Слуга принес ужин. Еда оказалась очень вкусной, и они с удовольствием поели. Завершила трапезу чашка того же горячего напитка, который помог им крепко уснуть. На следующее утро, ни свет ни заря, вернулись Ханна и Джибба. Сняв повязку с глаза Мерена, они с удовлетворением обнаружили, что опухоль спала и воспаление менее заметно.
– Мы сможем продолжить через три дня, – постановила Ханна. – К тому времени рана начнет затягиваться, но будет еще достаточно широка, чтобы принять семя.
– Семя? – переспросил Таита. – Послушай, сестра, я не понимаю, о чем речь. Я думал, вы собираетесь заменить отсутствующий глаз каменным или стеклянным шариком. О каком семени ты говоришь?
– Я не могу обсуждать с тобой подробности, брат маг. Только посвященные Гильдии Облачных Садов имеют доступ к этим особым знаниям.
– Конечно, жаль, что я не могу узнать больше, но ваше мастерство поразило меня. А это новое открытие кажется еще более удивительным. С нетерпением жду окончания вашей новой процедуры.
Слегка нахмурившись, Ханна ответила:
– Неправильно называть это "новой процедурой", брат маг. Потребовался напряженный труд пяти поколений врачей здесь, в Облачных Садах, чтобы довести ее до нынешнего уровня. Даже сегодня она несовершенна, но каждый день приближает нас к цели. Однако я уверена, что очень скоро ты присоединишься к нашей Гильдии и примешь участие в работе. Я уверена и в том, что твой вклад будет значительным и уникальным. Конечно, если ты хочешь узнать что-нибудь такое, что не запрещено знать людям за пределами Внутреннего Круга, я с удовольствием поговорю с тобой об этом.
– Действительно, я хотел бы кое о чем спросить.
Где-то на краю сознания таилась мысль о женщинах, которых он видел вначале в лесном водоеме, потом на берегу, когда они возвращались под дождем в лечебницу. Кажется, вот подходящая возможность больше узнать о них. Но не успел он облечь вопрос в слова, как тот начал забываться. Таита попытался удержать его.
– Я хотел спросить…
Он потер виски, стараясь вспомнить. Что-то о женщинах. Он пытался ухватить мысль, но она растаяла, как туман в лучах утреннего солнца. Таита раздраженно вздохнул.
– Прости меня, я забыл, о чем хотел спросить.
– Значит, это было что-то не очень важное. Вероятно, вспомнишь позже, – сказала Ханна, вставая. – Поговорим о другом, маг. Я слышала, ты опытный ботаник и знаток трав. Мы гордимся своими садами. Если хочешь осмотреть их, я с радостью буду твоим проводником.
В последующие дни Таита почти все время провел, осматривая с Ханной Облачные Сады. Он ожидал увидеть много интересного, но действительность стократ превзошла его ожидания. В садах, занимавших половину кратера, росли растения из всех уголков Земли.
– Наши садовники собирали их столетиями, – объяснила Ханна. – У них было довольно времени, чтобы развить свое искусство и понять потребности каждого вида. Вода, кипящая в источниках, содержит богатые добавки, и мы построили особые помещения, где можно поддерживать искусственный климат.
– Но этого мало. – Таита был не вполне удовлетворен. – Это не объясняет, почему лобелия и другие высокогорные растения растут рядом с тиком и красным деревом, обитателями тропических лесов.
– Ты проницателен, брат, – признала Ханна, – верно. Есть нечто иное сверх тепла, солнечного света и питательных веществ. Вступив в Гильдию, ты осознаешь, какие великие чудеса мы творим здесь, в Джарре. Но не жди мгновенного просветления. Мы говорим о знаниях и мудрости, накопленных за тысячи лет. Такое в один день не постигнешь. – Она повернула к нему круглое лицо. – Как по-твоему, сколько я живу в этом воплощении, маг?
– Я вижу, что ты долгожительница, – ответил Таита.
– Как и ты, брат, – ответила она, – но в день твоего рождения я уже была стара, а ведь я все еще новичок в Тайнах. Последние несколько дней я наслаждалась твоим обществом. В атмосфере чистого разума Садов мы часто оказываемся в полном одиночестве, и разговоры с тобой не менее целительны, чем наши снадобья. Однако сейчас пора возвращаться. Мне нужно сделать последние приготовления к завтрашней операции.
Они расстались у ворот сада. Было еще рано, и Таита неторопливо пошел по берегу озера. С одного места открывался особенно великолепный вид на весь кратер. Придя туда, Таита сел на поваленный ствол и раскрыл сознание. Как антилопа, принюхивающаяся, чтобы уловить запах леопарда, процеживал он эфир, пытаясь уловить чужое злое присутствие. И ничего не нашел. Все было спокойно, но Таита знал, что, возможно, это иллюзия: он близок к логову ведьмы, ибо все мистические знаки и предзнаменования указывают на ее присутствие. Скрытый кратер представляет собой превосходную крепость. Чудеса, которые он здесь обнаружил, могут быть порождением магии. Ханна меньше часа назад намекнула на это, сказав: "Есть нечто иное сверх тепла, солнечного света и питательных веществ".
Мысленно он видел Эос, терпеливо сидящую в центре своей ловчей сети, точно чудовищный черный паук, ждущий малейшего колебания паутины, чтобы наброситься на жертву. Он знал, что эти невидимые сети расставлены на него, что он уже попался.
До сих пор маг обыскивал эфир осторожно, незаметно. Ему очень хотелось связаться с Фенн, но он знал, что это способно привлечь к ней внимание ведьмы. Он не мог подвергнуть девочку такой опасности и уже собирался закрыть сознание, когда на него обрушилась волна духовного смятения, такая мощная, что он вскрикнул и сжал виски. Таита покачнулся и чуть не упал с поваленного ствола.
Неподалеку от места, где он сидит, разворачивается трагедия. Сознанию трудно воспринять такие печаль и страдание, такое абсолютное зло, какое пронеслось по эфиру, едва не подавив Таиту. Он сражался с этой волной, как утопающий борется с мощным течением в открытом океане. Ему уже казалось, что он тонет, но вдруг смятение исчезло. Осталось тяжелое ощущение, что он стал свидетелем ужасного события и не смог вмешаться.
Еще нескоро он опомнился и нашел в себе силы встать и пойти по дорожке в сторону лечебницы. Проходя по берегу, он вновь заметил непонятное волнение в глубине озера. На сей раз он убедился, что это физическое явление. Чешуйчатые спины крокодилов вспарывали воду, их хвосты плескались в воздухе. Казалось, они пожирают падаль, в безумной алчности вырывая друг у друга куски. Таита остановился и увидел, как крупный самец вынырнул на поверхность. Взмахнув головой, он подбросил в воздух кусок мяса. Когда кусок падал, зверь снова схватил его и исчез в глубине.
Таита стоял на берегу, пока совсем не стемнело, а потом, глубоко встревоженный, пошел по лужайке обратно.
Как только маг вошел в комнату, Мерен проснулся. Казалось, он хорошо отдохнул, и подавленность Таиты ему не передалась. За ужином он мрачновато прохаживался насчет операции, назначенной на завтра доктором Ханной. Себя он называл "циклопом, которому дадут стеклянный глаз".
На следующий день рано утром в их комнату вошли Ханна и Джибба с несколькими помощниками. Осмотрев глазницу Мерена, они объявили, что он готов к следующему шагу. Джибба готовил травяное снотворное, а Ханна разложила на подносе инструменты и села на матрац рядом с Мереном. Время от времени она поднимала веко его здорового глаза и наблюдала, как сокращается зрачок. Наконец она убедилась, что настой подействовал и Мерен мирно спит. И кивнула Джиббе.
Тот встал, вышел из комнаты и тут же вернулся с маленьким алебастровым сосудом. Сосуд он нес словно священнейшую реликвию. Подождав, пока помощники возьмут Мерена за руки и за ноги, он поставил сосуд возле правой руки доктора Ханны. Вновь зажав голову Мерена коленями, он раздвинул веки отсутствующего глаза и вставил серебряные расширители.
– Спасибо, доктор Джибба, – сказала Ханна и начала ритмично раскачиваться, стоя на коленях. В такт этим движениям они с Джиббой запели. Таита узнал несколько слов, которые, казалось, имели общие корни со словами тенмасса. И предположил, что это высшая, более развитая форма языка.
Закончив петь, Ханна взяла с подноса скальпель, подержала его лезвие в огне масляной лампы и быстро сделала параллельные надрезы на глазном дне. Таите она напомнила штукатура, который готовит стену к принятию влажного слоя. Из легких надрезов показалась кровь, но Ханна капнула несколько капель из флакона, который тут же закрыла. Джибба убрал свернувшуюся кровь.
– Этот раствор не только останавливает кровотечение, но и служит питательным веществом для семени, – объяснила Ханна.
С той же почтительностью и осторожностью, что и Джибба, она сняла крышку с алебастрового сосуда. Вытянув шею, чтобы лучше видеть, Таита разглядел в сосуде небольшое количество светло-желтого прозрачного желе – его едва хватило бы, чтобы покрыть ноготь его мизинца. Маленькой серебряной ложкой Ханна взяла это желе и с бесконечной осторожностью влила в разрезы на дне глазницы Мерена.
– Мы готовы закрыть глаз, доктор Джибба, – негромко сказала она. Джибба убрал расширители и большим и указательным пальцами зажал веки. Ханна взяла тонкую серебряную иглу с очень тонкой нитью, изготовленной из овечьих кишок. Ловкими пальцами она наложила на веки три стежка. Пока Джибба держал голову Мерена, Ханна обвязала ее льняными бинтами так, как это делают бальзамировщики в египетских погребальных храмах, оставив только отверстия для рта и ноздрей. Потом она с довольным видом отстранилась.
– Спасибо, доктор Джибба. Как всегда, твоя помощь была неоценима.
– Это все? – спросил Таита. – Операция закончилась?
– Если не будет нагноения или других осложнений, через двенадцать дней я сниму швы, – ответила Ханна. – А до тех пор наша главная забота – уберечь глаз от света и вмешательства пациента. Все это время он будет испытывать большие неудобства. Жжение и зуд будут такими сильными, что смягчить их успокоительным невозможно. И хотя, бодрствуя, он сможет владеть собой, во сне постарается потереть глаз. Обученные помощники лекаря должны следить за ним днем и ночью, а руки ему следует связывать. И переселить его в темную комнату без окон, чтобы свет не усиливал боль и не мешал семени приняться. Для твоего любимца наступает трудное время, ему понадобится твоя помощь, чтобы выдержать.
– А почему нужно закрывать оба глаза, если один невредим?
– Если он будет двигать здоровым глазом, фокусируя взгляд на чем-либо, новый глаз будет проделывать то же самое. А больному необходимы покой и неподвижность.
* * *
Вопреки предупреждению Ханны первые три дня после засева глаза Мерен испытывал мало неудобств. Хуже всего он переносил слепоту и связанную с ней скуку. Таита развлекал его воспоминаниями о множестве приключений, которые они вместе пережили за годы, о местах, которые посетили, о мужчинах и женщинах, которых знали. Они говорили о том, как сказалось их родине безводье Нила, какие страдания это причинило народу и как фараон Нефер Сети и царица справляются с несчастьем. Говорили о своем доме в Галлале и о том, что найдут в нем, вернувшись из своих странствий. Все это они не раз обсуждали и прежде, но голос Таиты успокаивал Мерена.
На третий день Мерен проснулся от пронзившей глазницу резкой боли. Приступы были регулярны, как биение сердца, и так невыносимы, что каждым раз Мерен непроизвольно хватался за глаз обеими руками. Таита послал помощника за Ханной. Она немедленно явилась и размотала повязку.
– Омертвления нет, – объявила она и принялась менять повязку. – Именно на такой результат мы и надеялись. Семя принялось и начинает укореняться.
– Вы говорите как садовник, – сказал Таита.
– Но мы и есть садовники людей, – ответила она.
Следующие три дня Мерен совсем не спал. Когда боль усиливалась, он стонал и метался на матраце. Он не ел и мог делать лишь несколько глотков воды в день. Когда он наконец уснул, то лежал на спине, связанный кожаными ремнями, и громко храпел через отверстие в повязке. Проспал он целые сутки.
А когда проснулся, начался зуд.
– Мне в глаз словно заползли огненные муравьи.
Он стонал и пробовал тереться лицом о грубые каменные стены помещения. Лекарскому помощнику пришлось позвать на подмогу еще двоих, потому что Мерен был очень силен. Но он почти не спал и не ел, и плоть его словно таяла. На груди отчетливо проступили ребра, а живот так подвело, что словно прилип к позвоночнику.
За многие годы они так сблизились, что Таита переживал его страдания, как свои. И уйти из комнаты мог лишь в те редкие минуты, когда Мерен ненадолго засыпал. Тогда Таита оставлял его под присмотром лекарских помощников и бродил по ботаническим садам.
В этих садах он обретал своеобразный мир, и его снова и снова тянуло сюда. Никакой определенной планировки здесь не было – лабиринт аллей и троп, многие из которых густо заросли. Каждый поворот приносил новое захватывающее зрелище. Аромат цветов смешивался в теплом приятном воздухе и опьянял. Сады были чрезвычайно обширны, но Таита встречал в этом раю лишь немногих садовников, ухаживающих за этим раем. При его появлении они ускользали, скорее как призраки, чем как люди. При каждом посещении он с радостью обнаруживал новые беседки и затененные тропы, которые не заметил раньше, но когда в следующий раз пытался их найти, они исчезали, сменившись другими, не менее прекрасными и соблазнительными. Сад был полон неожиданностей.
На десятый день после засева Мерену как будто полегчало. Ханна снова перевязала ему глаз и объявила, что довольна.
– Как только боль полностью уляжется, я смогу снять швы с век и проверить, насколько хорошо идет процесс.
Мерен провел еще одну спокойную ночь, а утром за завтраком обнаружил хороший аппетит; к нему вернулось и чувство юмора. Истощенным и измученным чувствовал себя скорее Таита, чем пациент. Хотя глаза Мерена по-прежнему были закрыты, он словно бы ощутил состояние Таиты, его настоятельную потребность отдохнуть и побыть в одиночестве. Таиту изумляли вспышки интуиции у его обычно грубоватого и простого спутника, и он расторгался, когда Мерен сказал:
– Ты достаточно долго был при мне нянькой, маг. Если приспичит, я могу помочиться и под себя. Ступай отдохни. Я уверен, на тебя страшно смотреть.
Таита взял посох, подоткнул полы одеяния и пошел в верхнюю часть садов, самую дальнюю от лечебницы. Эта часть казалась ему наиболее привлекательной. Он сам не понимал почему: может, потому что это был самый дикий и неухоженный уголок кратера. С каменного склона сорвались огромные валуны и стояли, точно разрушенные памятники древним царям и героям. Над ними в изобилии сплетались ползучие и вьющиеся цветковые растения. Таита зашагал по тропе, которую, как ему казалось, хорошо изучил, но в одном месте, там, где тропа резко поворачивала между двумя большими камнями, впервые заметил другую хорошо протоптанную дорогу, ведущую на юг, к вертикальной стене кратера. Таита был уверен, что, когда побывал здесь в прошлый раз, дороги не было, но к этому времени он уже привык к иллюзорным подробностям сада и без колебаний выбрал новый путь. Скоро он услышал справа от себя журчание воды, пошел на звук и через густые зеленые заросли выбрался в другой укромный уголок. Оказавшись на небольшой поляне, он с любопытством осмотрелся. Из входа в грот вытекал ручеек и по нескольким поросшим мхом уступам ниспадал в бассейн.
Все дышало таким мирным очарованием, что Таита опустился на мягкую траву и со вздохом прислонился к стволу упавшего дерева. Некоторое время он смотрел вниз, в темные воды. В глубине он заметил очертания большой рыбы, отчасти скрытые нависающим камнем и густыми зарослями папоротника. Рыба размеренно шевелила хвостом – так легкий ветерок колышет флаг. Глядя на нее, Таита понял, до чего устал, и закрыл глаза. Он не знал, сколько проспал, но разбудила его негромкая музыка.
Музыкант сидел на каменном выступе по другую сторону бассейна; это был мальчик трех-четырех лет, скорее чертенок, с кудрявой головой; кудри подпрыгивали и падали ему на щеки, когда он поворачивал голову в такт мелодии тростниковой свирели. Кожа золотистая от загара, черты лица ангельские, маленькие руки и ноги – округлые и пухлые. Таита открыл Внутреннее Око, но никакой ауры не увидел.
– Как тебя зовут? – спросил он.
Чертенок бросил свирель, и та повисла на нити у него на груди.
– У меня много имен, – ответил он.
Голос у него был детский и казался прекраснее музыки.
– Если не можешь назвать свое имя, скажи, кто ты, – настаивал Таита.
– Я множество, – ответил чертенок. – Я легион.
– В таком случае я знаю, кто ты. Ты не кошка, но след ее лапы, – сказал Таита. Он не стал произносить имя вслух, но понял, что этот чертенок – одна из многих манифестаций Эос.
– А я знаю, кто ты, евнух Таита.
Лицо Таиты оставалось невозмутимым, но насмешка пробила его защиту, как ледяная стрела. С грацией фавна, встающего со своего лесного ложа, ребенок поднялся на ноги. Посмотрев на Таиту, он вновь поднес свирель к губам. Негромко поиграл и отнял свирель от губ.
– Многие называют тебя магом, Таита, но полумужчина может быть только полумагом.
Он извлек из свирели серебристую трель. Красота музыки не могла смягчить боль, причиненную его словами. Чертенок снова опустил свирель и показал на пруд.
– Что ты здесь видишь, калека Таита? Узнаешь его, Таита, который не мужчина и не женщина?
Таита послушно посмотрел в темную воду. И увидел, как в глубине появилось изображение молодого человека с роскошной гривой блестящих волос, с широким мощным лбом, с глазами, полными мудрости и веселья, понимания и сочувствия. Это был облик ученого и художника. Высокий рост, длинные стройные руки и ноги. Торс мускулистый. Сложение пропорциональное и изящное. Пах закрывает короткая льняная набедренная повязка. Тело атлета и воина.
– Узнаешь этого человека? – спросил чертенок.
– Да, – хрипло ответил Таита; голос почти отказал ему.
– Это ты, – сказал чертенок. – Ты, каким ты был когда-то, много лет назад.
– Да, – прошептал Таита.
– А теперь посмотри, каким ты стал, – сказало исчадие ада.
Спина молодого Таиты согнулась, руки и ноги стали тонкими, как палки. Прекрасные мышцы – жилистыми, живот отвис. Волосы поседели, поредели, распрямились и растрепались, белые зубы пожелтели, и их линии утратила ровность. Глубокие морщины прорезали щеки, кожа под подбородком повисла складками. Глаза потеряли блеск. Перед Таитой была карикатура, но лишь слегка преувеличивающая реальность.
Неожиданно набедренная повязка спала, словно сорванная ветром, и обнажился пах. Пушок седых лобковых волос очерчивал розовый сморщенный шрам, оставленный оскопляющим ножом, и покрасневший прижженный член. Таита негромко застонал.
– А теперь узнаешь себя? – спросил чертенок. Как ни странно, голос его был полон сочувствия.
Эта жалость ранила Таиту сильнее насмешки.
– Зачем ты мне все это показываешь? – спросил он.
– Я пришел предупредить. Если до сих пор твоя жизнь была одинока и пуста, то теперь она станет в тысячу раз хуже. Ты снова познаешь любовь и стремление, но не сможешь утолить свою страсть. Ты будешь вечно гореть в аду невозможной любви.
Таита не нашел, что возразить – боль, о которой предупреждал чертенок, уже охватила его. Он знал, это лишь предвестие того, что последует, и застонал.