– Сразу видно, что аферист! Я его еще у кассы приметила. От таких все наши беды… Такие на выборы не ходят, – выпалила жена хмурого мужичка, вернувшаяся из туалета в мужских спортивных штанах с красными генеральскими лампасами. – Ссадить его на первой же станции – вот и вся недолга. Мне такие же мошенники как-то пачку денег из нарезанных листов подсунули, на работе… Представляете – чистых листов бумаги!
– А вам, мадам, следует, как огня, бояться кленового листа. Обыкновенного листа привокзального дерева Это я вам как звездочёт со стажем говорю…
Баба в генеральских штанах покрылась краской, подбоченилась, готовясь отразить любую атаку афериста.
– Откуда вы такие, черти волосатые, на нашу голову свалились? Я – член избиркома! Да вы знаете, знаете!.. – она так и не расшифровала свои тайные знания, обратившись за поддержкой к мужу, молча страдавшего на верхней полке. – Вася! А ну разберись с этим аферистом. Он меня каким-то листом пугает. А у самого документа нет.
– Вася, не обращая внимания на расходившуюся супругу, с гримасой мученика спросил проводницу:
– Скоро Тула?
Любаша не ответила.
– Знаете что, гражданин Нелидов… Или как вас там?
– Друзья называют Звездочетом…
– Вот видите, люди добрые. Кликуху имеет. Погоняло, как они говорят – Звездочет! Из тюрьмы, наверное, убег! У них там у всех клички заместо нормальных имен!.. – шумела на весь вагон "член избиркома".
Муж активистки-общественницы грузно слез с верхней полки и, покачиваясь, направился к служебному купе, где с отвращением стал пить теплую кипяченую воду из титана. Когда вернулся к конфликтующим сторонам, спросил:
– Скажи, Звездочёт, а как завтра наши сыграют с англичанами?
– Сперва забьют англичане, но наши все-таки победят – два один, – как бы между делом, ответил Нелидов.
Мужичок хрипло рассмеялся:
– Ну, ты, лепила, загнул!.. Выиграть у родоначальников футбола? Ты гляди, еще кому-нибудь такое не сбрехни, прорицатель!..
– Два один, и к гадалке не ходи, – с улыбкой повторил Звездочет. – Два один в нашу пользу…
– Я как член избиркома требую, – скривила губы бдительная пассажирка. – Паспорта нет, а кругом террористы.
– При чем тут это? – пожал плечами Нелидов. – Вы член какого избиркома? Уличного?
– Сам ты бомж! – вспыхнула "генеральша". – Скоро узнаешь, какого… Все вы узнаете!
И, перейдя на свистящий шёпот, добавила:
– Я, может быть, из самого НФР.
– Может быть, ФБР? – не снимая улыбки, спросил Максим.
– Из Национального Фронта России, дурак!
– Угу, – кивнул Звездочёт. – Опричники царя-батюшки…
– Ну, с меня хватит! – захлопнула дерматиновую папочку Люба, не любившая политических намёков. – Всем успокоиться и спать. А вы, гражданин Звездочет, пройдемте в служебное купе.
– Для выяснения личности?
– Разберемся.
Проводница явно была в замешательстве, не зная, как ей быть с первым в ее послужном списке зайцем.
– Правильно! – закивала пассажирка в лампасах. – С такими нечего церемониться, – под стук колес кричала им член избиркома. – В Туле его ссадить! Вы гляньте на его рожу – вылитый террорист-безбилетник.
Она перевела дух и уже жалобно пустила вдогон последние, только что отлитые и горячие, пули: – Он меня каким-то листом пужал! Напугал ежа голой жопой!.. Я в партии пенсионеров с двухтысячного года! Я у администрации в пикете стояла, не хуже человека с ружьем!
Бедная партийная активистка еще не знала, что в Старом Осколе на мокрой платформе её уже поджидал роскошный кленовый лист, украсивший бы любую коллекцию юного ботаника из нашей средне-реформированной школы. Но на этот раз листу было суждено стать не экспонатом гербария, а камнем преткновения. Скоро бывшая пикетчица, выйдя на знакомый перрон, поскользнется на этом листе ровно в "ноль часов ноль минут" остановившихся еще в начале года вокзальным часам. Только чудом она не угодит под тронувшийся поезд, но судьба на этот раз милует члена избиркома… Судьба даст ей в травматологии старооскольской больницы, где она неустанно будет изобличать врачей-взяточников и прочих негодяев, последний шанс. С месяц она думала над героической судьбой простой русской бабы, которая, если партия позовет, будет ночами стоять в пикетах у любой администрации и любой, даже самой народной, власти.
А в тот день, по прибытию в Старый Оскол, её муж Вася ровно в двадцать часов сорок девять минут разлепит у включенного телевизора тяжелые веки. Он тупо переведет взгляд с пустой бутылки водки на телеэкран. Весь матч века он под гул стотысячного стадиона в Лужниках он мирно проспал у телевизора. И только после окончания матча понял: наши выиграли – 2:1.
– Тренеры обнимаются, игроки целуются, стадион ликует, – услышал он голос комментатора, когда к Васе вернулось сознание. – Свершилось непредвиденное: Россия выиграла у Англии со счетом два один!
Вася коротко выдохнул:
– О!
Но он не только сказал "О", но еще и подумал: нужно снова идти за бутылкой – обмыть единственную за последнее десятилетие хорошую футбольную новость. Сунув голову в амбразуру палатки, он загадочно улыбнулся усатому армянину:
– А я счет еще вчера знал… Мне Звездочёт его сказал.
– Чего надо, дорогой? – выпихивая счастливую Васину голову со служебной территории, спросил хозяин палатки. – Водки? Так и говори! А сказки мне не надо, не рассказывай…
– Я вчера еще счет знал.
– Не физди!
– Знал, армянская твоя рожа! Мне Звездочёт сказал! В шляпе такой, как у Боярского…
– Бери водку и уходи!
– Они Звездочета ограбили, ваши черножо…
Армянин перебил Васю:
– Слышь, мужик! Я милицию ща визову…
– Да пошел ты…
И тут кто-то ласково тронул Васю за плечо. Он обернулся и поздоровался с двумя милиционерами.
– Нарушаем? – спросили его стражи порядка.
– Да ни в жисть! За победу хочу выпить, господа урядники! За нашу победу…
Рябой милиционер, "крышевавший" киоск, заглянул в амбразуру.
– Арсоныч, нарушал клиент?
– Ой, как нарушал, начальник!.. Совсем плохо нарушал…
– Кто? – искренне удивился простодушный Василий. – Да чтобы я…
– Заткнись, уважаемый – видим теперь сами, что нарушаешь, – ответили милиционеры и для обездвиживания социально опасного элемента – на всякий случай – дали непохмелённому Ваське по башке резиновой дубинкой. Тот сразу же обмяк резиновой игрушкой, из которой выпустили воздух. Василий, отправивший супругу в больницу, так и не успел вкусить сладкого слова "свобода". Он с тихим вздохом по несостоявшемуся счастью медленно осел к ногам патрульно-постовой службы.
– Петренко! Возьми в участок и его бутылку. Пригодится нам в качестве вещдока!
И сержанты расхохотались – уж больно удачной им показалась эта шутка "про вещдок".
Это была первая счастливая ночь российского футбола – удивительная и, как всегда, непредсказуемая.
4
Утром Домициан по своему обыкновению играл в кости. Это было его любимым времяпровождением, если не считать ежедневных купаний и метиаинских яблок. Эти яблоки он любил запивать вином из бутылочки. Потому что за завтраком так наедался, что в обед ничего, кроме этих яблок есть уже не мог.
Потом игра в кости с самим собой ему надоела. Он стал ловить мух. Поймав насекомое, с наслаждением протыкал её острым грифелем.
Домиция, просыпавшаяся в своих апартаментах раньше супруга, вызвала к себе спальника цезаря, вольноотпущенника Парфиния.
– Проснулся?
– Да, государыня.
– Кто у цезаря?
– Никого, моя госпожа… Даже мух уже нет.
Домиция не поняла странного ответа, но решилась войти в спальню к мужу. Домиция еще во второе консульство Домициана родила ему сына, но он умер в августе, на второй год его правления. После этого Домициан дал жене "своё" имя, став называть ее Августой. Домиция не выдержала издевательств, бесконечных измен мужа, его сладострастной "постельной борьбы" с многочисленными наложницами и даже римскими проститутками. В "постельной борьбе" кривоногий плешивый карлик Домициан был неутомим. Его любимым занятием в постели было выщипывание волосков с тел заложниц, то, что сегодня называют эпиляцией.
Она не выдержала откровенных оргий мужа, унижающих ее достоинство и знатное происхождение. Особенно ей докучали злые языки сплетников, недостатка в которых никогда не было во дворце цезарей. "Ежели вы не даёте отдыха своим языкам без костей, – решила она, – то пусть они молотят не пустую полову".
На какое-то время её развлекла любовная страсть к актеру Парису. Но "злобный карлик", как называла Домиция про себя Домициана, прознав про эту любовную связь, велел казнит Париса. Эпитафию на могильном камне Париса написал талантливый поэт Марциал. Домициан, прочитав эпитафию, посерел от злости и велел убивать всех, кто приносил цветы на могилу любовника жены, с которой он развелся. Однако без Домиции Домициан долго не вытерпел. Спустя некоторое время он снова взял ее к себе. Как сам утверждал, "по требованию народа".
Вернулась Домиция уже другой. Страдания и роковая любовь сделали её смелой и мудрой.
– В тебе, мой государь, – сказала она как-то в равных долях еще при рождении смешивались пороки с достоинствами. Но с годами эта мешанина поеряла гармонические пропорции и, наконец, даже твои достоинства превратились в пороки. Ты стал жаден и жесток.
– Жадным меня сделала моя бедная молодость, а жестоким – этот вечный, липкий до омерзения страх, который всегда со мной, – ответил Домициан. Он сказал прощенной жене сущую правду.
Домиция знала его тайну – предсказания халдеев-прорицателей. Это они, когда Домициан еще был младенцем, предрекли ему смерть от кинжала. Даже назвали точный срок его гибели – 18 сентября 96 года, ровно в пять часов. С приближением грозящего срока он день ото дня становился все более мнительным. В портиках, где он обычно гулял, от отделал стены блестящим лунным камнем – полупрозрачным мрамором, открытым еще при Нероне в Кападокке.
– Зачем ты потратил такие огромные деньги на этот редкий камекнь? – спросила Домиция мужа. – розовый мрамор ничуть не хуже.
– Дура, – с усмешкой ответил Домициан. – Я, император Рима, должен смотреть не только себе под ноги, но и хорошо видеть всё, что делается за спиной цезаря.
Домиция появилась в спальне "злобного карлика", как прозвала своего мужа, с блюдом грибов в руках.
– Мой государь, – опустила она глаза, – отведай это волшебное блюдо… Его я приготовила для тебя сама…
Он приподнял золотую крышку, втянув аромат раздувшимися ноздрями.
– Но сперва, государыня, ты первой откушаешь своё угощение… Изволь. Я жду.
Домиция подняла на него удивленные глаза.
– Тебе не суждено умереть от грибов… – выдохнула супруга. – Чего ж ты боишься?
– Я так хочу!
Он нетерпеливо ждал. Домиция попробовала своё же угощение.
– Ешь еще!
Она исполнила приказание, выразительно глядя на него. В глазах Домиции цезарь прочитал ироничное: "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет в Тибре…".
– Для чего ты их приготовила? – спросил Домициан. – Грибы, говорил германский врач, дают мужскую силу…
– А тебе уже не достаёт её для твоих "постельных боёв"? – спросила Домиция. – После того как пропал без вести твой двоюродный брат Флавий Сабин, ты откровенно жил с его женой Юлией. Мне известно, что именно ты, Домициан, стал виновником её смерти, заставив вытравить плод, который Юлия понесла от тебя.
– Оговор! – вскричал император. – Тебе нашептали мои заклятые враги. Кругом одни недоброжелатели, заговорщики, насмешники!
– А грешки молодости?… – подняла брови Домиция.
– Что ты имеешь ввиду? – насторожился цезарь.
– И имею ввиду Лепиду… Ты знал, что она замужем за Элием Ламией… Знал! Но всё равно женился. И в тот же день, верно, на радостях раздал в столице и провинциях двадцать должностей. Веспасиан даже говаривал: "Удивительно, как это сын не прислал ему преемника…". А потом, устав от постельной борьбы, затеял поход на Галлию и Германию, без всякой нужды, просто наперекор отцовским советникам. Главным для тебя, Домициан, было сравняться с братом!Влиянием и саном…
Он встал с ложа, подошел к окну.
– Вон они, мои верные друзья!.. Думают, какие бы козни еще мне состроить, как унизить, а может быть, и убить… Лицемеры и развратники!
Он взял в руки свой недописанный трактат о нравах.
– Я взял на себя попечение о нравах римского общества, Домиция. Сим трактатом я положу конец своеволию в наших театрах, где зрители без разбора занимают места всадников! Я уничтожу сочинителей этих срамных эпиграмм, порочащих именитых римлян! Я буду строго наказывать за страсть к осмеянию римских святынь, заслуженных перед Римом людей, за порочную страсть к лицедейству! Я…
– Еще вчера римский театр был предметом национальной гордости… – прошептала Домиция. – Побойся богов, Домициан! Я так люблю наших комедиографов, но больше других – Плавта… Он когда-то в своей "Естественной истории" хвалил твой вкус. Ты раньше утверждал, что талант Плиния – от божественной Минервы…
Домициан напряженно молчал.
Жена вздохнула и улыбнулась своей очаровательной улыбкой:
– Ну, я знаю, что ты любишь искусство всем сердцем, просто стесняешься это показывать на людях. Не хочешь быть сентиментальным, как актер Латин… Он умеет притворно плакать настоящими слезами. Но я ему прощаю лицедейство – это театр. Великий театр…
Она заглянула ему в глаза.
– Ну же, дорогой… Я так мечтала увидеть новую комедию Плавта… Говорят, в ней замечательно играет молодой, но такой талантливый Латин…
– "Красавчик Парис"… Теперь вот "великий Латин"… – передразнил император Домицию. – Жаль, если великий актер умрет и в нем, как в несчастном Нероне, воткнувший себе меч, в конце концов, в горло. Вот к чему приводит ваше лицедейство… Красавчик Парис закончил свой путь куда достойнее банального самоубийства. Кому не хватает мужества, мы всегда добавим.
Домиция промолчала. Она крепилась из последних сил, внешне выказывая свою покорность и полное послушание.
Император энергично зашагал коротенькими шашками, вспомнив насмешки комедиантов и все последние обиды, нанесенные поэтами, писателями и актерами.
– Что Плиний или твой Плавт, Домиция!.. Они уже не находят тем. До них сказали всё великие греки. Ничто не ново под луной. К тому же измельчали в сарказме… Этот яд, что желчь, разъедает душу.
Короткие ножки Домициана не позволяли ему шагать шире, и император, как мог, помогал им, энергично размахивая руками.
– Плавт думает, что его намёки и кивки в сторону рода Флавиев смешны… Он замедлил шажки у ног супруги, опустился на колени, целуя край её платья. – Не – смеш – но, моя очаровательная и мудрейшая из жен, моя прелесть Домиция. Талант его высох, как старое русло Тибра… Желчь, поверь, не лучший помощник старому словоблуду. Разбавил бы её медом, подсластив невыносимую горечь… Гораздо смешнее, я думаю, гладиаторские бои женщин, проституток, надрессированных в гладиаторских школах. Или бои карликов. – Он даже подпрыгнул от этой идеи. – Да, да!.. Бои карликов. Это по-настоящему смешно. Твои Плиний и Плавт изойдут желчью и мочой от зависти. Разве не забавно смотреть, как умирает маленький, жалкий гладиатор? Народ и сенаторы получат настоящее зрелище. Некогда будет думать о заговорах и прочих гадостях. Я ускорил воплощение идеи карликовых боёв с дикими зверями… Я подписал указ.
– Спеши не торопясь, говорил мой отец, – задумчиво произнесла Домиция. – Вместе с политиками умирают и их законы, а искусство – вечно. Поэтому осторожный правитель лучше безрассудного. Театр, наши комедиографы, поэты, писатели – это гордость Рима и всей Италии…
– Чушь! Насмешки возвышают смеющуюся чернь, но унижают цезаря. Ты знаешь, я чту Минерву. Это она мне шепнула во сне, что гладиаторские бои гораздо полезнее римлянам, чем театральное лицедейство. Нужно действие! Действие!.. Тогда зритель ни о чем таком, ни о новых налогах, ни о заговоре думать не будет. Действие загипнотизирует его мозг, завладеет его сердцем. А смеху прибавит потешность происходящего. Ты видела когда-нибудь смерть карлика? Это, должно быть, очень смешно…
За окном прокаркал старый ворон, прилетавший в поисках объедков с царского стола. Мальчик-раб, друживший с этой вещей птицей, отрывал от своей черствой лепешки крохи и бросал черному гостю. Ворон с достоинством мудреца клевал, поглядывая на поместье Домициана из рода Флавиев. "Нужно наказать мальчишку, – подумал император. – Не забыть бы сказать управляющему… Пусть экономит на обедах рабов, коль они так легко ими делятся с гадкими падальщиками". Ворон, будто услышав императора, повернул голову и сказал фразу, которой его научили веселые люди:
– Всё будет хор-р-рошо!
Цезарь задернул занавески и отошел от окна к ложу. О чем это он говорил с вечно спорящей с ним Домицией, женой строптивой, но мудрой и прекрасной. Ах, да…
Он поправил стремительно редеющие волосы, которые берег как зеницу ока и ухаживал за ними лучше любого придворного парикмахера. Домициан подошел к мраморной нише, на которой до его указа о литературных пересмешниках стояли книги великих писателей Рима.
– Да разве провозгласят когда-нибудь божественным того, – с пафосом произнес он, – над кем потешались неблагодарные плебеи и целые легионы!?. Жаждут театрального действа? Пусть разыгрывают пышные церемонии во время религиозных праздников. Слава богам, их у нас до шестидесяти в год… А трагедии и обличительные комедии – запретить! Для блага же самих римлян. Их нравственного здоровья. Буду личным цензором всех кусачих и похотливых писак.
– Но, мой государь, ты, видимо, забыл: как раз сегодня мы должны быть в театре… – обезоруживающе улыбаясь, вставила Домиция в страстное обличение мужа. – Ты мне обещал… Помнишь?
– Я ничего, милая Домиция, не забываю… Нас отнесут в театр в моих царских носилках в ровно назначенное время. На представление…
Домиция радостно хлопнула в ладоши.
– Значит, комедия состоится?
– А как же, дорогая!.. Я помню, что обещал тебе. Слово цезаря – закон.