- Мне туда нельзя.
- Почему?
- В доме штаб... Комнату, наверное, заняли... И не хочу я туда! - не глядя на игуменью, медленно проговорила Надя.
Игуменья не ожидала такого решительного отпора. Поспешила? Скорее всего... Нужно было немного подготовить девчонку, дать возможность подумать. Но ждать некогда.
- Не понимаю, дитя мое, что тебя тревожит?
- Я туда больше не вернусь, - все так же твердо и решительно повторила Надя.
Она поднялась со стула, готовая сию минуту выйти из комнаты, если не прекратится неприятный для нее разговор.
- Может, я не пришлась к месту? - спросила она. - Может, я лишняя в монастыре?
- Боже мой, о чем ты?
- Мне Ирина Ивановна рассказала, как обо мне спорили и ругали меня старицы. Так зачем же за глаза ругать человека? Это даже нечестно! Лучше все сказать прямо.
Игуменья закусила губу, с ее лица исчезло то выражение доброты и ласки, которое так покоряло Надю. Но это длилось всего лишь мгновение. Снова потеплели глаза игуменьи, подобрел ее голос.
- Мы говорили не только о тебе, все обитатели монастыря на совести у меня и стариц. За каждую душу я отвечаю перед всевышним... Не скрою, возмущению сестер не было предела, когда узнали, что ты пришла из отряда красных, да и как можно, зная это, оставаться спокойной? Красные захватили город, принесли голод и болезни, посеяли войну и смерть. Красные - наши враги! Враги всех, кто носит в сердце имя Христово! Они же безбожники! А ты служила им... Ты пришла оттуда! Так могли ли наши старицы спокойно взирать на твой приход? Ты не глупа, сама найди ответ... Но я не собиралась обо всем этом говорить с тобой, ибо с первой встречи поняла, что душа твоя чиста и на тебе не лежит грех за красных, за их деяния. Я рассказала о тебе старицам, и ни у одной не осталось неприязни к тебе, ни крупицы зла или недоверия... Тебе одной я могла вверить и судьбу монастыря. Мне показалось, что и ты увидела во мне не только игуменью, но и старшего, доброго друга. Или я ошиблась?
- Нет, я вам очень благодарна.
- А благодарить-то еще и не за что. Я распахнула свою душу тебе навстречу потому, что иначе не могла. За это не благодарят. - Игуменья замолчала, устало прикрыв глаза. - К тебе я обратилась со своей просьбой не потому, конечно, что в монастыре нет преданных, верных людей, - повторяю, мне казалось, что тебе это проще осуществить, нежели любой из монахинь. Но не будем возвращаться к этому вопросу. Если ты не можешь пойти туда, значит, у тебя есть на то свои причины. Я не прошу, чтобы ты открыла их. Придет время - сама скажешь. А на стариц не обижайся. Большинство из них всю жизнь свою отдали монастырю, хотят ему добра и в любую минуту готовы на его защиту. Вот так, дитя мое. Забудем этот разговор. К тому же у меня так сильно болит голова... Я посижу, подремлю, а ты тихонько почитай мне. Из библии. Ты церковнославянский знаешь?
- Немного. Медленно читаю.
- А священное писание не светская книга, его положено читать не спеша, с раздумьем. Возьми вон на той полке библию. Видишь зеленую закладку? Там начинается "Откровение Иоанна Богослова". Люблю эти пророческие страницы. Неоднократно перечитывала, но всякий раз, когда возвращаюсь к ним, открываю для себя все новые и новые тайны. Дивная мудрость! И не каждому дано понять вещие слова. Я всегда удивляюсь, как могла я, читая раньше, даже, скажем, накануне, не понять и не увидеть того, что открывается мне сегодня. Читай, дитя мое.
Надя села на свое обычное место напротив кресла-качалки и, положив на колени тяжелую книгу, стала читать.
Вначале она с трудом справлялась с церковнославянским текстом и не раз в замешательстве останавливалась над сокращенными словами с титлами наверху, но, прочитав страницу-другую, восстановила в памяти тайны этих титл, и дело пошло на лад. Раньше Наде не доводилось читать "Откровение". Не все понимая из церковнославянского, она все же заинтересовалась своеобразным слогом книги и стала читать не столько для настоятельницы, сколько для себя. Ее удивили и поразили суровые слова "Откровения", казалось, будто книга написана не в стародавние времена, а совсем недавно, и не о каких-то забытых событиях древности, а о том, что сейчас происходило за стенами монастыря.
- Ты все понимаешь? - спросила игуменья.
- Почти...
- Сбывается великое пророчество. Близится судный день. Горе нам, горе великим грешникам... Читай дальше.
Надя снова склонилась над книгой. Здесь говорилось о том, что настанут тяжкие дни, подымется брат на брата, сын на отца, всю землю окутают железные провода, поползут по земле железные кони, а в небо поднимутся железные птицы. Но чем дальше она читала, тем непонятнее становился текст, и вместе с тем пропадал интерес к книге. Надя на мгновение прервала чтение.
- Устала? - спросила игуменья.
- Устать не устала, а что-то не совсем понятное пошло...
- Что же именно?
- О звере: и многолик и многорук...
- Я тоже не сразу все понимала.
В это время в дверь постучали, и вошла послушница игуменьи.
- Благословите, матушка. Тут от больших ворот пришла привратница. Какая-то мирянка спрашивает эту девицу, - она кивнула головой в сторону Нади.
- Надю?
- Да, Надежду Корнееву.
- А кто такая? Зачем?
Надя поднялась, собираясь уйти, но настоятельница жестом остановила ее.
- Подожди, дитя мое!
- Кто такая - не знаю, - хмуро ответила монахиня. - Привратница сказывает, будто пришла откуда-то издалече. Дальняя родственница...
- Это, наверное, моя тетя! - обрадовалась Надя. - Папина сестра. Она живет в Урмазымской станице. Там и братишка мой Костя. Мы не виделись года три! Разрешите, я пойду!
Игуменья молчала. Видно было, что она колеблется, не решаясь сразу дать ответ.
- Положи библию на место, - сказала она, видя, что Надя все еще держит книгу в руках. - Не знаю, как быть! У нас-то из-за эпидемии запрещены свидания с мирянами. Строжайше!.. Ну, что ж, иди. Да благословит тебя бог.
Она перекрестила Надю, и та бросилась к двери.
- На обратном пути зайди ко мне, - сказала ей вслед игуменья.
Застегивая на ходу шубейку, Надя бегом неслась по тропинке, прорытой в сугробах. За ней, с трудом поспевая, торопилась привратница, молодая еще монахиня, на ходу рассказывая, как выглядит женщина. Надя ее почти не слушала, уверенная, что это тетя из Урмазыма. Надя с беспокойством думала, что же могло привести сюда тетю в такое тревожное время, да еще в зимнюю пору. Случилось несчастье? Уж не с Костей ли?.. Горечь раскаяния охватила Надю; ведь прошло столько времени с тех пор, как отправили брата в Урмазымскую, а они с бабушкой так и не собрались навестить его. И мальчишка жил там, как совсем безродный; тетка, конечно, тоже близкая родня, но не такая, как сестра или бабушка.
У железных ворот Надя и сопровождавшая ее монахиня остановились. Из небольшой кирпичной будки вышла другая привратница, постарше. Словно не замечая Надю, она обратилась к сопровождавшей ее:
- Что сказала матушка?
- Благословила, - поспешно ответила монахиня.
- Иди.
Пожилая привратница достала из глубокого кармана ключ, поглядела через щель в калитке, щелкнула замком и пропустила Надю за ворота.
Чуть в сторонке, неподалеку от ворот, стояла женщина в старой, почти черной от долгой носки овчинной шубе и клетчатом заплатанном платке. Она замерзла, стоя на ветру, и, чтоб согреться, слегка топталась на снежной тропинке. Одежда ее показалась Наде знакомой. Точь-в-точь бабушкина. Ну, конечно! Платок черный с заплатой, шуба с вылезшей опушкой на рукавах и у карманов. А валенки - ее собственные, Надины...
Лицо женщины было закрыто платком, лишь в узкую щель виднелись глаза.
- Здравствуйте! - сказала Надя, подходя.
- Здравствуйте, - ответила женщина.
Голос немного хрипловатый, похожий на мужской, но все же есть в нем что-то знакомое...
- Вы меня звали? - спросила Надя.
- Я! - И шепотом: - Не узнаешь?
- Нет.
- Вот здорово! Это же я, понимаешь? Семен!
Надя отпрянула.
Конечно, это он! Надя чуть было не бросилась обнимать Семена, но тут же спохватилась, сообразив, что за ней могут следить.
- Ты почему в бабьем наряде? - еле сдерживая смех, спросила она.
- А иначе нельзя. Несколько раз подходил к воротам, так эти ваши чертовки даже разговаривать не хотят. Только шипят - и все! Я и решил маскарад устроить. А ты что подумала?
- Подумала - тетя из Урмазыма.
- А выходит, вместо тети - дядя. Ты в монашки еще не записалась?
- Пока воздерживаюсь.
- Не обижают эти чернокрылые?
- Нет. Да и обижать меня не за что.
- Они могут найти. Это же, я тебе скажу, воронье! А у нас, понимаешь ты, среди ребят полное расстройство насчет тебя. Ушла, пропала - и концы в воду.
- Кто же это так расстраивается? - поинтересовалась Надя.
- Ну, кто? Все знакомые. И сам товарищ Кобзин о тебе беспокоится. Точно! А из пункта питания Васильева прибегала.
- Ну, ну?..
- Так она, понимаешь, прямо за голову взялась, когда узнала, что ты пропала.
- Как там у нее? - спросила Надя.
- Тревожится, вроде совсем прибитая... Жратвы нет, вот что главное. То, что было, подъели... Голодуха - прямо ужас. Рассказывает, вчера утром собрались детишки в очередь, ждут... А морозы какие? Пока начали выдавать, двое махоньких так и остались на снегу.
- Замерзли? - выдохнула Надя.
- Насмерть! Много ему, махонькому, надо? Он же как цыпленок, - Семен скрипнул зубами, - даже говорить невозможно.
Наде представились заиндевевшее кирпичное здание, холодный, вьюжный рассвет, детская очередь, двое на снегу... Сердце ее больно заныло.
- А как же дальше?
- Как-нибудь... Ну, ладно. А знаешь, зачем я пришел? За тобой. Давай - вот как есть - двинули в город. И вообще, если сказать по совести, то ты зря сбежала. Я, понимаешь, даже предположить такого не мог. Даю слово! Петр Алексеевич приказ мне дал: найти тебя во что бы то ни стало и вернуть. Поняла? Все эти дни я пытался пробиться сюда - напрасно! А сегодня решил, кровь из носу, а повидаю тебя! Понимаешь ли, я из города убываю.
- Как это убываешь?
Семен ответил не сразу:
- Словом, сам хорошо не знаю. Задание есть одно. К белякам, куда же больше? В разведку. Первый раз, что ли? Вот я и ринулся тебя добывать. Пошли! Дорогой поговорим.
- Спасибо тебе, Сеня, за заботу. Иди один.
- Что значит - "иди"?! - возмутился Семен. - А ты? Или и впрямь монашкой заделаться решила?
- Не горячись, Сеня. И не сердись, не надо... Я и сама еще ничего не знаю, ничего не решила. Дальше видно будет.
- Ну, знаешь, Надька, видать, ты с ума спятила. Понимаешь? Да разве можно так? На земле вон какие дела творятся, люди против гадов поднялись, на смерть идут за революцию, а она в монастыре укрылась. Да еще с кем? С сестричкой Ириной! Мало тебе в лицо плевали? Не волнуйся, еще добавят! А понадобится - против нас пошлют. Убивать заставят. Вот помяни мое слово! Но я не брошу тебя. Слышишь? Да ты только представь: скажем, увидит меня та же Васильева, что я ей могу про тебя рассказать? Что ты отсиживаешься в монастыре? Что здесь тебе тепло и жратвы до отвала? Не могу я это сказать про тебя! Язык не повернется! Или же Петр Алексеевич спросит...
- Говори, что хочешь!
- Ты же грамотная! Неужто не понимаешь, как ты нам нужна?! Пойдем, и разговор окончен! Пойдем! - Он схватил ее за руки.
- Не надо так, за нами следят.
Надя высвободила руки, осторожно оглянулась и, увидев в калитке Евпраксию, стала торопливо прощаться.
- Кто будет спрашивать, всем скажи - ушла в монастырь. И баста! А тебе и... и еще Петру Алексеевичу сознаюсь... Знали бы вы, как на душе тяжко бывает! Такая тоска накатится, на свет белый смотреть не могу!.. Ну, Сеня, все! Иди...
- Слушай, Надька, скажи...
- Ни о чем больше не спрашивай. Да мне и рассказывать нечего. Кроме того, не положено говорить о нашей жизни. У монастыря есть свой устав. Живу здесь, значит, должна подчиняться. Всего тебе хорошего, Сеня. Пора!
Семен понял, что никакие уговоры не помогут.
- Эх, Надька, Надька, сроду не думал, что придется вот тут тебя уговаривать. Да еще об чем!
- Я тоже не думала, что у меня все так сложится.
Надя ждала, что Семен хоть одним словом обмолвится о Сергее Шестакове, но он словно позабыл о студенте.
- А скажи, как там живет... - вдруг задала она вертевшийся на языке вопрос, но вовремя спохватилась и спросила: - Как живет Петр Алексеевич?
- А как ему жить? Смотреть на человека страшно. Высох весь. Думаешь, легко живется, когда на улицах мертвые валяются?! А вчера узнали - еще один продотряд погиб! Расстреляли белоказаки... А ты! Эх!.. - Лицо Семена посуровело.
- А я что? - глядя в сторону, ответила Надя.
- Так и пристрелить сгоряча можно.
- Стреляй. Спасибо скажу...
- Патронов на другое дело не хватает, - пошутил он. - Надежда, вернусь из разведки, опять приду. Крокодилом наряжусь или другой зверюгой...
- Не надо, - прервала его Надя, - не приходи, не положено. Игуменья не отпустит. - И не выдержала: - А Шестаков тоже ходит в разведку?
- Как все, так и студент. На днях с продотрядом уехал за хлебом.
В висках застучало, но она ничем этого не выдала, ничего больше не сказала. Уехал с продотрядом... Это значит - уехал почти на верную смерть.
- Иди, Сеня.
Семен протянул ей руку.
- Так знай, я тебя в покое не оставлю. А может, еще сама что-нибудь придумаешь? А?
Надя не ответила, молча повернулась и ушла.
Семен постоял, пока она не скрылась в калитке, потом вздохнул, зло сплюнул и, не оглядываясь, зашагал к городу.
Евпраксия с любопытством оглядела Надю и только собралась было спросить, с кем и о чем шел разговор, как девушка прошла мимо, даже не взглянув на матушку хозяйку, и та оставила ее в покое.
Если бы с вопросами стала приставать Евпраксия, можно было бы и не отвечать, а вот перед игуменьей не увильнешь. У порога встретит немым вопросом, и отмолчаться невозможно. Надо держать ответ. А может быть, и не следует ждать ее вопроса, а с ходу заговорить самой? Но что сказать? Не говорить же, что приходили из отряда. Нет, о Семене она ни словом не обмолвится.
Игуменья ее ждала.
- Ну, как твой брат?
- Это не тетя - женщина из пункта детского питания. Фамилия ее Васильева, я вам о ней говорила.
Игуменья настороженно взглянула на Надю.
- Зачем же она приходила? Небось к себе звала?
- И звала, конечно, но дело совсем не во мне. Там дети стали умирать с голоду. Кормить нечем. Вот она и попросила меня поговорить с вами.
- О чем? - удивилась игуменья.
- Не найдется ли в монастыре сколько-нибудь хлеба? Погибают детишки...
- Ах, бедняжки! - сочувственно покачав головой, сказала игуменья. - И, значит, она говорит, умирают?
- Сегодня в очереди, на снегу, двое мертвеньких остались.
Игуменья печально опустила голову на руку.
- Невинные создания. Упокой, господи, безгрешные души в царствии своем, - крестясь, прошептала игуменья. - Меня всегда до боли в сердце трогало детское горе. Родители нагрешили, родители виновны в чем-то, а отвечают дети, чистые, добрые существа. Боже мой, боже мой, как же это тяжело и горестно!.. И она, говоришь, просила помочь?
- Да, просила. Хоть сколько-нибудь на первое время.
- А почему она сама не пришла ко мне?
- Говорит, не решилась.
- Зверей здесь нет.
- Вот и я ей так же сказала.
- Интересно, как же она узнала, что ты у нас? - задала игуменья вопрос, которого ждала Надя.
- Говорит, в отряде сказали. А там знают, где я. За мной ведь бабушка приходила, и мы вместе ушли. Все видели.
- Чем же им помочь?.. Надо бы, а нечем, - продолжала игуменья. - Взрослые должны отвечать за свои грехи, а вот дети... Надо бы помочь. И что ты ей ответила?
- Сказала, что передам вам.
- Она ждет?
- Нет, ушла.
- У нас ничего нет. С трудом зиму протянем. Но оставить просьбу без внимания грешно. Надо подумать. - Игуменья пристально взглянула на Надю и, будто между прочим, сказала: - А что, если послать сестер-монахинь в пригороды, особенно в казачий, провести сбор для спасения обездоленных детей? Как ты думаешь, есть у казаков хлеб?
- Должно быть, есть. У зажиточных.
- Вот, вот. Не сумели красные накормить хотя бы детей, мы сами возьмемся за это божье дело. Ты пойдешь?
Наде ничего не оставалось, как согласиться.
- Очень хорошо. Ты же сама форштадтская, думаю, казаки не откажут. Но людям надо будет пояснить, по чьей вине голод. Ты знаешь все о красных и найдешь что сказать. Говорить о них надо чистую правду! Истину!
Надя ушла от игуменьи довольная своим ответом.
А просьба от имени Васильевой игуменью, кажется, взволновала. Возможно, эта затея принесет пользу. Казаки красным отдают хлеб неохотно, а вот если придут монашки, то могут и раскошелиться. Пусть идут, но ей идти не надо. Нет, она не пойдет...
Неужто в монастыре и в самом деле нет хлеба? Вон сколько амбаров виднеются на хозяйственном дворе! И каменные и деревянные. Неужто пустые? При пустых амбарах не велась бы такая строгая охрана. Надо бы узнать, обязательно узнать!