Тут только она заметила, что в покоях ее стоит странная тишина.
Самые стойкие сердца, узнав о неслыханных, невероятных происшествиях, слухи о которых в несколько приемов дошли до Версаля, исполнились страха и в еще большей степени изумления; с каждым новым известием охватившее их оцепенение становилось все сильнее.
Королева поняла, что должна вдохнуть бодрость в души своих удрученных рыцарей.
- Итак, никто не хочет помочь мне советом? - сказала она. - Что ж! Придется мне держать совет с самой собой.
Гости придвинулись ближе.
- Сердце у народа не злое, - продолжала Мария Антуанетта, - он просто сбился с пути. Он нас не знает, оттого и ненавидит; позволим же ему познакомиться с нами поближе.
- А после накажем его за то, что он усомнился в своих повелителях, ведь это преступление, - произнес чей-то голос.
Королева взглянула в ту сторону, откуда донесся этот голос, и увидела г-на де Безанваля.
- Ах, это вы, барон, - сказала она. - Каково ваше мнение?
- Я уже высказал свое мнение, государыня, - ответил Безанваль с поклоном.
- Хорошо, - согласилась королева, - король накажет виновных, но по-отечески.
- Кого люблю, того и бью, - отвечал барон и, обернувшись к г-ну де Ламбеску, спросил:
- Вы разделяете мои взгляды, принц? Народ виновен в убийствах…
- Которые он, к несчастью, именует справедливой местью, - глухо произнес мягкий молодой голос, и королева мгновенно обернулась на него.
- Вы правы, принцесса, но в этом-то и состоит его ошибка, милая моя Ламбаль; будем же снисходительны.
- Однако, - робко возразила принцесса, - прежде чем решать, должны ли мы покарать народ, следовало бы, мне кажется, выяснить, способны ли мы с ним справиться.
Истина, сорвавшаяся с этих благородных уст, была встречена всеобщим криком осуждения.
- Способны ли мы с ним справиться?! Да ведь у нас есть швейцарцы! - возражал один.
- А немцы? - добавлял другой.
- А гвардия короля? - подхватывал третий.
- Здесь затронута честь армии и дворянства! - воскликнул юноша в мундире лейтенанта гусарского полка Бершени, стоявший в группе офицеров. - Неужели мы заслужили этот позор? Знайте, ваше величество, что король может завтра же, если пожелает, поставить под ружье сорок тысяч человек, бросить их на Париж и разрушить его до основания. Ведь сорок тысяч человек, преданных королю, стоят полумиллиона взбунтовавшихся парижан.
У юноши, произнесшего эти слова, безусловно, имелось в запасе еще немалое число подобных доводов, но он умолк, видя устремленные на него глаза королевы; забывшись в верноподданническом пылу, он пошел несколько дальше, чем позволяли его воинское звание и светские приличия.
Поэтому, как мы сказали, он резко замолчал, устыдившись произведенного его речью впечатления.
Но было уже поздно, речь эта запала королеве в душу.
- Вам известно положение дел, сударь? - спросила она благожелательно.
- Да, ваше величество, - отвечал юноша, зардевшись, - я был на Елисейских полях.
- В таком случае, сударь, подойдите сюда и выскажите откровенно все ваши соображения.
Зардевшись еще сильнее, юноша выступил вперед и приблизился к королеве.
В то же мгновение принц де Ламбеск и г-н де Безанваль, не сговариваясь, отошли в сторону, словно считали ниже своего достоинства присутствовать при беседе королевы с этим юнцом.
Королева не обратила - или сделала вид, что не обратила, - внимания на их уход.
- Вы говорите, сударь, что у короля сорок тысяч солдат? - спросила она.
- Да, ваше величество: в Сен-Дени, Сен-Манде, на Монмартре и в Гренеле.
- Подробнее, сударь, расскажите подробнее! - потребовала королева.
- Ваше величество, господа де Ламбеск и де Безанваль разбираются во всем этом куда лучше меня.
- Продолжайте, сударь. Мне хочется услышать подробности из ваших уст. Кто командует этими сорока тысячами?
- Прежде всего - господа де Безанваль и де Ламбеск; затем принц де Конде, господин де Нарбонн-Фрицлар и господин де Салкенайм.
- Верно ли это, принц? - осведомилась королева, обернувшись к г-ну де Ламбеску.
- Да, ваше величество, - с поклоном отвечал принц.
- На Монмартре, - продолжал юноша, - сосредоточен целый артиллерийский парк; в течение шести часов весь квартал близ Монмартра может быть сожжен дотла. Стоит Монмартру открыть огонь, стоит Венсену подхватить стрельбу, стоит десяти тысячам человек выйти на Елисейские поля, другим десяти тысячам подойти к заставе Анфер, третьим - выйти на улицу Сен-Мартен, а четвертым - двинуться от Бастилии, стоит парижанам услышать пальбу со всех сторон, - и Париж падет не позднее чем через сутки.
- Ах, наконец-то я слышу откровенные речи; наконец-то нашелся человек, имеющий точный план. Как вы полагаете, господин де Ламбеск?
- Я полагаю, - пренебрежительно отвечал принц, - что господин гусарский лейтенант - превосходный полководец.
- По крайней мере, - возразила королева, видя, что молодой офицер побледнел от гнева, - этот лейтенант - солдат, на которого можно положиться.
- Благодарю вас, ваше величество, - ответил юный офицер с поклоном. - Я не знаю, какое решение вы примете, но умоляю числить меня среди тех, кто готов умереть за вас, причем готовность эту разделяют со мной, прошу вас в это поверить, остальные сорок тысяч солдат, не говоря уж о наших командирах.
С этими словами юноша галантно поклонился принцу, почти оскорбившему его.
Галантность эта поразила королеву даже сильнее, чем предшествовавшие ей уверения в преданности.
- Как ваше имя, сударь? - спросила она у юного офицера.
- Барон де Шарни, государыня, - отвечал тот с поклоном.
- Де Шарни! - воскликнула Мария Антуанетта, невольно зардевшись. - Значит, вы приходитесь родственником графу де Шарни?
- Я его брат, ваше величество.
И юноша отвесил королеве поклон еще более низкий и изящный, чем все предыдущие.
- Мне следовало бы с самого начала узнать в вас одного из самых верных моих слуг, - сказала королева, справившись с замешательством и бросив на окружающих взгляд, исполненный прежней уверенности в себе. - Благодарю вас, барон; как могло случиться, что я впервые вижу вас при дворе?
- Сударыня, мой старший брат, заменяющий мне отца, приказал мне остаться в полку, и за те семь лет, что я имею честь служить в королевской армии, я был в Версале лишь дважды.
Королева пристально вгляделась в лицо юноши.
- Вы похожи на брата, - сказала она. - Я побраню его за то, что он не представил вас ко двору.
Простившись с бароном де Шарни, Мария Антуанетта возвратилась к своей подруге г-же де Полиньяк, которую вся эта сцена не вывела из забытья, чего, однако, нельзя сказать обо всех остальных гостях королевы. Офицеры, воодушевленные ласковым обращением королевы с молодым де Шарни, воспылали еще большим желанием защитить честь короны, и отовсюду стали раздаваться грозные восклицания, свидетельствовавшие о готовности покорить, по меньшей мере, всю Францию.
Мария Антуанетта не преминула воспользоваться этим умонастроением, безусловно отвечавшим ее тайным мыслям.
Она предпочитала борьбу смирению, смерть - капитуляции. Поэтому, едва узнав о парижских событиях, она решилась, насколько хватит сил, противостоять мятежному духу, грозившему гибелью всему государственному устройству Франции.
На свете есть две слепые, безрассудные силы: сила цифр и сила надежд.
Цифра, за которой следует армия нулей, способна померяться мощью с целым миром.
Точно так же обстоит дело с желаниями заговорщика или деспота: пыл, в основании которого лежит еле теплящаяся надежда, рождает грандиозные замыслы, впрочем испаряющиеся так быстро, что даже не успевают сгуститься в туман.
Нескольких слов барона де Шарни и последовавших за ними приветственных криков было довольно, чтобы Мария Антуанетта вообразила себя предводительницей великой армии; она уже слышала, как катятся к месту боя ее пушки, призванные не убивать, но наводить ужас, и радовалась испугу парижан, словно окончательной победе.
Окружавшие ее мужчины и женщины, опьяненные молодостью, доверчивостью и влюбленностью, толковали о блестящих гусарах, могучих драгунах, страшных швейцарцах, шумливых канонирах и издевались над грубыми пиками с необструганными древками, не сознавая, что острие этих пик грозит гибелью благороднейшим умам Франции.
- Я, - прошептала принцесса де Ламбаль, - боюсь пики больше, чем ружья.
- Потому что смерть от пики более уродлива, дорогая моя Тереза, - со смехом отвечала королева. - Но, как бы там ни было, не тревожься. Наши парижские копейщики не стоят прославленных швейцарских копейщиков из Мора, к тому же у швейцарцев есть в запасе не только пики, но и превосходные мушкеты, из которых они, благодарение Богу, стреляют с превеликой меткостью!
- О! За это я ручаюсь, - подтвердил г-н де Безанваль.
Королева снова взглянула на г-жу де Полиньяк, чтобы узнать, вернули ли ей все эти доводы хоть немного спокойствия, но графиня, казалось, стала еще бледнее и печальнее.
Мария Антуанетта, относившаяся к подруге с такой нежностью, что часто забывала о королевском достоинстве, тщетно пыталась развеселить ее.
Молодая женщина хранила прежнюю мрачность и, судя по всему, предавалась самым мучительным раздумьям.
Но отчаяние ее повлияло лишь на настроение королевы. Юные офицеры с прежним пылом обсуждали план предстоящей битвы, а командиры их беседовали с бароном де Шарни.
В тот миг, когда это лихорадочное возбуждение достигло наивысшей точки, в покои королевы один, без охраны и без доклада, улыбаясь, вошел король.
Не в силах сдержать волнения, которым она заразила своих гостей, королева бросилась ему навстречу.
Все, кто был в ее покоях, при виде короля смолкли, и в комнате воцарилась мертвая тишина: каждый ждал слов властителя, тех слов, что воодушевляют и покоряют.
Как известно, когда в воздухе скапливается много электричества, малейшего сотрясения оказывается достаточно, чтобы высечь искру.
В глазах придворных король и королева, двигавшиеся навстречу друг другу, были двумя электрическими зарядами, и из столкновения их не могла не возникнуть молния.
Итак, придворные с трепетом ожидали первых слов, какие сорвутся с королевских уст.
- Ваше величество, - сказал Людовик XVI, - из-за всех эти происшествий мне забыли подать ужин; сделайте милость, прикажите принести его сюда.
- Сюда? - изумленно повторила королева.
- С вашего позволения.
- Но… ваше величество…
- Я нарушил вашу беседу. Ну что ж, за столом мы ее продолжим.
Короткое слово "ужин" погасило всеобщее возбуждение. Однако последняя фраза короля: "за столом мы ее продолжим" - была произнесена с таким хладнокровием, что даже королева не могла не признать: за этим спокойствием кроется немалое мужество.
Конечно же, король хотел показать, насколько он выше сиюминутных страхов.
Увы! Дочь Марии Терезии не могла поверить, что в такой час потомок Людовика Святого по-прежнему пребывает во власти обычных материальных потребностей.
Мария Антуанетта заблуждалась. Король просто-напросто хотел есть.
XXVI
КАК УЖИНАЛ КОРОЛЬ ВЕЧЕРОМ 14 ИЮЛЯ 1789 ГОДА
Мария Антуанетта приказала накрыть для короля маленький столик прямо в ее покоях.
Однако дело пошло вовсе не так, как ожидала королева. Людовик XVI заставил умолкнуть всех ее приближенных лишь для того, чтобы они не отвлекали его от ужина.
Пока Мария Антуанетта пыталась вновь воодушевить своих сторонников, король поглощал яства.
Офицеры сочли этот гастрономический сеанс недостойным потомка Людовика Святого и, сбившись в кучки, смотрели на короля с куда меньшим почтением, чем следовало бы.
Королева покраснела, она сгорала от нетерпения. Ее тонкая, аристократическая, нервная натура не могла постичь этого господства материи над духом. Она подошла к королю, надеясь, что это соберет вокруг его стола начавших расходиться придворных.
- Государь, - спросила она, - нет ли у вас каких-нибудь приказаний?
- Что вы, сударыня, - отвечал Людовик с набитым ртом, - какие могут быть приказания? Разве что в эти тяжелые дни вы станете нашей Эгерией.
И он мужественно продолжил сражение с начиненной трюфелями молодой куропаткой.
- Ваше величество, - ответила королева, - Нума был миролюбивый государь. А нам сегодня, по всеобщему убеждению, нужен король воинственный, и если вашему величеству угодно искать примеры в древности, то, раз уж вы не можете сделаться Тарквинием, вам следовало бы стать Ромулом.
Король улыбнулся с почти блаженным спокойствием.
- А эти господа - люди воинственные? - спросил он, поворачиваясь к стоявшим поодаль офицерам.
Лицо его раскраснелось от еды; придворным же показалось, что оно воодушевлено отвагой.
- Да, ваше величество! - закричали они хором. - Мы мечтаем о войне! Мы хотим только одного - войны!
- Господа, господа! - остановил их король. - Мне, разумеется, весьма приятно сознавать, что в случае надобности я могу на вас рассчитывать. Но в настоящую минуту я слушаюсь только двух наставников: королевского совета и своего желудка; первый присоветует мне, как действовать впредь, а по совету второго я уже действую.
И он с хохотом протянул прислуживавшему ему официанту полную объедков тарелку и взял чистую.
Шепот изумления и гнева пробежал по толпе дворян, готовых по первому знаку короля пролить за него кровь.
Королева отвернулась и топнула ногой.
К ней подошел принц де Ламбеск.
- Видите, ваше величество, - сказал он, - король, без сомнения, полагает, подобно мне, что лучше всего подождать. Его величество действует так из осторожности; и, хотя я, к несчастью, не могу похвастать этой добродетелью, я уверен, что осторожность - качество по нашим временам весьма необходимое.
- Да, сударь, вы правы: весьма необходимое, - повторила королева, до крови кусая губы.
Со смертельным отчаянием в душе, терзаемая мрачными предчувствиями, она отошла к камину.
Разница в настроении короля и королевы потрясла всех. Королева с трудом удерживала слезы. Король продолжал поглощать ужин с аппетитом, отличавшим всех Бурбонов и вошедшим в поговорку.
Неудивительно, что зал постепенно опустел. Гости стали исчезать, как тает при первых солнечных лучах снег в садах, обнажая местами черную унылую землю.
Увидев, что рыцари, на которых она так рассчитывала, покинули ее, королева почувствовала, как утрачивается ее могущество; так некогда по дуновению Божию полчища ассирийцев и амалекитян гибли в морской пучине или ночном мраке.
От тягостных мыслей ее оторвал нежный голос графини Жюль, подошедшей к ней вместе со своей невесткой г-жой Дианой де Полиньяк.
При звуках этого голоса будущее, представившееся было гордячке-королеве в мрачном свете, вновь явилось ее воображению в цветах и пальмовых ветвях: искренняя и верная подруга стоит десятка королевств.
- О, это ты, ты, - прошептала она, обняв графиню Жюль, - значит, одна подруга у меня все-таки осталась.
И слезы, так долго сдерживаемые ею, ручьями полились из ее глаз, омыли ее щеки и оросили грудь; впрочем, слезы эти были не горькими, а сладостными, они не мучили, но облегчали душу.
Мгновение королева молча сжимала графиню в своих объятиях.
Молчание нарушила герцогиня, державшая невестку за руку.
- Ваше величество, - начала она робко, как бы стыдясь собственных слов, - я хочу открыть вам один план, который, быть может, не вызовет у вас осуждения.
- Какой план? - спросила королева, вся обратившись в слух. - Говорите, герцогиня, говорите скорее.
По-прежнему опираясь на плечо своей фаворитки-графини, королева приготовилась выслушать герцогиню Диану.
- Ваше величество, - продолжала герцогиня, - то, что я намереваюсь вам поведать, не мое мнение, а суждение лица, чья беспристрастность не вызывает сомнений - ее королевского высочества мадам Аделаиды, тетушки короля.
- К чему столько приуготовлений, дорогая герцогиня, - весело воскликнула королева, - переходите прямо к делу!
- Ваше величество, дела складываются нерадостно. Народ сильно преувеличивает милости, оказанные вами нашей семье. Клевета пятнает августейшую дружбу, которой вы благоволите отвечать на нашу почтительную преданность.
- Неужели, герцогиня, вы находите, что я вела себя без должной отваги? - удивилась королева. - Разве я не отстаивала нашу дружбу, идя наперекор общественному мнению, двору, народу, даже самому королю?
- О, напротив, ваше величество, вы с беспредельным благородством поддерживали своих друзей, защищая их собственной грудью и отражая направленные против них удары; именно поэтому сегодня, в минуту большой, быть может даже ужасной опасности, эти друзья показали бы себя бесчестными трусами и дурными слугами, если бы не встали в свой черед на защиту королевы.
- Ах, как это хорошо, как прекрасно! - вскричала Мария Антуанетта и, пылко обняв графиню, пожала руку герцогине де Полиньяк.
Однако обе дамы, вместо того чтобы гордо поднять голову от монаршей ласки, побледнели.
Госпожа Жюль де Полиньяк попыталась высвободиться из объятий королевы, но та крепко прижимала ее к себе.
- Быть может, - пробормотала г-жа Диана де Полиньяк, - вы, ваше величество, не совсем хорошо понимаете, что́ именно мы имеем честь предложить вам, дабы отвратить от вашего трона и от самой вашей особы бедствия, причиной коих может оказаться ваша драгоценная дружба. Есть мучительное средство, горькая для наших сердец жертва, которую мы, однако, обязаны принести, ибо такова необходимость.
При этих словах настала очередь королевы побледнеть, ибо в скромной и сдержанной речи герцогини она, вместо отважной и преданной дружбы, различила страх.
- Говорите же, герцогиня, - приказала она. - О какой жертве идет речь?
- О, жертву должны принести одни мы, ваше величество, - был ответ Дианы. - Мы, Бог знает почему, сделались для французов предметом ненависти; избавив ваш двор от своего присутствия, мы вернем ему прежний блеск, вернем вам любовь народа, которую наше присутствие гасит либо извращает.
- Вы хотите покинуть меня? - гневно воскликнула королева. - Кто это сказал? Кто это придумал?
Потерянно взглянув на потупившуюся графиню Жюль, королева тихонько отстранила ее от себя.
- Не я, - отвечала графиня Жюль. - Я, напротив, хочу остаться рядом с вами.
Однако тон, каким были произнесены эти слова, говорил: "Прикажите мне уехать, ваше величество, и я уеду".
О священная дружба, священная цепь, способная связать королеву и служанку неразрывными узами! О священная дружба, в коей больше героизма, чем в любви и честолюбии, этих благородных болезнях сердца человеческого! И королева мгновенно разбила обожаемый алтарь, воздвигнутый ею в собственном сердце; одного взгляда ей достало, чтобы увидеть то, чего она не могла разглядеть в течение десяти лет: холодности и расчетливости; пусть оба порока были простительны, объяснимы, быть может даже законны, но разве может измена того, кто предал свою любовь, казаться простительной, объяснимой, законной тому, кто еще любит?