И Обручев понял это.
- А я сейчас сидел у себя - такая тоска! Вот и решил тебя навестить. Может, не вовремя?
- Нет, почему же?! - не очень уверенно сказала Надя.
- Устал я как-то... Не знаю, что со мной делается. Иногда такая грусть накатит... Когда мы вот так встретимся, поговорим, я будто свежего воздуха хлебну. Не раз собирался зайти к тебе, но боюсь быть навязчивым.
- Да нет, ко мне и другие люди ходят.
- Я знаю.
Он все еще держал ее руку в своей и бережно, словно хрупкую вещицу, поднес к губам.
Надя растерялась, хотела вырвать, но не было сил, а он целовал все выше, выше, еще раз, еще...
Почти не встречая сопротивления, Обручев вдруг резким рывком притянул ее к себе, поцеловал в губы и стал покрывать поцелуями лицо, глаза.
Надю еще никто так не целовал.
Обручев подхватил ее на руки и прижал к себе.
Она выскользнула и с силой оттолкнула его.
- Уйди...
Он снова пытался обнять ее, бормотал какие-то слова о своей любви...
Надя не слушала.
- Уйди, Сергей... уйди! - твердила она.
По лицу Обручева пробежала хмурь, глаза недобро сверкнули, но Надя ничего этого не заметила.
Она узнала, что Сергей любит ее. Любит! Вместе с тем ее не покидали тревожные мысли о Семене.
- Извини, Надя, - голос у него совсем незнакомый, чужой.
- Не сердись на меня, - просяще сказала она. - Потом я тебе все, все расскажу.
Обручев вышел.
Поднимаясь к себе, он нервно похлопывал ладонью по перилам лестницы и с неприязнью думал, что вряд ли им еще раз придется встретиться, а если эта встреча и состоится, то она будет совершенно иной...
Глава одиннадцатая
Для прощания с покойником гроб с телом Стрюкова был установлен на катафалке в церкви, построенной Иваном Никитичем и известной под названием Стрюковской.
Молва об убийстве купца Стрюкова разнеслась по всему городу. Много было разных кривотолков: одни говорили, будто Стрюков кинулся с ножом на комиссара, когда красногвардейцы начали нагло приставать к его дочери, и отец встал на ее защиту; другие, что у Стрюкова припрятано золото, комиссар якобы потребовал сдать его, а Стрюков отказался выполнить требование, и комиссар приказал расстрелять купца. Много слухов породила сплетня, но в каждом оставалось одно: красные без всякого суда расстреляли знатного купца и расстреливал его друг и помощник комиссара Кобзина - красногвардеец Шестаков.
Знала об этом и дочь Стрюкова - Ирина, но она знала и то, чего не знали другие; что Сергей Шестаков и близкий ей поручик Обручев - одно и то же лицо, и потому не могла поверить, что он совершил это преступление.
Ирина весь день пробыла в церкви возле гроба отца. То и дело приходили какие-то люди, прощались с покойником, прикладывались к его лбу или руке, и не у одного из них видела Ирина на глазах слезы. Она понимала - это те, для которых ее отец был своим человеком, а может быть, и добрым гением.
Большинство же приходили из любопытства, быстрыми глазами шарили по катафалку, наспех крестились, что-то шептали друг другу и уходили, должно быть, для того, чтобы, очутившись за пределами церкви, посудачить о преставившемся в бозе.
К вечеру церковь стала пустеть. Вначале Ирину радовал людской поток: люди шли к отцу, значит, помнили его; возможно, среди них были и такие, что любили, уважали его. Но чем дольше тянулось время, тем больше Ирина ощущала неприязнь к посетителям, они, словно стена, отделяли ее от отца, а ей мучительно хотелось остаться с ним наедине, не быть мишенью для чужих любопытных глаз.
Наконец в церкви остались только Ирина да монахиня, монотонно читавшая псалтырь.
Дочитав псалом, монахиня подошла к свече у изголовья катафалка, не спеша сняла нагар. К ней приблизилась Ирина.
- Матушка, вы, наверное, устали?
Монахиня перекрестилась.
- Господь посылает мне, грешнице, силы и укрепляет слабый глас мой. Я привыкла.
Послышался бой часов, на колокольне пробило три.
- Ночь идет к концу, - снова заговорила монахиня. - Недолго осталось бодрствовать.
- А вы пошли бы отдохнули, - предложила Ирина.
- Не могу, - возразила монахиня. - Душа убиенного мятется, витает здесь и взывает, чтоб о ней молились.
- Я почитаю псалтырь, - предложила Ирина.
- У вас горе великое. Пускай мой глас идет ко господу и будет им услышан.
Монахиня еще что-то собиралась сказать, но тут заговорила Ирина:
- Я была плохой дочерью и много горя принесла ему... Он и погиб из-за меня...
- Дитя мое, если скорбит душа - поплачьте, - посоветовала монахиня.
- Не могу, нет слез... И прошу, оставьте нас. Хочу последний раз побыть с отцом наедине. Последний...
- Понимаю и сердцем и душою, - сказала монахиня, перекрестилась и ушла.
А Ирина подошла к отцу.
Он выглядел, как всегда, был как живой, и Ирине не верилось, что он мертв. Комок подступил к горлу, но плакать она не могла. И Ирина заговорила с ним, заговорила шепотом, не спеша, как бы боясь, что какое-то слово он не услышит и не поймет ее. Она знала: отец так хотел с ней поговорить... Не удалось. Ну, что ж, можно поговорить теперь... Правда, сейчас отец нем, ничего уже не помнит. А у Ирины в памяти вся ее жизнь. И во всей ее жизни, особенно в детстве, на первом месте он, отец. Сохранилось воспоминание, как когда-то он принес ей громадное яблоко и шутил, говоря, что принес его от зайца... А вот совсем ясно видятся мучительные дни и ночи, когда она болела корью. Все то время он не заснул ни на минуту, носил ее на руках и рассказывал сказку. Одну и ту же сказку, других не знал. Неумело, смешно рассказывал. Куда хуже, чем нянька, но Ирине казалось, что он рассказывал лучше всех на свете... И всегда вокруг отца были люди, много людей. А вот теперь никого не осталось. Хотя они и надоели за день, но оттого, что сейчас ни души, Ирине стало тягостно. Все бросили... И монахиня не пришла бы сюда на ночь, но ей платят... Двое их осталось, Стрюковых. А завтра она останется одна, совсем одна...
Ирина прижалась щекой к сложенным на груди рукам отца.
- Это я привезла твою смерть! Ты все прощал мне! И теперь простил бы... Но я сама себе не прощу, никогда, клянусь!.. И еще клянусь - отомщу убийце, отомщу! Прости меня... Я виновата перед тобой.
Задумавшись, Ирина посидела на ступеньке катафалка, потом подошла к аналою и словно застыла над раскрытой книгой. Она не заметила, как появился дед Трофим, и вздрогнула, услышав стук его деревянного костыля.
- А? Кто? - вскрикнула Ирина.
- Я это, сторож церковный.
- Зачем ты здесь? Иди... Вы все ненавидели его...
- Да бог с вами! Я часы отбивал, ну и зашел помолиться за Ивана Никитича.
- Уйди, уйди, пожалуйста! Оставь мне его.
Старик так же неслышно исчез во тьме, как и появился, но не ушел из церкви. Хотя Ирина накричала на него и приказала убраться прочь, ему все-таки показалось, что он не должен ночью оставлять женщину наедине с покойником. Он отошел к клиросу и сел на ступеньку.
Ирина стала негромко читать псалом.
Чуткое ухо Трофима уловило чьи-то осторожные шаги: кто-то вошел в церковь и, стараясь ступать бесшумно, направился туда, где стоял катафалк.
Ирина шагов не слышала, но ей показалось, что за ее спиной кто-то стоит. Оглянувшись, она увидела Обручева, отшатнулась и заслонила лицо руками, будто отгоняя страшное видение.
- Ради бога... - просяще заговорил Обручев. - Мне необходимо сказать тебе...
Ирина не только не предполагала, что он может появиться, но была уверена: после всего происшедшего, завидя ее, он опрометью бросится в сторону. И вдруг Обручев здесь!
- Что тебе еще надо от меня?
- Молю только об одном, выслушай.
- Выслушать? - голос Ирины задрожал. - Негодяй! Вот дело рук твоих... И ты еще осмелился прийти сюда. Прочь! Я не-на-ви-жу тебя! - Она почти задыхалась. - Я убью! Убью!
- Убей, - покорно сказал он. - Думаешь, я дорожу жизнью? Убей! Мертвые сраму не имут... Ты считаешь, что мне легко? Да мне во много раз горше, чем тебе! С того проклятого часа, как случилось это, я лишился покоя, я готов кричать, биться о стену лбом. Да могу ли я хоть на мгновение забыть, что твой отец... кого ты так любила... Ведь я знаю...
- Не продолжай! - вскрикнула Ирина. - Ничтожество! Спасая свою жизнь, поднял руку на старика.
- Неправда! - прервал ее Обручев. - Неправда это! Но как я могу доказать тебе! У меня нет свидетелей.
- Вот он лежит, свидетель! - не пытаясь скрыть горя и гнева, сказала Ирина. - Взгляни! Или не хватает смелости?
- Моим свидетелем пусть будет бог, - тихо сказал Обручев. - Во дворе нас было только двое, я и Иван Никитич. А за стеной враги - весь штаб!.. Они остались живы только благодаря твоему отцу. В отдушнике уже тлел фитиль, соединенный с динамитом. Понимаешь? Оставались считанные минуты, секунды... А тут он! Я просил, умолял уйти. Он сказал, что в доме спрятано золото. Закричал. Позвал на помощь. Это был почти провал. Я выстрелил. Я должен был! За мной - Россия! Да, конечно, я убийца и готов встать перед любым судом. Но я и без того наказан - я потерял тебя...
- Неужто ты мог еще думать?..
Но Обручев не дал ей говорить.
- Нет, нет, я не безумец! Я все понимаю. Прощения я не прошу. Хочу только одного - пойми: иначе я поступить не мог. Есть чувство, которое стоит выше всего...
- Оставь меня. Уйди!
- Нет, я все скажу, - не сдавался Обручев. - Ненавидеть тех, кто подписал нам смертный приговор, кто заставляет нас вот так стрелять друг в друга, - мой долг. Врагам нельзя давать пощады. Борьба до конца! Да, я дорожу жизнью и буду цепляться за нее до последнего дыхания... Уж если отдам - то большому счету истории. Но ведь и ты, Ирина, в ответе перед ней... Это все, что я хотел сказать. Теперь можешь убить меня. От тебя я приму смерть. Вот револьвер. Или скажи им, скажи, что я не Сергей Шестаков.
Ирина слушала страшный шепот Обручева и чувствовала, как остывает ненависть к нему и вместе с тем приходит какая-то слабость и неприятное головокружение.
- Уйди, - бессильно повторила она. - У меня горит вот здесь, - и приложила руку к груди.
Обручев понял, что его слова не прошли бесследно, что кризис миновал и она способна слушать его.
- Ирина, что ты намерена делать дальше?
- Не знаю...
- Только не оставайся здесь. Ни одного дня. Поедем со мной в Соляной городок.
- А ты разве едешь туда? - удивилась Ирина.
- Да. Сейчас. Нужно срочно предупредить полковника Рубасова о действиях большевиков. Иначе - катастрофа! Едем!
- Завтра похороны. Если завтра в ночь?
- Будет поздно. Только сейчас. Сегодня Кобзин послал куда-то Корнееву. Отправлен отряд красногвардейцев, человек пятьсот. Мне кажется, тоже туда. Их надо опередить и обезвредить. Решай же, время не ждет!
Ирина приблизилась к гробу, еще раз склонилась над ним.
- Прости, отец, - чуть слышно прошептала она. И вдруг всхлипнула, закрыла лицо и, давясь словами, сказала: - Нет! Нет, я никуда... С ним... останусь.
Обручев понял - уговаривать бесполезно. И исчез так же тихо, как появился.
Вслед за ним вышел дед Трофим, немного постоял на церковной паперти и решительно заковылял через дорогу - туда, где у ворот стоял часовой с красной повязкой.
Глава двенадцатая
Больше всего Надя боялась первой встречи с Рубасовым. О нем рассказывали столько жутких историй, что ей казалось: глянет он ей в глаза, и тайна ее сразу же будет разгадана.
Но все обошлось на диво благополучно. Действительно, взгляд у Рубасова был цепкий, неприятный, но полковник пытался скрыть это. Он был любезен, внимателен и не выглядел таким страшилищем, как представлялось Наде.
Почему-то она думала, что Рубасов тут же начнет ее о чем-нибудь расспрашивать. Но разговор получился простым и коротким. Полковник посочувствовал гостье в связи со смертью ее отца - Ивана Никитича Стрюкова, сказал несколько лестных слов в адрес покойного и заверил Надю, что здесь, в Соляном городке, она может жить спокойно, без опаски.
Надя отвечала, что если бы она думала иначе, то вряд ли бы пустилась в этот рискованный вояж.
Он поинтересовался, какое у нее военное звание, и, когда она сказала, что в женском батальоне смерти получила поручика, благосклонно улыбнулся, провел в соседнюю комнату, где познакомил с находившимися там офицерами.
- Засим я вас отпускаю, Ирина Ивановна, вы свободны! Виктор, мое дорогое чадо, проводит и покажет ваше временное жилище; к сожалению, ничего лучше предложить пока не могу. - И, обратившись к сыну-поручику, пояснил: - Виктор, я имею в виду комнату, где жил сотник Рухлин.
Услышав эту фамилию, Надя чуть было не вскрикнула. По телу ее пополз холодок. Сотник Рухлин!.. Нет, она не ослышалась, конечно же, это форштадтский! Ведь Семен рассказывал, что оба Рухлина бежали из города. Значит, он тут. И уж если он встретит Надю здесь, то живой ей не уйти. Чуда не будет.
- Прошу вас, мадемуазель... - расшаркался перед ней Виктор, а другой офицер, тоже в форме поручика, опередив его, распахнул перед Надей дверь.
- Зубов, Зубов! - шутя прикрикнул на него Виктор.
Пожилой лысоватый подполковник Викулов, боясь, как бы Надя не обиделась за столь панибратское отношение к ней, вместо извинения сказал:
- Мадемуазель, вы на них не сердитесь. Веселые люди.
- Ирина Ивановна! - окликнул ее Рубасов.
Надя не спеша обернулась.
- Вам нужен пропуск.
- Но у меня же есть...
- Без внутреннего вы не отойдете от порога. Мой друг, - обратился он к Викулову, - выпишите Ирине Ивановне внутренний.
Пока Викулов заполнял бланк, Рубасов вежливо откланялся и, сказав, что рад ее видеть всегда, вышел.
- Господа офицеры, идея! - заговорил поручик Зубов. - Нашего полку прибыло! Я предлагаю торжественно отметить приход единственного офицера-женщины.
- Браво, браво! - поддержал Викулов и протянул Наде пропуск. - Берите его, мадемуазель, такие пропуска не у всех живущих здесь.
Надя поблагодарила.
- Ну, а что вы скажете насчет маленького закусона? - спросил Зубов.
Наде хотелось сказать, что она ни на какие закусоны не придет - ни за что.
- Я немного устала...
- Но, мадемуазель, - голосом, полным сожаления, сказал подполковник Викулов, - вы нас огорчите. Это же в честь вашего благополучного прибытия!
Надя поняла, что отказываться бесполезно, она только напрасно потратит на разговоры время, а ей как можно скорее надо узнать, где же Рухлин.
- Хорошо, господа... Я приду.
Зубов бурно зааплодировал.
- В семь вечера! - предупредил он. - Комната - рядом, там, так сказать, наш вечерний клуб. Для посвященных.
Не в пример своему отцу, Виктор Рубасов оказался веселым, жизнерадостным и разговорчивым. Ему, видимо, надоело постоянное общество офицеров, он был рад свежему человеку и болтал без умолку. Пока они прошли огромный двор, Надя уже знала, что Виктор женат, что его жену зовут Олей, что она живет здесь же и вечером он познакомит со своей женой. Случайно узнала Надя и о том, что сотник Рухлин утром уехал в Южноуральск.
- И знаете зачем? Папа поручил ему доставить вас.
- Меня?
- Да. Это, кстати сказать, уже вторая попытка.
Надя слушала болтовню поручика, старалась не пропустить ни слова и в то же время думала: если Рухлин уехал утром, то уже ночью он может возвратиться в Соляной городок. Привезет ли он Ирину Стрюкову или и на этот раз похищение не удастся - это не имеет значения. Надя знала одно: до появления этого человека ей необходимо разузнать все о Семене, о боеприпасах и исчезнуть из Соляного городка. Как мало времени в ее распоряжении! А тут еще этот офицерский вечер...
- А вон и моя Олюшка.
Из караульной будки у массивных железных ворот вышла невысокая молодая женщина в беличьей шубке и такой же шапочке.
Увидев мужа, она бегом бросилась навстречу. Не обращая внимания на Надю и посмеиваясь, она принялась оживленно рассказывать поручику, как ее задержали в воротах и вот пришлось возвращаться домой за пропуском.
- Поделом тебе, не забывай, - пожурил Виктор.
- Нет, ты понимаешь, говорю часовому: "Вы меня знаете?" Он отвечает: "Знаю". - "И кто же я?" - спрашиваю. "Сноха его высокоблагородия господина полковника". - "Ну и пропустите". А он свое: "Без пропуска не положено".
- Олюшка, познакомься, пожалуйста, с нашей гостьей. Это долгожданная Ирина Ивановна Стрюкова.
Эти слова произвели на жену поручика магическое действие. Лицо Олюшки тотчас преобразилось, исчезла веселость, и вместо нее набежал не то испуг, не то серьезность, а глаза взглянули на Надю с нескрываемым любопытством.
- Вы? Правда? - спросила Оля, взглядом окинув Надю с ног до головы. - Боже мой, вот вы какая!
- Какая? - удивилась Надя.
- Не знаю. Но не такая, как я себе представляла. Мне казалось, что вы очень столичная, модная.
- Ну, что ты, - возразил Виктор. - Ведь Ирина Ивановна - офицер.
- Правда, да? Как это интересно! А вы куда, к нам?
Виктор объяснил, куда они направляются, и Оля решительно увязалась за ними.
В караульной будке первым протянул пропуск Виктор, за ним Надя, потом Оля. Вошли во второй двор, окруженный высокой каменной стеной с башенками, смотревшими во все стороны узкими оконцами-бойницами.
Надя когда-то приезжала в Соляной городок и знала, что в давние времена здесь была крепость. Построили ее, когда местные соляные богатства взяла в свои руки царская казна. Многие века до того жители громадного степного края пользовались соляным богатством бесплатно, но казна решила торговать солью. Степняки поднимали бунты, не раз нападали на соляной прииск. Для защиты от них построили крепость. Это было давно. С течением времени все изменилось. Сама крепость перестала считаться крепостью, в ней не было никакого гарнизона, а огромный двор превратился в соляной склад, и его стали называть пакгаузом. Но и склад не так-то уж долго продержался. Когда невдалеке прошла железная дорога, у станции выстроили новые склады, а крепость была превращена в этапный пункт по пересылке каторжан.
Во дворе Надя увидела высокие бесформенные нагромождения, прикрытые полотнищами брезента.
Местами из-под брезента выпирали углы, словно ребра, и Наде нетрудно было догадаться, что здесь сложены в штабеля ящики. Неужто это и есть тот самый английский "гостинец", о котором ей поручено узнать? И, скорее всего, так оно и есть. На одном из брезентов она прочла надпись по-английски и на другом...
- А вот здесь ваше жилище, - сказал Виктор, когда они подошли к приземистому кирпичному зданию, в окнах которого виднелись массивные железные решетки.
- Не жилище, а тюрьма, - сказала Оля. - Вам не кажется, Ирина Ивановна?
- Пожалуй, вы правы. Хотя нет, тюрьма осталась там, позади. Я так устала от этого ада! У вас мне и простая халупа покажется дворцом.
- У Ирины Ивановны, Олюшка, большое горе. Красные расстреляли отца.
Оля всплеснула руками.