Тит скончался на той же вилле, что и его отец, в сентябрьские иды. На 42-м году жизни. До последнего вздоха Тита у его одра стоял Флавий Сабина, двоюродный брат Домициана.
Через несколько лет, став преемником Тита, Домициан казнит родственника лютой казнью. Это случится в октябре. Глашатай по ошибке объявит Флавия Сабину не будущим консулом, а будущим императором. Соглядатай Домициана вольноотпущенник Магон донес об этом своему хозяину. И наутро Домициан зазвал двоюродного брата к себе в гости. Был он сама доброта. Усадил Флавия на ложе рядом с собой, угощал вином и фруктами, даже шутил, что было ему вовсе не свойственно.
Простодушный Флавий Сабина спросил:
– А правда, мой император, что это ты казнил Маттия Помпузнана за то, что он носил с собою твой гороскоп?
– Ты знаешь, я не терплю панибратства, но для тебя я не "мой иператор", а просто брат. Так меня и называй.
– Хорошо, брат… Говорят, Маттий принял мучительную смерть за этот гороскоп… Так ли это, брат?
Домициан ответил не сразу. Он осторожно прощупывал почву:
– Ты же знаешь, что мне предсказали халдеи?
– День, час и даже род твоей смерти, – поднося янтарную гроздь винограда к пухлым губам, весело сказал захмелевший Флавий Сабин. – Будто ты погибнешь от рук заговорщиков… Вот когда – я запамятовал… Сказки для детей. Смертному можно узнать прошлое человека, но кто из смертных может знать его будущее? Ни святым, ни нищим волхвам и халдеям этого не дано. Одна Пренестинская Фортуна, к дощечкам которой ты обращаешься каждый новый год, может это знать…
Домициан деланно рассмеялся:
– Врут, всё врут завистники и враги мои… Как много их у меня, брат, невыносимо много.
– Дожить до 32-х лет и не иметь врагов – признак слабой натуры… Слабым тебя, Домициан, не назовешь.
– Отрадно слышать это, Сабина, из твоих уст.
Император сам налил в чашу гостя сладкого фракийского вина, подвинул блюдо с виноградом поближе к брату.
– Я не слаб, я – милосерден… Ты, наверное, поверил, что это я отдал приказ казнить Юния Рустика за то, что издал похвальное слово Фрасее Пету и Гальвидию Прииску?
Брат кивнул, пригубив терпкое вино.
– Я, Домициан, знаю: по твоему же приказу из Рима и Италии изгнали всех философов…
– Ложь! – перебил Флавия Домициан. – Наглая ложь… Мне мстят обрезанные… Мстят за иудейский налог, введенный для нужд империи. У этих обрезанных, ты знаешь, брат, языки длинные. А разят слухи страшнее отравленного копья.
Неслышно, кошачьими шажками, вошел черноголовый и черноглазый Магон, смиренно опустив виноватые глаза долу: ему было стыдно за предательство своего бывшего хозяина.
– А хочешь я накажу этого презренного раба, распустившего и о тебе слухи? – спросил Домициан.
– Не стоит, – улыбнулся Сабина. – Я не боюсь лжи… Не липнет она ко мне, брат.
Домициан деланно восхитился, похлопав в ладони.
– Магон! – елейным голосом позвал император и повернулся он к своему соглядатаю. – Подойди ко мне!
Магон подошел на полусогнутых, зная, что чем ласковее господин, тем лютее будет наказание…
– Ты, часом, не иудей? – ласково улыбаясь, спросил Домициан. – А ну-ка, покажи нам свой фаллос…
– Мой повелитель… – взмолился Магон.
– Давай! – уже жестко приказал император. – Если он не обрезан, то чего тебе бояться? Но если ты обрезан и не платишь иудейского налога, то, согласись, ты виновен не передо мной, но перед законом.
– О, мой государь… – бледнея, прошептал вольноотпущенник и послушно исполнил волю императора.
Домициан обрадовано вскрикнул, будто ожидал этой встречи со срамом своего слуги:
– Иудей! Я так и знал… Кругом одни евреи, брат… Где вы, сыны Рима, владыки земли, облаченные в тогу?… Парфений!
Тут же из потайной двери появился спальник Парфений, детина под два метра роста, с ужасным шрамом от меча варвара на изрытом оспой лице.
– Парфений… – ласково прошелестел Домициан. – Ну, ты знаешь, что нужно делать с теми, кто пытается обмануть меня… В данном случае я пекусь не только о своем благе, но и о благе государства. Иудей Магон не платил налоги и тем самым преступил закон. А перед законом все равны. И даже мой верный Магон. Не так ли, Парфений?
Тот молча кивнул и подтолкнул остолбеневшего от страха Магона к выходу из спальни императора. Раб в мольбе сложил руки на груди.
– Государь, помилосердствуй… – прохрипел вольноотпущенник.
Домициан закинул крупную виноградину в рот, раздавил ее языком и лениво проговорил, не глядя на склоненного к его ногам доносчика:
– Если я буду поощрять доносчиков, то все подумают, это государство поощряет доносчиков. Люди же должны знать, что я пекусь о здоровье Рима… Хотя без подлых доносчиков не будешь знать о коварных заговорщиках. Однако закон суров, но это – закон.
Император сделал рукой знак Парфению.
– На крест я тебя, Магон, не отправлю… Пусть накажут доносчика по обычаю предков.
Двенадцатый цезарь Рима возлег на ложе, сладко потянулся.
– Доброта, доброта и милосердие погубят меня, а не заговорщики и предсказания халдеев… Я очень добрый. И очень справедливый. Донесли мне, что трое вольноотпущенников оскорбили мою прическу. Я сгоряча потребовал у сената приговорить их к казне на кресте. А когда жестокосердные уже послали моих обидчиков на казнь, я остановил их и пожалел преступников. Говорю сенаторам, что это я проверял, как они меня любят. Теперь вижу, что любят… И хочу помилосердствовать в отношении сенаторов. Пусть осужденные выберут казнь сами. Милосердно? Не так ли, брат?
Флавий Сабина перестал забрасывать в рот сладкий виноград, уставившись на двоюродного брата неподвижным взгядом.
– Они, говоришь, оскорбили твою прическу? Как это?
– Да так… Посмеялись над чьей-то плешью. А такие шутки я принимаю, как личное оскорбление. Ты же знаешь, как я отношусь к волосам. Даже книгу издал об уходе за ними, стихи написал.
И он продекламировал:
– Видишь, каков я и сам красив, и величествен видом?
Он посмотрел на своё отражение в зеркале, вздохнув, сказал:
– Ничего нет пленительнее красоты. Но нет ничего и недолговечней её…
В спальне вновь появился Парфений, встал у колонны, скрестив руки на груди.
– Ну, брат, я пошел… – встал со своего ложа Флавий Сабина. – Ты действительно очень добр ко мне. Врут люди…
– Враги мои, – поправил император.
– И мои тоже, значит.
Домициан хлопнул в ладоши и подмигнул Парфению:
– Проводи дорогого гостя, моего двоюродного брата. И прикажи носильщикам доставить туда, куда он прикажет. Понятно, Парфений?
Тот молча поклонился императору.
Больше Флавия Сабины никто и никогда не видел ни живым, ни мёртвым.
3
Максим сел на перронную лавочку, сжимая в руке закрытую бутылку пива. Со стороны ярко освещенного киоска в его сторону шли двое молодых мужчин, в спортивных штанах и кожаных куртках. На головы были накинуты светлые матерчатые капюшоны, хотя дождь давно перестал.
– Дядя, дай на пиво… – с характерным среднеазиатским акцентом сказал один из парней.
Максим протянул так и не открытую им бутылку "Балтики".
– Откуда, мужики? Таджики?… – спросил Звездочёт, вглядываясь в смуглые лица парней. – Гастарбайтеры? Как платят на стройке?
– Как платят, дядя? – усмехнулся тот, что был пониже ростом. – Вишь, на пиво даже не хватает…
Низкорослый взял бутылку, повертел её в руках и поставил на лавочку.
– Раз ты такой добрый, дядя, то дай нам и закурить…
Максим полез за сигаретами в карман, но маленький таджик вынул руку из кармана, в которой блеснуло узкое лезвие ножа.
– Тихо, дядя… – с присвистом прошипел он. – Гони мобилу, деньги… И тихо, а то порежу…
Его напарник уже снял с плеча сумку, тянул к себе тубу с эскизами к главной картине Звездочёта. Максим тубу не выпускал из рук, чувствуя, как уперся нож маленького гопника прямо в ребро. Дело принимало серьезный оборот. Одно неосторожное движение Максима могло стоить ему жизни.
– Где мобила? – прошипел в ухо маленький.
– Нет у меня сотового, – ответил Максим. – И никогда не было…
Низкорослый, не убирая ножа, бросил напарнику:
– Рафик! Проверь дядины карманы…
Рафик первым делом залез во внутренний карман плаща, вытащил бумажник с деньгами, билетом и паспортом, потом сноровисто ощупал карманы плаща, не обращая внимания на звон ключей от квартиры и мелочи, что дала в качестве сдачи киоскёрша.
– В трубе – что? – спросил маленький. – Рафик!..
Второй гопник дернул за тубу, с характерным звуком открыв крышку пенала – будто пробку из бутылки доброго вина выдернули.
– Мазня какая-то!.. – сказал грабитель, приехавший в Москву на заработки и грязно выругался.
Эскизы полетели в лужу.
– Бери голую бабу!.. – скосил глаза на рисунки маленький, угрожавший Максиму ножом. – Бери, Рафик!
Он заливисто рассмеялся:
– В вагончике дрочить будешь…
Долговязый наступил на эскиз грязным ботинком и тоже утробно забулькал смехом. Звездочет будто очнулся, вышел из оцепенения первых минут налета – эти сволочи теперь обижали его детище, его творение. А этого Нелидов спустить никому не мог.
И тут Максим сделал то, чего никак не ожидал от себя, любимого и в разумных пределах трусливого обывателя. Он, будто сжатый в пружину, резко выпрямился, ударив головой в широкополой шляпе маленького прямо в челюсть. Тот отлетел на метр, проехав юзом по мокрой лавочке. Бутылка с пивом грохнулась на перрон, пенно взорвавшись на асфальте.
– Ой, больна-а-а!.. – закричал маленький таджик, выронив нож. – Он, Рафик, дерется!..
Но Рафик уже бежал по немноголюдному перрону, оглядываясь на копошившегося на лавке сотоварища. Долговязый таджик энергично расталкивал пассажиров с вещами, будто сам спешил на южный экспресс до Душанбе или куда там ему…
– Убью, чурка!.. – замахнулся на маленького Максим кулаком.
Маленький пискнул, забыв про свой складник, скользкой змейкой выскользнул из-под своей жертвы и дал стрекача прямо через пути, запрыгав по блестящим рельсам, как резвая собачья блоха.
Нелидов пнул нож ногой. Тот со звоном упал на рельсы. Художник, еще плохо соображая, что же произошло минуту назад, стал собирать эскизы, стряхивая с них грязную воду. Наконец все рисунки были аккуратно свернуты и помещены в своё сухое хранилище. Он взял тубу в руки, печально глядя на равнодушных ко всему, что их близко не касалось, пассажиров. Гастарбайтеров из солнечного Таджикистана давно и след простыл. Пассажиры, боясь попасть в невольные свидетели, делали вид, что "всё хорошо и спокойно в Датском королевстве". Страх давно прошел. Вместе с ним в людском водовороте Курского вокзала исчезли и его последние деньги, билет до Курска на старооскольский поезд.
В радиодинамике что-то мелодично брякнуло, и ровный равнодушный голос вокзального диктора объявил посадку на поезд Максима.
Он зачем-то вывернул карманы плаща. В правом остались ключи от квартиры в его городке под Курском и семь рублей мелочью. До отправления поезда № 144 оставалось еще двадцать минут.
Максим встряхнул головой, будто мокрый пес, вылезая на берег из бурной холодной речки. Нужно было действовать. Но после нападения "чурок" голова соображала туго.
Он ринулся к билетной кассе, в которой утром покупал билет до Курска.
– Граждане! – расталкивал он короткохвостую очередь к пятой кассе. – У меня только что украли билет и все деньги…
– Придумай что-нибудь поновей! – крикнула стоявшая у самого окошечка кассы толстая бабенка и только крепче к груди, на которой можно было усадить сразу двух близнецов, прижала дамскую сумочку. – Ходят тут такие, в шляпах, от которых только все неприятности…
– Не суетись, шляпа! – подержал пухлую тетку мужичок с тяжеленным рюкзаком за спиной. – У меня, может быть, тоже чего украли… Но я же стою!
Наконец Максим пробился к кассирше.
– Девушка! – поглядывая на часы, бросил он пожилой кассирше в амбразуру. – Меня только что ограбили.
– Обратитесь в милицию, она на втором этаже, – механическим голосом ответила та. – Следующий…
– Некогда в милицию, стосорокчетвертый уже отправляется через пять минут. Я утром в этой кассе билет покупал, вагон четырнадцатый, место двадцать второе… Тут ваша сменщица сидела, блондиночка такая симпатичная.
– У нас все симпатичные. А от меня что вы хотите? – спросила кассирша.
– Ну, пробейте по своему компьютеру дубликат какой-нибудь. Ведь билет до Курска на стосорокчетвертый старооскольский брал я, Максим Дмитриевич Нелидов Это я – Нелидов. Я!..
– Головка от буя! – съязвила толстая тетка, купившая билеты, но не отходившая от "места происшествия".
– Паспорт! – оборвала Максима кассирша.
Звездочёт сокрушенно вздохнул:
– Нету паспорта, тоже украли…
– Человек без паспорта. Террорист в шляпе! – сказала тетка мужу, и они поспешили к выходу на перрон.
– Отойдите от кассы, гражданин, и не морочьте мне голову! – с потаенной угрозой в голосе сказала кассирша и захлопнула окошко.
– Ну вот, покачал права? – с укоризной спросил мужик с рюкзаком. – В Москве без взятки ни один вопрос не решить… Коррупция, брат, всероссийского масштаба…
Денег на взятку не было, если не считать оставшихся семи рублей мелочью. Максим взглянул на часы – и, прижимая к груди тубу с экскизами, как родное дитяти, бросился на перрон. До отправления поезда оставалось минуты две, не больше.
У плацкартного вагона № 14 скучала крашенная под блондинку проводница вагона неопределенного женского возраста.
– Это четырнадцатый? – запыхавшись, спросил Максим. – У меня двадцать второе…
– И где тебя нелегкая носила? – не зло спросила проводница. – Вот, уже трогаемся… Живо в вагон!
Он прыгнул в тамбур, прошел на свое законное место. И хотя Максим понимал, что минут через пять к нему подойдет эта красавица РЖД, он, глядя на хмурые лица попутчиков, блаженно улыбался.
– Ах, это – ты, человек бес паспорта? – подняла на Максима заплывшие жиром глаза уже знакомая художнику женщина.
Толстуха, с укоризной поглядывая на сумрачного мужа, деловито распихивала свои пакеты и сумки.
Максим дружелюбно улыбнулся серьезной тетке, подмигнул её мужу, мучавшемуся, как понял Нелидов по его печальному образу, с глубокого похмелья.
– Чего такую шляпу а общественном месте напялил? – не отвечая улыбкой на улыбку, спросила попутчица. – Ты что, Боярский, что ли?
– А все-таки Бог есть, – глядя в окно, за которым побежали вечерние огни Москвы, сказал Максим.
– Для кого как… – ответил мужик, когда его супруга направилась к еще запертому туалету. – У тебя, браток, пивка для рывка не найдется?
Максим, всё еще улыбаясь, покачал головой:
– Я своё пиво таджикам отдал, а они меня хотели зарезать, сволочи… – сказал он попутчику.
– Сволочи, – согласился мужик и убежденно добавил: – Все сволочи, независимо от национальности. Свояк, родная душа, можно сказать, взял и выжрал моё горючее. У меня священная традиция – на опохмелку оставлять. Иначе инфаркт обеспечен. Знал про то, паразит, а выжрал… Тоже сволочь.
И вздохнул, как тяжело больной:
– До Тулы дотерплю как-нибудь, а в Туле на вокзале сразу полторашку возьму… Иначе, брат, помру от засухи…
Подошла проводница, присела на краешек нижней полки.
– Билетики, граждане…
Поезд резво набрал ход, за окном пролетали пригородные платформы – от Москвы, от Москвы…
– Так, девятнадцатое и двадцатое, до Старого Оскола, – кивнула проводница хмурому мужичку, укладывая их билеты в одну ячейку папки. – Ваш билет, молодой человек…
Максим машинально сунул руку в боковой карман плаща, смущенно улыбнулся и извиняющимся голосом ответил:
– А у меня, извините великодушно, и билет и все деньги на вокзале украли…
– Как это?… – опешила проводница, изучающее глядя на безбилетника.
– А как грабят честных людей – грубо, примитивно, без затей. Нож под ребро – и гони бумажник!
– Его чуть гастарбайтеры не зарезали… – вставил неопохмеленный мужичонка. – Сволочи, почище моего свояка.
Проводница раздумчиво смотрела в голубые, чуть смеющиеся глаза Максима.
– Не шутите, пассажир?
– Да уж какие шутки.
– Значит, вы – заяц.
– Я – осел, а не заяц.
– Самокрититично.
– А все ослы страдают самонадеянностью. Одна надежда на милосердие зоопарка. Законное, по билету, моё место – двадцать второе, верхняя полка. Я о нём вам сразу же при посадке заявил. И никто, кроме меня, его не занял. Да и вот женщина эта, – Максим глазами указал на солидную тетку, – видела, как я пытался в кассе получить дубликат билета, выданного на фамилию Нелидов. Мою фамилию…
Проводница энергично покачала симпатичной головкой – будто стряхнула с себя эту словесную мишуру, которой её осыпал безбилетный пассажир.
– Подождите, подождите… Совсем меня запутали. Как это – "моё место по "закону"? А – билет? Я спрашиваю, где ваш проездной документ, подтверждающий право на проезд до…
– До Курска, – подсказал Максим.
– Допустим, до Курска.
Проводница подумала о возможных неприятностях с зайцем, слова которого ни себе в карман, ни в карман ревизоров не положишь…
Нелидов от вагонной духоты и переживаний вспотел, снял шляпу, и проводница увидела длинные смоляные волосы своего "зайца", стянутые в хвост пониже затылка. Парня нельзя было назвать красавцем, но в го взгляде было что-то притягивающее, глубокое и вместе с тем доброе, не таящее в себе ни угрозы, ни зла. Было видно, что он нравится молоденькой проводнице.
– Вы не переживайте, в компьютере кассы вокзала осталась моя фамилия – Нелидов. Максим Дмитриевич Нелидов.
И он, по военному щелкнув каблуками, франтовато нагнул голову. А вас, прекрасная хозяйка вагона, как звать-величать?
– Люба, – машинально ответила она…
– Любовь, значит, – подхватил Максим. – Моё любимое имя.
– Разрешите ваш паспорт, – Любаша опять стряхнула дурман магии и наваждение, напущенные на нее безбилетником. В голове пронеслось: "Вот такие красавчики с подвешенными языками чаще всего и бывают мошенниками… Так учил бригадир на инструктаже".
– Да ничему нас жизнь не учит, – будто угадал её мысли заяц. – Паспорт, билет и паспорт я положил в одно место, в бумажник. А бумажник-то и умыкнули грабители.
– Так вы – человек без паспорта? – ужаснулась Люба.
– Как Паниковский.