Вадим заключил жену в объятия, поцеловал в шею, поочередно прикоснулся настывшими на морозе губами к её теплым розовым щечкам. Внутренне Ниоли поежилась: ей не нравились бездушно–холодные поцелуи мужа, словно он выполнял давно заведенный и устаревший ритуал. Неприятный озноб пробежал по телу и от его холодных и тоже будто механических рук; и она, как это часто бывало в последнее время, подумала, что муж её хоть и здоровый, красивый - он хоть и нравится женщинам, но годы свое берут. Ему уж скоро будет пятьдесят, в нем нет и не может быть того тепла и трепета, которые бушуют в молодом организме, - и мысль о какой–то другой жизни скользнула в голове, но только скользнула, потому что опытный взгляд уловил тревогу в глазах мужа, и она, усаживаясь на диван под большим белым торшером, спросила:
- Ты чем–то взволнован?
- А ты читаешь мои мысли?
- Плохая жена, если она в глазах мужа не видит его душу.
Бродов прошел на кухню, достал из холодильника кувшин с компотом, наполнил хрустальный фужер.
Ниоли следовала за ним, была у него за спиной.
- Люди, которых ты мне рекомендуешь в институт, подводят меня, - начал он. Ему трудно было держать себя на тормозах. - Ты думаешь только об одном: как бы пристроить человека, а между тем, существует ещё и деловая сторона вопроса - есть работа, за которую спросят с меня.
Бродов хотел сказать: "а не с тебя!", но удержался, решил не доводить дела до скандала. Ниоли, в свою очередь, хоть и уязвлена была грубостью тона своего супруга, но как и всегда в подобных случаях, решила выждать, когда гнев спадет у него и ей легче будет переубедить мужа. Она вообще придерживалась тактики убеждения. Знала, криком ничего не возьмешь: чего доброго, он закусит удила и начнет разрушать её планы. А планы у нее были всегда. Исполняла их Ниоли с великим тщанием, готовила исподволь. На этот раз её занимал новый план, по которому из седла должен вылететь один ведущий ученый института и на его место посажен другой.
"Тут нужна осторожность. Осторожность", - убеждала себя Ниоли.
С этой мыслью она подошла к мужу, сняла с него пиджак, развязала галстук и расстегнула ворот рубашки. Обвивая шею теплыми нежными руками, говорила.
- Ты все о работе, о работе - скоро совсем забудешь любящую тебя жену. А жизнь коротка, мой милый; жизнь дается человеку один раз, и он должен её беречь.
- Прости, дорогая. Нервы.
Ниоли сходила в спальню, принесла Вадиму тапочки, халат и с присущей ей твердостью проговорила:
- Переоденься. Я накормлю тебя и уложу отдыхать.
Бродов натягивал новые, бумажные носки (он дома носил все бумажное) и искоса поглядывал на жену, грузно и как–то неловко ходившую из комнаты в комнату. Видел её фигуру, теперь уже не стройную, как в первые годы замужества. Ниоли как–то незаметно раздалась в талии, и грудь, и спина её налились нездоровой полнотой, а на шее появились" рыхлые складки. "Что же я любил в ней, - подумал Бродов и удивился тому, что думал о любви в таком горестном для себя положении?.. - Да, да чем же она меня приворожила? - вспомнил он редко употребляемое слово и потому повторил его несколько раз: Приворожила, приворожила… В самом деле, на что я польстился и попал к ней в такую зависимость?.."
Мысли эти раздражали его; он снова подумал о своих делах, о глупом, безвыходном положении, в котором очутился… "А ведь все она, она", - думал неприязненно о жене. Она навязала ему Папа. Вечно улыбающаяся, тихая, с кошачьей походкой. Действительно, кошка. Вот только коготков у нее не видно, зато вонзятся, не отцепишься.
- Вам бы, женам, поменьше вмешиваться в мужские дела, - проговорил он, чувствуя, как волна бессильной ярости и досады вновь поднимается у него в груди.
- Это как, то есть… - остановилась перед ним проходившая в это время из своей комнаты в кухню Ниоли. Томность взгляда и доброта слетели с нее, она сверкнула желтыми, круглыми, как у совы глазами. - Что ещё за мужские дела?
Ноздри её с едва пробивавшимися веснушками нервно выгибались, верхняя ниточка–губа вздрагивала.
Бродов понял: Пап уже позвонил ей, и она знает все.
- Обыкновенно, - внезапно смягчился Бродов. - Обыкновенно, мужские дела, служебные.
Ниоли чутким ухом уловила дрожь в его голосе, подступилась к нему ближе:
- Он, видите ли, мужчина! - сузила желтые глаза Ниоли, - Он, видите ли, фигура! Директор столичного института. Да кем бы ты был…
- Ниоли!..
- Ты думаешь, мы не знаем, какой бы из тебя вышел кандидат, да?.. Мы все знаем!.. Благодари судьбу и добрых людей, - Ниоли притворно вздохнула и вытерла платочком сухие глаза. - Добрые люди сделали тебя человеком… Или тебе дороги те, кто пытается лишить тебя ученой степени, да?..
"И это знает, - подумал Бродов, чувствуя, как чаще начинает биться сердце. Он взял себя в руки и заговорил спокойнее: - Этого не случится. Не беспокойся. Диссертации бракуются, а кандидаты остаются. Такие примеры случались".
- Это когда общественность молчит. А ну–ка рабочие…
Ниоли знала, что буря пока не грянула, - Пап и об этом её известил, но на хитрость шла умышленно. Вот видишь, мол, в какой луже ты теперь сидишь, а я и на этот раз тебе помогу. Знай, Бродов, своих благодетелей!..
- Тут не одной только степенью пахнет, - всхлипнула через минуту Ниоли. - Тебя могут даже из партии…
- Ниоли!..
- Что, Ниоли?.. Знал бы ты, неблагодарный, какие дела теперь делает ради тебя, меня, нашей будущей жизни гонимый тобой и оскорбленный Пап! Он носится по городам, организует статьи, гасит конфликты - и все за тебя… А связи Папа, его люди! Сколько нужных людей я держу при посредстве Папа вот здесь…
Ниоли похлопала пухлой ладонью по карману халата, закрыла лицо руками и зарыдала Сокрушенно покачивая головой, пошла в свою комнату. Но и там, сквозь рыдания и всхлипывания, продолжала: - Фомин раздавит тебя на коллегии. И тебя выбросят… Человек старается, летает во все концы, а ты… копаешь под ним яму.
Бродов наскоро оделся и вышел из квартиры. Хотел было ехать в институт, но передумал. Поймал такси и поехал в ресторан. Откинув голову на сиденье, он ещё долго слышал визгливый голос Ниоли. И не то было страшно, что она говорила, - минутную вспышку гнева можно было понять, извинить; было тяжело сознавать горькую правду её слов. Но правда есть правда. К тому же он, Бродов, как на гранитных столбах, держится на связях жены. Нет, нет, он не может ссориться с Ниоли и, тем более, довести дело до разрыва - он должен помнить, кому он и чем обязан. Он должен быть благодарным и… покладистым.
На языке у Бродова вертелось слово "послушным", но оно Вадиму показалось неуместным, неточным, и он нашел ему замену: "покладистым". Эта маленькая удача размягчила его окончательно, и он тронул шофера за плечо:
- А ну, приятель, поедем–ка обратно. Я кое–что забыл в квартире.
5
Вернувшись домой, Вадим рассказал Ниоли о телефонном разговоре с министром, о докладе академика Фомина и об истории с "Видеоруками". Рассказал не так, как Папу, а подробно, без утайки - надеясь на то, что Ниоли примет нужные меры, пустит дело, как она выражалась, по "своим дипломатическим каналам".
Исповедь жене Бродов закончил сообщением о фоминском звене.
- Ты, Ниоличка, должна знать: в конце декабря на коллегии министерства будет обсуждаться фоминское звено, линия: мартен - установка непрерывной разливки стали - прокатный стан. Если коллегия примет решение о строительстве звена - Фомин тогда окрепнет ещё больше, он тогда усилит нажим на наш институт, на меня… Одним словом: швах дело!..
- Но твои… институтские, тоже не дремлют. Кстати, чем отличается звено Фомина от ваших… институтских проектов? Все время ты мечешься между двух огней, а я так и не знаю, какая между ними разница.
- Фомин, как всегда, предлагает кардинальное решение проблемы: строить все заново - сталеплавильный агрегат, разливочный и прокатный. Соединить их как бы в один, в одно звено с замкнутым автоматическим циклом. Наши же, институтские, ещё лет десять назад предложили другую идею: подстроить к существующим агрегатам соединительные механизмы, создать ту же автоматическую линию производства металла. Проект не решает кардинально проблемы, но он дешевле, по нему можно построить быстрее.
- Что министр? Куда клонит голову?
- Боюсь, что к Фомину.
- Хорошо. Но если и тебе пойти в союзники Фомина?
- А если Фомин не примет меня? В каком я тогда положении окажусь?..
- Фомин примет. Какая разница этому старому черту, кто будет двигать его идеи! Лишь бы двигали.
- Не совсем так, - проговорил Бродов, усаживаясь в кресло под торшер. - Тут есть обстоятельства, Ниоли… тонкие, деликатные… Пойми меня правильно. Это очень важно… Ты знаешь, я был у Лаптева. Не хотел тебя огорчать, и вообще… противно все это, но как ни странно, а Павел, этот ничтожный операторишка, тоже втянут в игру
- Но он же рабочий! - подступилась к нему Ниоли и вызывающе вскинула руки на бедра. - Какое его дело!.. Наконец, он твой друг.
- Ты не знаешь Лаптева. Он, когда разъярится… опасен, как бык.
- Лаптев и институт! Смешно!.. Как он может тебя достать?..
- Павел имеет странное и необъяснимое влияние на Фомина и на… позицию обкома партии. Он член бюро обкома. А это, милая, не шутка. Может быть, тут и таится для меня главная опасность.
- На коллегии будет представитель обкома?
- Полагаю, сам секретарь приедет. А он, секретарь, тоже Лаптева уважает. Говорят, по делам стана советуется с ним.
- Ну хорошо… Лаптев, этот противный кочегар.
- Не кочегар, прокатчик.
- Ну, прокатчик. Шут с ним. Какого рожна он к тебе имеет. И что он смыслит в проектах!.. Что ты мне мозги–то морочишь?..
Бродов качнул головой и улыбнулся. Ниоли его развеселила. "Как она далека… от всего этого. И может ли понять? Стоит ли ей разъяснять все подробности?" Но тут же он почувствовал, что не может один носить в сердце всю сумятицу тревог и сомнений. Он должен ей рассказать, он верил в нее, как в чудо, хотя толком не знал, как она может ему помочь. "До сих пор помогала, - тешил себя надеждой. - Поможет и теперь. Должна помочь".
И стал излагать подоплеку дела:
- Ниоличка, дорогая. Послушай меня внимательно и постарайся понять. Ты дипломат. Твоя фантазия неистощима. Так слушай. Лаптев, конечно, не все понимает в проектах - это верно, также верно было бы и то, если бы подобное ты сказала и обо мне. Фоминский проект - вершина технической мысли. В него можно поверить, но знать его, "смыслить" в нем - невозможно. Это под силу человеку, стоящему на его уровне. Таких мало! Очень мало, Ниоличка. Но Лаптеву и не надо смыслить в проектах. С него хватит и того, что он смыслит в работе стана. А тут уж он дока. Он стан фоминский знает, как в свое время знал свой самолет. Он чувствует его нутром, знает все его болячки…
- Ну, хорошо, хорошо! - начинала нервничать Ниоли, - Пусть себе он знает этот стан. При чём же тут проекты? Опять я в толк не возьму.
- Теперь я подхожу к сути дела. Сейчас ты все поймешь. Одно тут из другого вытекает. Выйдет к новому году на проектную мощность железногорский стан - Фомин на коне, он победитель. Он тогда на коллегии будет с козырями. Тут невольно срабатывает психологический момент: раз стан хорош, значит и звено его… Смекаешь?..
- А Лаптев?..
- Он - рулевой. В его руках стан–то. К тому же людей поднимает - комсомольцев, конструкторов; нашим институтским клич хотят бросить. Навалятся, пожалуй, и вырвут проектную мощность.
- М–да–а… Все логично.
- Ты теперь видишь фронт, на котором действует Павел Лаптев. Но есть, Ниоличка, и второй фронт - там тоже едва ли ни первый боец Павел Лаптев.
Бродов так же подробно рассказал жене о хронометраже Егора Лаптева, о том, как против него могут использовать эти записи на коллегии секретарь обкома и академик Фомин.
- Почему академик? Секретарь обкома? - пожала плечами Ниоли и так растянула свои губки, словно ей поднесли что–то сильно горячее или неприятное. - Министр может пригласить на коллегию самого Лаптева. Они послушают самого рабочего. Эффектно и демократично. А-а!.. Верно я говорю?
Бродова поразила эта мысль. Такая реальная и простая. Лаптев на коллегии!.. Да он уничтожит его, Бродова! Превратит в посмешище. Вадим уже слышит голос Павла - резкий и неприятный, как скрежет пилы: "Чем выше вознесли человека, тем больше он мужества должен иметь. Гражданского мужества - понимаете?.. А Бродов трус, он в Сталинградском небе струсил, оголил нас с Шотой Гогуадзе. Это из–за него Шота обеих ног лишился!" Через головы членов коллегии Лаптев показывает рукой на него, Бродова. И все смотрят на Вадима.
И министр смотрит.
Ниоли, почувствовав приближение бури, решила действовать.
- Поезжай к Фомину! - приказала она мужу.
- Зачем?.. - удивился Бродов.
- Поезжай, говорю, и будь со стариком ласков. Поезжай к нему с визитом. Захвати с собой Папа - делай вид, будто ничего не произошло, будто ты и раньше питал к нему сыновние чувства, а теперь воспылал нежнейшей любовью. Поезжай! А я нажму на свои "дипломатические каналы".
Ниоли накормила мужа, вызвала для него служебную машину, проводила его в институт. Затем достала из серванта шкатулку, вынула утаенные от мужа фонды иностранной валюты, пошла в магазин и купила голубое платье, вязанное из чистой шерсти мастерами английской фирмы. "Лиза любит голубой цвет", - подумала о той, кому была предназначена покупка. И ещё подумала: "Лиза страсть как любит одеваться. Наряды на ней сверкают и блещут, каждая деталь платья подобрана со вкусом, цвета её одеяния гармонируют друг с другом и особенно с цветом глаз, все примечательные её достоинства оттеняются резко, но не навязчиво".
Покупку завернули в целлофан и по требованию клиентки обвязали широкой лентой, украсив пышными бантами. Затем подыскали коробку с яркими иностранными наклейками, вложили в нее сверток, наглухо заклеили крышку, В таком виде сюрприз был доставлен в квартиру Лизы.
В дверях произошла встреча подруг.
- Лизочка! - обнимала Ниоли подружку. И щебетала: - Милая моя красатуличка! Ненаглядный мой ангелочек! А ну–ка, ну–ка, я посмотрю на тебя в отдалении. Ах, какой на тебе халатик! А шлепанцы какие! Их, верно, из Турции привезли или из Ирана. Я была и в Турции, и в Иране - видела там такие. Ты же знаешь, мы с Вадимом были гостями Шахиншаха.
- Как же! Ты ещё мне тогда премиленький сувенирчик привезла.
- Ну, дай–ка, я тебя ещё облобызаю. Нежная–пренежная! Красатуличка! Я как на тебя посмотрю, так на душе праздник. Нет–нет, я не из лести говорю, не из желания сказать приятное. От сердца мои слова. Из самой глубины чувств.
Ниоли скользнула взглядом по комнате. Заметила столовый прибор на столе, виноград в вазе, сказала: - Муженек–то обедать домой ездит?.. Он что - здоров? Его, говорят, министр обожает. И то сказать: умен, добр, податлив. Легко с ним! Завидую тебе, Лизочка!..
- Когда у них, мужчин, настроения нет, они не очень–то податливы.
- Настроением регулировать можно, - защебетала Ниоли, почувствовав недобрый оборот дела, - настроение, что варево, его готовить нужно. Я так к своему приноровилась, любую хандру его на веселье поверну. Случается, приедет с работы–злой аки тигр; так я его поглажу по головке, да в щечку поцелую, да в другую, он, глядишь, и размякнет.
Ниоли умышленно вплетает в свою речь старорусские словечки; она для этого читает Салтыкова - Щедрина, Успенского, а повесть Достоевского "Село Степанчиково и его обитатели" много раз прочитала. Такой язык придает её речи шутливый тон, и не всякий разберет, где она говорит серьезно, а где шутит. Ниоли считает, что такая манера разговора удобна для дипломата.
- Но что это за ящик? Вы что это ещё такое придумали?.. - пропела хозяйка тоненьким голоском, в котором, впрочем, кроме вопроса и изумления, проглядывала надежда увидеть сейчас прелюбопытную вещицу, а может, даже и дорогую, редкую, - Ниоли всегда что–нибудь такое изобретет!
- Вот я тебе сейчас покажу, а ты уж тогда реши, что я такое придумала. А только, милая моя Лизочка, я как увидела платье голубого цвета, так уже больше ни о чем не думала, как только о том, как бы приобрести это платье, и была безмерно счастлива, когда вещица оказалась у меня в руках и уж больше никому не принадлежала, как только нам с тобой, дорогая Лизочка.