовностью ответил Обручев и зачастил по ступенькам лестницы. Потом остановился, что-то соображая, и решительно двинулся вниз.
- Петр Алексеевич! - на ходу заговорил он. - Разрешите высказать одну мысль. Она мне уже несколько дней не дает покоя.
- Пожалуйста!
Обручев замялся. Он ожидал, что комиссар пригласит его в кабинет и беседа будет идти один, на один. Но Кобзин даже не двинулся с места, стало быть, придется говорить здесь. Ну что ж, так оно, возможно, и лучше, весомее - при свидетелях.
- Может, у тебя что-нибудь личное? - спросил Кобзин, заметив нерешительность "студента". - Тогда прошу ко мне.
- Нет, нет! - заверил Обручев. - Дело общее. Меня, если можно так выразиться, беспокоит Стрюков.
Кобзин насторожился.
- А что такое? - спросил он.
- Да видите ли, Петр Алексеевич, - не спеша заговорил Обручев, - у меня пока что нет никаких доказательств, одни лишь сомнения...
- А ты давай попроще, без обиняков. В чем дело?
- Я немало думал о Стрюкове, присматривался к нему, пытался понять его...
- Зря время терял, и так насквозь просвечивается, - насмешливо сказал Семен.
- И каков результат? - спросил Кобзин "студента", сделав Семену знак, чтобы не прерывал.
- Ну, что он враг - видно каждому. Меня беспокоит другое. Он - затаившийся враг. Да. А живет здесь, в доме, где расположен штаб, а в подвале сложены последние наши боеприпасы. Так ведь, Петр Алексеевич? Ведь надеяться нам пока больше не на что? - Обручев говорил убежденно, горячо, и было похоже, что то, о чем он говорит, пришло ему в голову не сейчас, а является результатом серьезного раздумья.
- Ну, ну, дальше, - подбодрил его Кобзин. - И что же из всего этого вытекает?
- Мне кажется, от такого человека можно ждать любого выпада, - решительно заявил Обручев. Он взглянул на Семена, потом на Надю, словно прося поддержки.
- Правильно, Сергей, и я тоже так думаю, Стрюков - опасный человек, - отозвалась Надя.
Ее слова будто придали сил Обручеву.
- Вот-вот! Да он может пойти на все, на любое преступление, на прямую диверсию! И не остаться бы нам тогда, Петр Алексеевич, вообще без оружия.
- Его надо отсюда выселить, - предложила Надя, и "студент" кивком головы согласился с ней. - Хотя бы на время.
- Вот именно, хоть на время, - поддержал Обручев. И тут же, пожав плечами, сказал, обращаясь к Кобзину: - А почему, собственно, на время? Опасен он нам? Безусловно! А мы либеральничаем. Да попади в руки атамана кто-либо из нас, там не стали бы так миндальничать. Они щадить не умеют и не хотят.
- Расстрел! - сказал Семен.
- И я в этом нисколько не сомневаюсь, - кивнул Кобзин. - Кстати сказать, мы тоже не щадим и не намерены щадить врагов, действующих против революции, все равно как, открыто или втайне. Но повторяю: действующих, борющихся против нас. Тут никакой жалости и либеральничанья. Со Стрюковым же дело обстоит немного иначе. Мы объявили от имени Советской власти, что не тронем тех, кто останется в городе, не поддастся панике и уговорам атамана. Об этом знают все. Надо быть хозяевами своего слова.
- Так он же драпал! - не выдержал Семен. - В плен, можно сказать, наши его захватили. А что, разве не правда?
- Нет, почему же, - согласился Кобзин. - Но об этом знаем мы с тобой, Надя да вот еще студент Сергей Шестаков. А для широкого круга горожан - он никуда не уезжал. Тут, брат, политика! И рубить сплеча нельзя... Дальше... Что касается Стрюкова, то, мне кажется, он скорее в петлю полезет, чем решится собственноручно хотя бы один кирпич выдернуть из стен своего дома. Таких людей нужно знать. Нет, я думаю, выселять его пока не будем. Пусть живет. Но вообще, конечно, ты, Сергей, прав: надо усилить охрану боеприпасов. Непредвиденностей не должно быть. Спасибо за добрый совет. Можешь идти. И позови, пожалуйста, Стрюкова.
Обручев ушел.
- Семен, у меня есть новость и для тебя, - сказал комиссар. - На днях мы должны провести обыск, и сразу во всем городе. Надо учесть наличие продовольствия до фунта. Будет работать несколько отрядов. Ревком утвердил руководителей, в том числе и тебя.
- Меня?
- А чему ты удивляешься? - спросил Кобзин.
- Не знаю. Как-то... Мне бы сподручнее в разведку, - откровенно признался Семен.
- Нам с тобой все сподручно.
- Я к слову. Куда пошлют, туда и пойду.
- В твоей группе будет пять красногвардейцев, ваш участок в Форштадте.
Семен присвистнул.
- Не нравится Форштадт? - спросил Кобзин. - А мы решили специально тебя туда направить: форштадтский казак, многих там знаешь, да и тебя, должно быть, помнят. Но смотри сам, есть сомнение - переменить район не поздно.
- Да нет, пусть остается, как решили. Все правильно, Петр Алексеевич. Только я вот что скажу, там такие сволочи живут! Почти в каждом доме беляк сидит. Надо бы этим нашим отрядам патронов подбросить.
- Никому ни одного, - решительно заявил Кобзин.
- Зря, Петр Алексеевич, - опечалился Семен. - Как я понимаю, там начнется такое светопредставление...
- Ни в коем случае! - прервал его Кобзин. - Без всякой стрельбы. Без скандалов, тихо и спокойно. Мы - представители власти и действуем именем революции. Если кто будет оказывать сопротивление, направлять в ревтройку. Там опытные люди, они сумеют разобраться и принять нужное решение.
- А продукты сразу будут отбирать? - спросила Надя.
- Ни крошки! Только учесть. Учесть до фунта! Главным образом надо проверить закрома богатеев, чтоб забрать у них излишки. Ведь просили у них добром, просили помочь. Как они откликнулись на нашу просьбу? Издевательски! Присылали с работниками кто пуд, кто мешок. Словно милостыню нищему!.. Так пускай же теперь на себя пеняют. Из небогатых дворов привозили все, что могли, иные себя урезывали, всей душой хотели помочь, и таких немало в городе. Таким не чинить никакой обиды. А богатей, кулак - враг Советской власти, враг резолюции до скончания века. С ним иной разговор. А средний крестьянин должен почувствовать, понять, что революция не против него, а, наоборот, он нам союзник.
- Так ведь крестьяне, как я понимаю, - это мужики, - заговорил внимательно слушавший Кобзина Семен. - Они сами по себе. А казаки - совсем иная стать. И навряд средь них можно найти союзников.
- Ну, а если взять, к примеру, тебя - казак? Казак!
- Э, нет, Петр Алексеевич, - возразил Семен, - так не пойдет! Я самый настоящий пролетариат!
- Хорошо, согласен, - улыбнувшись, сказал Кобзин. - Ну, а наш казачий эскадрон? Или же, скажем, вот перед нами Надя. Казачка, да еще родственница купца Стрюкова.
- Я не хочу считать себя его родственницей, - возразила Надя.
- А это уже не от тебя зависит, - усмехнулся Кобзин. - Ну, так как же, Семен, можно ей доверять?
- Так, Петр Алексеевич!.. - взмолился Семен.
- Конечно, можно, - ответил за него Кобзин. - Да разве при ином отношении стали бы поручать ей ответственные дела? Вполне понятно, среди казачества много таких, кому голову морочили. В каждом случае надо разобраться и помочь.
- Скажите, Петр Алексеевич, а женский монастырь тряхнуть можно? - спросил Семен.
- Что это тебя вдруг к монашкам потянуло? - пошутила Надя.
- Нагрешил много за последнее время, хочу двинуться туда грехи замаливать.
Кобзин рассмеялся.
- Между понятиями "тряхнуть" и "грехи замаливать", мне кажется, нет ничего общего. Интересно, Маликов, как ты себе представляешь это самое "тряхнуть"?
- Пойти туда с обыском, - не задумываясь, ответил Семен. - Посмотреть, какие у них там запасы.
С лица Кобзина сбежала улыбка.
- Да, ты прав. Монастырскими делами заняться следует. Но как туда пробраться? Монастырь в городе верующие чтут как святыню, а мы не собираемся воевать с монахинями и вообще с верующими. Советская власть объявила свободу вероисповедания. Поговорить с темным человеком, помочь ему разобраться, чтоб он вышел на верную дорогу, - наше дело. Но не окриком, не угрозой, ни тем более силой оружия. Враг - дело другое. Тут выбирать не из чего - или он тебя, или ты его. Кто кого!
Вошел Стрюков. Остановившись у порога, не спеша обвел всех спокойным взглядом и добродушно, будто обращался к хорошему знакомому, спросил:
- Вы меня звали, комиссар?
Кобзина удивил тон Стрюкова, и он подумал, что у этого человека огромная сила воли, если он может скрыть все те страсти, которые, конечно же, сейчас кипят в нем.
- Садитесь, - пригласил комиссар.
- Благодарствую, - ответил Стрюков. - Сегодня столько сидел, даже ноги одеревенели. - Он усмехнулся в усы и продолжал: - Чтением занялся. Раньше за делами и дышать было некогда, а нынче любота, свободного времени хоть отбавляй.
Кобзин поинтересовался, что читает Иван Никитич.
- Да так, - махнул рукой Стрюков, - пустячок, можно сказать, "Три мушкетера". - И, словно устыдившись того, что он, пожилой человек, читает такую несерьезную книжку, согнал с лица улыбку. - Так зачем я понадобился? - перевел он разговор.
Кобзин помолчал. Потом, глядя Стрюкову в глаза, спросил:
- То, что вы были городским толовой, ни для кого не секрет. Так вот скажите, как бывший городской голова, обо всем вы знали, что атаман делал в городе?
Стрюков бросил на него встревоженный взгляд.
- Откуда мне знать? - неопределенно ответил он.
- По положению, - сказал Кобзин. - Кроме того, как мне известно, вы коротко знакомы с атаманом. Или не так?
- Знакомы, конечно, были, - сказал он, - но мы с вами тоже знакомы, даже живем, можно сказать, под одной крышей. А что я знаю о ваших делах? Ровным счетом ничего. Да мне этого и не надо. Каждому свое. Мало ли с кем бываешь знаком, и даже преотлично, а знаешь не все. У атамана свои дела, у меня свои. Я негоциант.
Стрюков говорил не спеша, вдумчиво отбирая каждое слово, и было похоже, что он настроен пофилософствовать, но Кобзин прервал поток его красноречия:
- К сожалению, я не имею возможности проводить дискуссии и выслушивать ваши сентенции на подобные темы.
- Я сказал, как оно есть на деле.
- Вы знаете, что в городе люди пухнут и мрут с голоду? - спросил Кобзин.
- Кто этого не знает! - глядя себе под ноги, ответил Стрюков. - Бедствует народ.
- Продовольствие из города вывезли с вашего согласия?
- А у меня никто не спрашивал согласия, - решительно парировал Стрюков.
- Значит, знали, что собираются вывозить хлеб?
- Ну как не знал? На то был приказ атамана.
- И вывезли? - наступал Кобзин.
- Рисковать головой никому неохота. На то она и власть, чтоб ей подчинялись.
- А вы сами?
- Что?
- Выполнили этот приказ?
- А иначе нельзя, - снова увернулся Стрюков от прямого ответа.
- И вы все вывезли?
- Как другие, так и я.
- Имейте в виду, вам придется отвечать за свои слова, - предупредил Кобзин.
- Пожалуйста! Хотя ничего противного я вам не сказал. Только вы такое обстоятельство учтите: лично я ни одного зернышка никуда не привозил и не увозил, скажу прямо - этим не занимаюсь, на то есть приказчики.
Было очевидно, что Стрюков хитрит, а если так, то у него есть для этого свои основания. Кобзин решил прекратить бесполезный разговор, похожий на детскую игру в прятки.
- Вот что, гражданин Стрюков, не вертитесь, уверяю, головы нам задурить не удастся. Речь идет о спасении тысяч человеческих жизней, в том числе детей. Имейте в виду, если солжете - к стенке поставим.
Стрюков вздрогнул.
- Ставьте! - осипшим голосом сказал он. - Ваша сила. А где сила, там и право.
- Эх, Петр Алексеевич, да разве он понимает человеческие слова? - не выдержала Надя. - Он же радуется, что люди падают...
Стрюков вздохнул и, не взглянув на Надю, с укоризной сказал:
- Скоро хлеб-соль забываются.
- Напрасно вы так думаете, - сдержанно ответила Надя. - Я все помню до крошечки. И никогда не забуду. Да лучше костьми лягу, чем снова есть ваши хлеб-соль!
- Благодетель нашелся! - ввернул слово Семен. - Гад ползучий!
- Маликов! - строго остановил его Кобзин.
- Ничего, пускай, - криво улыбнулся Стрюков. - У него в руках винтовка, а я вроде как пленный. Так что за ним сейчас и сила и власть.
Семен хотел еще что-то сказать, но, перехватав недовольный взгляд комиссара, промолчал.
- Будем считать разговор оконченным. Но запомните, гражданин Стрюков, эту нашу встречу. Скажу откровенно, до нас дошли слухи, что вы хлеб не вывезли. И мне хочется дать вам совет, а вы подумайте на досуге: сдадите хлеб, поможете в трудную минуту, Советская власть спасибо скажет. Если же обнаружится, что вы обманули и занимаетесь саботажем, разговор будет иной. Понятно? Стрюков молча кивнул головой.
- Можно идти?
- Да, конечно. Простите, Иван Никитич, одну минутку. Ваша дочь все еще отсиживается в монастыре?
Стрюкову не хотелось говорить на эту тему, но вопрос задан, надо отвечать.
- Там.
- А напрасно. Ее и здесь бы никто не обидел. Впрочем, дело хозяйское, - сказал Кобзин.
Стрюков ничего не ответил и, ссутулившись, вышел.
- А вы, Петр Алексеевич, о ней, об этой самой Ирине, ничего не знаете? - прошептала Надя. - Думаете, что просто девушка, и все, да? Она же бежала с белоказаками.
- Контра! - поддержал Семен.
- Всего-то, конечно, о ней я не знаю, да и нужно ли это? - сказал Кобзин.
В это время в соседней комнате послышались громкие голоса, потом дверь рывком распахнулась, и в прихожую вбежал командир киргизского эскадрона Джайсын Алибаев, младший брат Джангильдека Алибаева. Иссиня-черные волосы его были всклокочены, налившиеся кровью глаза сверкали яростью. В одной руке он держал лисий малахай, в другой, поднятой над головой, ременную плеть.
Наде не раз приходилось разговаривать с Джайсыном Алибаевым, всегда веселым, стремительным и неугомонным. Хотя и с акцентом, он почти хорошо говорил по-русски.
О Джайсыне шла молва как о смелом батыре. Со своими джигитами он успешно совершал набеги на отдаленные станицы, занятые белоказаками, чтобы раздобыть оружие и боеприпасы, в чем так сильно нуждался отряд.
- Товарищ Кобзин! Товарищ комиссар! - задыхаясь от ярости, закричал Алибаев. - Я не видел такого варварства! Звери! Сволочь! Надо их стрелять, вешать, уничтожать, как бешеных собак!
- Что случилось? - с беспокойством спросил Кобзин, понимая, что до такого состояния могло довести Алибаева только из ряда вон выходящее событие.
- Пойдем! Сам увидишь! - прокричал Джайсын Алибаев и, схватив Кобзина за руку, потащил из комнаты.
Тут он увидел Надю.
- Корнеева?.. Ты не ходи, Корнеева, прошу тебя, Надя, твое сердце не выдержит. Не все можно видеть женщине.
Все выбежали из комнаты. Надя в растерянности постояла мгновение и решительно бросилась вслед за мужчинами.
Огромный стрюковский двор был битком набит народом. С крыльца Надя увидела посреди двора одноконные сани-розвальни и поняла, что все, о чем сейчас говорил Джайсын Алибаев, как-то связано с этими санями и что именно из-за них собралась здесь огромная и молчаливая толпа. Тут она заметила, что люди вокруг стояли с непокрытыми головами.
Надя спустилась с крылечка и стала пробираться вперед. Ей навстречу попался Семен. Он схватил ее за руку и, не говоря ни слова, потащил обратно.
- Ты чего? - удивилась Надя и рывком выдернула руку из цепких пальцев Семена.
- Давай назад! - прикрикнул он и, уже не обращая внимания на нее, словно ее тут и не было, пошел к крыльцу. Лицо у Семена было воскового цвета, а сухие губы стали синими.
Надя пробралась к саням и увидела на дровнях четыре закоченевших трупа. И хотя их лица были искажены и обезображены, в одном из них она узнала седобородого красногвардейца Игнатьича, в другом Степу, своего веселого провожатого в ту ночь, когда невзначай очутилась на берегу Чакмары. И еще одного узнала Надя: это был самый младший из Алибаевых - Джулип. Он был совсем еще мальчишка, плохо и немного смешно говорил по-русски. Наде вспомнилось, как в ту первую ночь, когда она варила бойцам хлебово, к ней подошли двое мальчишек: один в гимназической шинели, другой в чапане из верблюжьей шерсти. Хотя чапан и подрезали, мальчишке он был явно не по росту. Надя ни за что бы не поверила, что это красногвардейцы, но у обоих на шапках алели кумачовые ленты, за плечами были винтовки.
Гимназист подставил котелок:
- На двоих.
- На двоих нельзя, - сказала Надя.
- Тота, можина, - заговорил мальчишка в чапане. - Пашка моя друг, котелок один. Давай, пожалуйста, курсак кончал!
- Давай на двоих! - вмешался Семен. - Тут все точно.
Когда Надя отпустила их, Семен пояснил:
- Это такие друзья - водой не разольешь. Гимназер - Пашка Кобзин, Петра Алексеевича сын, а киргизенок - Джулип Алибаев, младший брат командира киргизского отряда.
- Так они же чуть постарше моего братишки Кости, - удивилась Надя.