Хотя в комнате не было иконы, Обручев глянул в передний угол и перекрестился. Мелькнула мысль, что во время взрыва может погибнуть и Корнеева, а ее надо бы доставить в Соляной городок, она многое могла бы рассказать Рубасову... Но мысль эта промелькнула и исчезла. Ее вытеснила другая, о Стрюкове. Вот кого надо бы предупредить! А его и вчера весь день не видно, и сегодня на стук никто не отозвался. Впрочем, возможно, и лучше, что старика нет дома, еще неизвестно, как бы он отнесся к замыслу Обручева.
У самой двери Обручев остановился, словно его толкнули. Достал из кобуры наган и, хотя знал, что он заряжен, резко крутнул барабан. Сунул наган в карман и, сдерживая шаг, не спеша, как он ходил обычно, вышел во двор.
Кроме часовых, там никого не было. Обручев несколько раз прошелся по двору и, не заметив ничего подозрительного, завернул за угол в узкий коридор между домом и каменной оградой. В это время из погреба с кульком картошки вышел Стрюков. Заметив Обручева, он удивился: что могло привести поручика в такой закоулок? Сам не зная, зачем он это делает - просто из любопытства или по привычке хозяина видеть все, что творится у него на усадьбе, - Стрюков прокрался вслед за Обручевым, осторожно глянул из-за угла и удивился: Обручев наклонился над отдушником и принялся там что-то делать... Потом каблуком сапога прочертил в снегу канавку.
Чего ему надо?
А Обручев вытащил из отдушника тряпичную затычку, в открывшееся отверстие запустил руку, достал оттуда шнур, протянул его по канавке, вынул спички и поджег конец шнура.
Стрюкова охватил ужас! Недаром же он был в свое время военным, да не просто военным, а сотником, чтобы не понять происходящего. Отшвырнув в сторону кулек с картошкой, он бросился к Обручеву.
- Ты что это делаешь, поручик?
- Вот вы где! А я всюду искал вас, - торопливо заговорил Обручев. - Уходите, Иван Никитич. Уходите скорее!
- Куда уходить? Зачем?
- Сейчас будет взрыв!
- Да ты ошалел, что ли?! Убирай все к черту!
- Не могу. Я должен! В подземелье боеприпасы. Взорвем - конец Красной гвардии. Атаман их голыми руками возьмет.
- Дай-то господи! А ты убирай свои бомбы. Слышишь?
Стрюков ринулся к фитилю, но его перехватил Обручев.
- Уходите, Иван Никитич!
Стрюкова охватила ярость.
- Да у меня в подполье золото! Вся моя жизнь, можно сказать, запрятана. Убирай!
Стрюков снова кинулся к отдушнику, но Обручев преградил ему путь. Стрюков хотел ударить его в лицо, но Обручев изловчился, и стрюковский кулак угодил в плечо.
- Уйди, идиот! Оба пропадем, - прохрипел Обручев, изо всей силы пытаясь оттолкнуть Стрюкова.
Почувствовав, что поручик одолевает его, Стрюков повысил голос:
- Я закричу. Кричать буду!
- Тише!
- Эй, люди, сюда! - заорал Стрюков.
Обручев выхватил наган и два раза выстрелил.
Стрюков вскрикнул, пошатнулся и, взмахнув руками, грохнулся на снег.
А в закоулок уже бежали люди, впереди всех Алибаев, за ним Кобзин, Надя, красногвардейцы.
- В чем дело, Шестаков? - резко спросил Кобзин. - Ну?
- Петр Алексеевич... Стрюков вот, - сбивчиво заговорил Обручев. - Видите, что задумал? Я заметил, он пошел сюда... Я следом... Смотрю - он фитиль зажег... и в отдушник... Я к отдушнику, а там заряд, заряд взрывчатки... Он кинулся на меня и за горло... Он сильный, здоровый, сами видите... Ну, я и выстрелил... Вот он, фитиль...
Обручев кинулся к фитилю, выхватил его из отдушника и стал топтать ногами.
- Я же говорил, Петр Алексеевич... от него всего можно ожидать. А я не думал стрелять в него... Честное слово! Невольно все получилось.
- Не волнуйся, Шестаков, правильно поступил! Зачем шел, собака, то и нашел! - сказал. Алибаев.
Глава десятая
Хотя комиссар Кобзин видел Василия всего один раз, все же, когда тот вошел в кабинет, Петр Алексеевич с первого взгляда узнал его.
- О, старый знакомый, - приветливо заговорил Кобзин и, поднявшись из-за стола, двинулся навстречу. - Здравствуй, назад вернулся? Давай присаживайся.
- Да я тут барахлишко не все забрал, вот и надумал, - сказал Василий, осторожно устраиваясь на край стула.
- Прямо из Соляного? - спросил Кобзин.
- Оттудова. - Лицо Василия стало хмурым. Он боязливо оглянулся вокруг. - Я к вам насчет Семена...
- Семена? Какого Семена? - будто не понимая, о ком речь, спросил Кобзин.
- Ну, вашего. Маликова.
- Семена Маликова? - переспросил Кобзин, боясь думать о том смертельно страшном, что мог сообщить Василий.
- Да.
- А что с ним? Встречался где-нибудь?
- Ага, - ответил Василий. - В Соляном. Я вам все как на духу... Когда я ударился отселе, то прямо в Соляной. И нанялся там при конторе сторожить и печи топить. Вот так. Там сейчас контрразведка.
- Полковника Рубасова?
- Ага, - кивнул Василий. Он снова с опаской огляделся вокруг, словно боясь, что его могут подслушать, и заговорил шепотом: - Ой, чего они там делают, товарищ комиссар: людей на допрос приводят и бьют их, ну прямо бьют до смерти. А ночью пьянствуют, и опять же стрельба... Третьего дни привели Семена Маликова. Когда вели, был совсем, ну, как бы сказать, целый и здоровый, а обратно выволокли волоком. Даже не дышит... Велели, чтоб я водой поливал. Мое дело сами знаете какое, что прикажут, то и делаю. Ушли они в дом, а Семен очнулся, признал меня. И стал просить: меня, говорит, убьют, а ты проберись в Южноуральск, найди комиссара Кобзина... Словом, он велел ни с кем не разговаривать, только с вами, и рассказать, что я его видел. И еще велел передать, что у вас, стало быть, в вашем отряде, завелся предатель. Семена они там ждали. Больше он ничего не сказал. Потом вышли контры и опять его увели. Вот такие дела. Одним словом, жалко Семена. Вот и все... - Он поднялся. - До свидания вам.
- Как же ты добрался? - спросил Кобзин.
- А пешком, даль-то не больно большая.
- И нигде не задержали?
- Казаки? - спросил Василий. - Останавливали. Так у меня пропуск от самого полковника Рубасова. Ох и змей, глянет на тебя - мороз по коже.
- Значит, с Семеном вот так... - Кобзин на мгновение закрыл ладонями глаза. - Когда ты его в последний раз видел?
- А третьего дни. На допрос вели. И совсем-совсем он плохой. Ну, чуть идет. И такой, даже узнать трудно. А содержат они его в пакгаузе. Меня туда и близко не подпускают, и часовые стоят у ворот и день и ночь напролет.
Кобзин крепко пожал Василию руку.
- Спасибо тебе. Большое спасибо!
- Не на чем, - ответил Василий. - Ну я пойду. Сегодня назад надо.
- Подожди минутку. Скажи, пожалуйста, ты случайно не заметил, не доставляли к вам каких-нибудь больших грузов в ящиках, а может быть, в тюках?
- Нет, чего не знаю, того не знаю, - торопливо отозвался Василий. - Я ж говорю, туда, где пакгаузы, меня не пускают.
Видя, что Василий пугливо озирается по сторонам, комиссар не стал его задерживать.
- Значит, опять в Соляной?
- Туда. До свидания вам. - И Василий ушел.
...Так вот почему Семен как в воду канул... Схватили... Оказывается, в отряде чужак! Быть может, Семен ошибся? Нет, он слов на ветер не бросает. Скорее всего, так оно и есть: предатель в отряде. Это он выдал Семена, предупредил там, в Соляном городке.
Но как он мог узнать о посылке Маликова? Быть может, Семен сам проговорился? Нет, на него это не похоже. Тогда кто? Кто? Надо найти предателя и обезвредить его, иначе можно ждать новых провалов.
Беда в том, что сам Кобзин никого не подозревал. Значит, враг хитер и хорошо маскируется. Где он мог пристроиться? Быть может, покойный Стрюков? Не верится. Его все знали, знали, кто он, и, конечно, не пускались при нем в откровенные беседы. Да, Стрюков... Не распознал комиссар его характера, ошибся... Прав был студент, когда советовал изолировать его. Какую же беду несла отряду ошибка комиссара... Непоправимую... Не прояви Шестаков бдительности, неизвестно, чем бы все кончилось. Впрочем, почему неизвестно? Катастрофа! Для отряда все обошлось благополучно... И все же в этом происшествии есть неясность.
С того момента, как послышались выстрелы и Кобзин, прибежав, увидел убитого Стрюкова, а позже узнал подробности, его стало что-то томить, не давая ни минуты покоя. С виду все было ясным и очевидным, ничто не вызывало недоуменных вопросов: преступник был захвачен на месте преступления и поплатился за него. Все это так! И все же... Какая-то невыясненная деталь во всей цепи событий беспокоила Кобзина все сильнее и сильнее. Не развивается ли в нем вредная мнительность?.. И вот сейчас, только сейчас он понял, что вызывало тревогу: кулек с картошкой! Как он очутился там? Кто его бросил? Понятно, у студента нет картошки и незачем ему было бы ходить по двору с кульком. Вероятнее всего, кулек оставил Стрюков. Да не просто оставил, а швырнул, потому что несколько картофелин валялось на снегу, неподалеку от кулька. Да, вопрос очень и очень серьезный. Нет, в самом деле, если бы Стрюков шел в закоулок, чтобы взорвать штаб, стал бы он тащить злополучный кулек? Впрочем, как знать. Стрюков не настолько глуп, чтобы не маскироваться. Появись он во дворе с пустыми руками и броди там без всякого дела, его первый часовой остановил бы, а здесь - идет человек с кулечком, значит, есть в том необходимость. Нет, надо во всем тщательно разобраться. Между прочим, объяснения Шестакова по поводу выстрелов не очень-то убедительны. Конечно, Шестаков неоднократно показал свою преданность, и кому еще верить, как не ему, но все же убийство Стрюкова кажется странным. Будь на месте Шестакова простой солдат - иное дело, но студент умен, рассудителен, всегда собран... Заняться этим вопросом нужно немедленно и прежде всего освободить Шестакова от обязанностей начальника караула. В конце концов взрыв не последовал не потому, что была хорошо поставлена охрана, а по чистой случайности... А Семена нет.
Кобзин старался не думать об этом. Он не мог себе представить, что больше не увидит своего любимца, не мог допустить мысли, что где-то там, в Соляном городке, лежит он в каменном сарае, окровавленный и истерзанный... Не хотелось верить... Но верь не верь, а факт остается фактом. Не станет же Василий распространять небылицы. А все-таки зачем пришел Василий? За своим имуществом? Версия вероятная; но ведь он должен был отпроситься, получить пропуск. Как могло случиться, что его так легко отпустил матерый волк Рубасов? Василий там пользуется доверием? А чем он заслужил его? Вопросы, вопросы, все туманно, запутанно... А что, если Василий подослан и его рассказ о предателе является пустой выдумкой, сфабрикованной специально для того, чтобы посеять в красногвардейском отряде панику и недоверие?
Кобзин восстановил в памяти весь разговор с Василием и не только слышал каждое его слово, но видел выражение лица, глаз. Нет, Василий не обманывает. Он слишком прост и открыт, чтобы казаться иным, а не самим собой, чтобы заставить себя искренне говорить то, чего нет и что ему противно. Василию можно верить. Попытаться еще раз встретиться с ним? Пожалуй, бесполезно.
Надо срочно что-то предпринять. Необходимо сделать все, чтобы спасти Семена.
Кобзин взял телефонную трубку, вызвал Аистова.
- Случилась беда, - сказал Кобзин. - Приходи ко мне немедленно! Жду.
Совещались они недолго.
Когда командир отряда ушел, комиссар отправился к Наде.
Здесь он был всего один раз, и Надя, увидев Кобзина, сразу догадалась, что явился он неспроста, а привело серьезное дело и оно имеет к ней какое-то отношение.
Лицо Кобзина было строгим и горестным.
Надя предложила ему стул, он поблагодарил, но не сел, а зашагал по комнате, как бы собираясь с мыслями.
- Петр Алексеевич, что с вами?
- Да так, знаешь, всякое...
- Что-нибудь слышно про Семена?
Кобзин тяжело опустился на стул.
- Да, - глухо ответил он.
И Надя поняла: Кобзин что-то знает о Семене, и то, что он знает, - плохое, страшное.
- Схватили? - прошептала она.
Кобзин кивнул.
- Схватили, - с трудом подавив вздох, ответил он.
- У-би-ли?! - еще тише спросила Надя и почувствовала, как деревенеет ее тело.
Увидев, что у Нади побелели губы, комиссар подошел к ней и опустил руку на ее плечо.
- Семен жив, но в тяжелом состоянии.
- Где он?
- Там. В Соляном городке. Успокойся. Ну, успокойся!
Словно маленькую, он стал гладить ее по голове. Боясь заплакать, Надя крепко стиснула зубы и, хлебнув воздуха, сказала:
- Вы ничего не знаете про Семена... какой он человек. Я росла без отца и матери... Он был у меня самый родной на свете.
- Я знаю Семена... Очень хорошо знаю... Не надо, Надя, не плачь.
- Я не плачу, - ответила Надя и смахнула со щеки слезы. - Откуда узнали?
- Из Соляного городка пришел Василий. Он все и рассказал. В общем, какая-то гадина выдала Семена. Это я тебе сказал по секрету. Никому ни единого слова... Похоже, враг среди нас.
- Василий был у меня... Тут его одежда оставалась, забрал и ушел. Вот только что.
- И ничего не говорил о Семене?
- Нет.
Кобзину показалось это немного странным, но, вспомнив слова Василия о том, что Семен поручил передать только ему одному, понял, что Василий поступил так из предосторожности.
- Ты успокойся, Надя, садись и выслушай меня. Сейчас мы советовались с Аистовым. Говорили о том, как быть дальше. Ты знаешь, зачем Семен ушел в Соляной городок? А вообще ты знала, что он идет в Соляной городок?
- А как же, знала. Вы сказали.
- А ты никому не говорила об этом?
- Нет, - не задумываясь, ответила Надя. - Я все хорошо понимаю, Петр Алексеевич. Правда, разговор был и с Шестаковым. Но Шестаков верный человек,
- Да, конечно. Скажи, а ты согласилась бы отправиться в Соляной городок?
- Я? - удивилась Надя.
- Да, ты. Дело в том, что мы должны немедленно послать туда своего разведчика. Человека надежного, крепкого, которому можно бы доверить, я так скажу, революционную тайну. Вот об этом мы сейчас говорили с Аистовым. Остановились на твоей кандидатуре. Ты прекрасно справилась с поездкой в Заорье. Аистов полностью согласен со мной. Поедешь?
- Одна?
- Да.
- Не знаю. Нет, конечно, поеду. А вдвоем нельзя? На всякий случай. Хотя бы с Шестаковым?
- Нет, нет, - решительно возразил Кобзин. - Именно одна! И прямо в штаб Рубасова. Под именем Ирины Стрюковой. Не скрою - это опасно. Понимаешь меня? Сначала подумай.
- Я поеду, Петр Алексеевич.
- Но никому ни слова! Ни единому человеку! Этого требует дело революции. А Ирину у Рубасова ждут. В лицо ее там, кажется, никто не знает.
- Сколько лет дома она не была. Кто знал - позабыл, - согласилась Надя.
- Сейчас ко мне соберутся товарищи, - сказал Кобзин. - Договоримся обо всем. Но ты помни одно: когда ты придешь в Соляной, мы будем рядом. Может, удастся Маликова выручить. И, кроме того, ты должна узнать, там ли английские боеприпасы... В общем подробности уточним. А ты обдумай все и немного погодя приходи ко мне. Еще раз повторяю: никому ни звука, ни одному человеку! Будто ты ничего не знаешь.
- Я поняла, Петр Алексеевич.
Когда Кобзин ушел, Надя заплакала навзрыд и рухнула на койку. Она плакала, плакала до тех пор, пока не стало уже слез. Потом поднялась, подошла к окну и горячим лбом прислонилась к холодному стеклу. Стоя с закрытыми глазами, она не думала о том, что узнала о Семене... Перед глазами мелькали картины детства, ее поездки в ночное, купанье на Урале, скачки на лошадях - и всюду с ней был Семен. Боже мой, он всегда старался быть рядом и никому никогда не давал ее в обиду. Дорогой, самый близкий ей человек попал в беду. Наверное, и там он вспоминал ее... Вспоминал, как она обидела его... И как же это могло случиться?! Ой нет, никого ей не надо, только бы выручить Семена, только бы он остался жив!
И ей снова, будто сквозь туман, видится контрразведка в Крутогорине, казаки под руки волокут человека в белой рубашке...
Василий ничего не сказал. Ушел он или нет? Наверно, ушел, торопился так, что наспех попрощался. А может, он где-нибудь здесь? Не поднялся ли к Шестакову? Но все равно, если бы он сейчас даже пришел сюда, она ни о чем не станет его спрашивать, не может - она дала слово Кобзину.
В дверь постучали. Или ей послышалось? Нет, стук повторился. А что, если это Василий? Хотя Василий так не стучит. Надя догадалась, кто стоит за дверью.
- Входите, - сказала она и почувствовала, что на сердце ее стало еще тягостнее.
Да, вошел Обручев.
- К тебе гость за гостем, дверь не успевает закрываться, - сказал он и, спросив разрешения, сел.
Надя не сразу сообразила, кого еще имеет в виду студент, и недоумевающе посмотрела на него.
- А у меня никаких гостей не было.
- А Петр Алексеевич?
- Да, Петр Алексеевич был, это верно. Только какой же он гость? Заходил по делу.
Обручев обратил внимание на ее припухшие веки, на красные глаза.
- Наденька, ты плакала? А что случилось?
- Так... ерунда, - нехотя ответила Надя, и по ее тону Обручев понял: о причине своих слез она говорить не хочет.
А ему было интересно, ох, как интересно! Не Кобзин ли сообщил ей что-нибудь о Маликове? Раньше Надя была с ним более откровенна.
- Не могу ли я помочь? - участливо спросил он и бережно взял ее за руку.
- Нет, нет... Мне ничего не надо.
Глядя ей в глаза, Обручев сказал:
- Рука горячая. Может, нездоровится тебе? - Он приложил ладонь к ее лбу. - И лоб тоже.
- Пустое. Пройдет!
- Берегись. Заболеть недолго. А Петр Алексеевич, если не секрет, зачем приходил? - Он почувствовал, как дрогнула ее рука.
- Петр Алексеевич просил меня побывать в пункте детского питания, - сказала она первое, что пришло в голову.