- Езжайте на шахту! За внимание благодарю, но сейчас вам нельзя отлучаться с шахты, особенно на ночь глядя. Это "обличье фигуры", чего доброго, и до копра доберется, на ветер пустит… Поднимите всех, кого можно, на охрану шахты, комсомольцев в первую очередь. Лично проверьте противопожарные средства. Как только приедете на шахту, пошлите нарочного к Федосееву сказать, где я. Абасина тревожить не надо - обойдусь без врача. Вещи мои завтра пришлите, бритву, костюм. - Он обеспокоенно вернулся к шахтным делам: - Как подвигается расчистка ствола? Я уверен, что мы с часу на час кончим разборку подорванной части и дело пойдет быстрее. Это было бы хорошо: настроение на шахте сразу поднимется. Но сейчас будьте особенно осторожны: можно предполагать, что взрыв был устроен в зоне плывунов. Не допускайте на углубке ствола риска. Сейчас держите на этой работе самых опытных, осмотрительных проходчиков.
- Чудно!.. - отметил Самотесов, накладывая разогретую яичницу на тарелочку.
- Что "чудно"?
- Сами же сказали Осипу, что вы уже не начальник шахты, и Абасин говорит, что вы будто с работы сняты. А Федосеев - молчок. Как понять прикажете?
- Я начальник шахты, но вы не опровергайте слухов о моем снятии. Вот и все, что я могу сказать.
- Чудно!.. - повторил крайне заинтересованный Самотесов. - А пока вот что: не нравится мне ваш дворец. От шахты далеко, сыро, ветер из угла в угол гуляет… - Он водрузил тарелочку с яичницей перед Павлом. - Нынче вас на шахту не повезу, дождь еще, застудить боюсь, а уж завтра утром…
- Нет, мне здесь быть нужно, я должен здесь остаться, - возразил Павел. - Может быть, меня Роман позовет, старик этот. - Он с трудом пояснил: - Роман в Клятый лог ходил, вернулся и велел Леночке начальство звать. Должно быть, хотел что-то важное сказать. Он в старину на Клятой шахте работал, вероятно знает вентиляционный шурф… Леночка говорит, что Петюша ушел в лог искать Романа и не вернулся. Где Петюша? Я за него отвечаю… Надо найти мальчика!
При этих словах у Ленушки, все еще сидевшей за столом, покривилось личико, она соскользнула с табуретки и отошла к печке.
- Жар снова поднимается, - шепнул пересохшими губами Павел. - Беспамятства боюсь… Вдруг старик позовет… Ты, Ленушка, возле деда будешь. В случае чего ко мне беги, заставь меня подняться, слышишь? Если бы удалось проникнуть в шахту, взять ее в руки! И следствие нужно! Кто телеграмму прислал? Зачем?
- Вот так… - удивился Никита Федорович.
- Что?
- А говорят, вас знакомая девушка вызвала… И вы, мол, скрываете, чтобы ее не потревожить и чтобы до Валентины Семеновны слух не дошел…
- Пустые разговоры!.. Поспешите на шахту… Уберите яичницу - противно как!
Уложив Павла поудобнее, Самотесов сказал Ленушке:
- Возьми ешь, - и передал ей тарелочку с незадачливой яичницей. - Ну и дедушке дай… Умница, что старика не забываешь… За дедом и Павлом Петровичем приглядывай. А Петюшу твоего найдем, будь спокойна.
Он уже хотел задуть свечу на столе и зажечь на ночь аккумуляторный фонарик, когда дверь скрипнула.
- Здравствуйте, Никита Федорович!
На пороге стоял парень в черном свитере с широким отложным воротничком, поверх которого в обтяжку был надет пиджачок, с берданкой за плечами. Широкое лицо, разрумяненное ветром, улыбалось.
- Первухин Василий! - удивился Никита Федорович. - Ты что ж, отпуск в Конской Голове проводишь?
- Никак нет, Никита Федорович! - ответил Первухин, стараясь разглядеть, кто лежит на лавке. - Меня папаша с мамашей на шахту погнали. Говорят: "Не нужно нам тебя без Мишки. Мишку приведи". Бегу на шахту из Баженовки, смотрю - ваш конек стоит. Я и зашел, - может, подвезете!
- Подвезти подвезу.
Взгляд Первухина остановился на пиджаке и кепке, висевших на гвоздике возле печи, лицо его вытянулось.
- Это кто же? - спросил он почти испуганно. - Павел Петрович?
- Ладно, шагай за порог, сейчас едем, - недовольно оборвал Самотесов.
На минутку он склонился к Павлу, прислушался к неровному дыханию, задул свечу, зажег аккумуляторный фонарик, прикрыл свет кепкой Павла и вышел. Увидев у крылечка Осипа, который не решался показываться на глаза Павлу Петровичу, он приказал:
- Утречком прибеги на шахту, скажешь, как здоровье товарища инженера. Понятно?
Возле лошади его ждал Василий Первухин.
5
В один из первых наборов в ремесленное училище Кудельного, готовившего кадры и для Новокаменска, явились два сына колхозника из баженовской Гилевки - Василий и Михаил Первухины, первый старше второго всего на один год. Бойкие и способные ребята, оба русые, светлоглазые, схожие до того, что их принимали за близнецов, они учились прекрасно, ездили в Горнозаводск на смотр художественной самодеятельности трудовых резервов; об их пляске даже писалось в газете. Кончив училище, братья-неразлучники пошли сначала в трестовскую механическо-ремонтную мастерскую Новокаменска, а потом на Клятую шахту. Молодые слесари сразу стали признанными заводилами и запевалами в комсомольской шахтной организации. Начинается допризывная подготовка - они в строю, как у себя дома, точно всю жизнь мечтали о солдатской выправке и ухватке; появились в промтоварном магазине охотничьи берданки - первыми покупателями были они, и оказалось, что Михаил - прирожденный снайпер, с железной рукой и безошибочным глазом. Несмотря на всю занятость Павла Петровича, братья уговорили его "кое-что показать" в боксерском кружке и старательно ставили друг другу и товарищам синяки. Словом, это были веселые ребята, рукастые, завидные работники и хорошие товарищи.
Вдвоем они составляли ровно пятьдесят процентов всего рабочего состава ремонтной мастерской Клятой шахты, и поэтому Павел Петрович решил, что братья сходят в отпуск порознь.
- Так что там насчет отпуска твои родители говорят? - спросил Самотесов, когда Конская Голова осталась позади.
- Скандал дома, - озабоченно сообщил Василий. - Главное, время какое - сенокос подошел, Никита Федорович. Мать не в силах, отец - колхозный инспектор по качеству. В сельсовете у него тоже дела большие. Он ведь общественник на весь район, да и тоже не молод. Значит, как бы коровенка без кормов не осталась. А покос нам хороший выделили. Трава по плечо… Просто катастрофа, Никита Федорович. Сами понимаете!
Василий усиленно нажимал именно на то, что Самотесов сам понимает покосные дела, и Самотесов невольно посочувствовал ему: действительно, как можно коровенку оставить без кормов, особенно при хорошем травостое!
- Что же делать? - спросил Самотесов.
- А что делать! - досадливо вздохнул Василий. - Хотел я просить Павла Петровича отпустить Михаила тоже, хоть на пол-отпуска. И я тогда только пол-отпуска отгуляю. Раньше вернемся - шахте лучше.
- Павел Петрович, сам видишь, болен лежит…
- Вижу…
Хотел спросить, почему лежит он в такой неподходящей обстановке, но промолчал, чтобы не всказать себя нескромным.
- Мне придется решать. А отпустить вас двоих трудно. Сейчас работы будет много. Строительство развернем круче, чем раньше. После пожара руки особенно нужны.
- Пожара? - переспросил Первухин.
- А ты не слышал? Два барака, стройдетали и каркасы - подчистую.
Если бы не темнота, смена выражений на лице Василия поразила бы Самотесова не меньше, чем весть о пожаре поразила Первухина. Он почувствовал, как покраснел, его окатило жаром и потом холодом.
- Очень прошу, отпустите! - умоляюще проговорил он. - Слесарь Ланской справится. Очень прошу, Никита Федорович! Мы с братенником так нажмем, что "сенокос" в дни свернем, на всю зиму сена поставим. А если ненастье помешает, мы немедленно вернемся. Вы не сомневайтесь…
- Ладно, завтра зайдите с Ланским, - неохотно согласился Никита Федорович.
Посвистывая на лошадь, выбиравшую дорогу в темноте, он задумался о событиях последнего дня. Молчал и Первухин. Ветер уже из последних сил порывисто метался по долине, то проносил косой дождь, сорванный с последних уходящих тучек, то очищал небо, и над лесом синими светляками роились чистые звезды.
- Что ж, не нашли, кто поджигает? - тихо спросил Василий.
- Не нашли.
- Значит, мы строить, а… он жечь будет?
- Кто "он"? - сердито спросил Самотесов.
- Кабы я знал, я бы поймал!
- Вот и поймай!
Первухин хотел ответить, но сдержался.
Братья Первухины жили в шестом общежитии. По длинному коридору Василий на цыпочках пробрался в самый конец барака и прислушался у двери, на которой была прибита медная дощечка, изготовленная самими обитателями комнатушки:
"Бр. Первухины В. и М. Просим стучать. Прием в часы после смены".
Из-за двери доносилось меланхолическое потренькиванье. Ясное дело: Миша скучал и валялся на кровати с мандолиной в руках.
- Васька! - шепнул Миша, когда брат как ни в чем не бывало вошел в комнату. - Я умер… - Он вытянулся на кровати, на минуту притворился мертвым, потом, разом сбросив с койки ноги, вскочил, обхватил брата за шею, в приступе радости повторяя: - Васька, ну черт! Откуда?.. Ну, Васька! - Испугался и заглянул в лицо брата: - Чего там дома случилось?
Пожав плечами и вообще разыгрывая величайшее спокойствие, Василий стал на табуретку, снял со стены черные блестящие боксерские перчатки, которые ему удалось купить во время одной из поездок в Горнозаводск, и бросил их на койку брата.
- Владей! - коротко проговорил он.
- Ну? - не понял Миша.
- Выстрел был довольно точный…
- Какой выстрел? - сначала не сообразил младший Первухин. Потом лицо его напряглось, светлые глаза сузились, рот сжался. - Ты откуда знаешь?
- Чаю налей, - приказал Василий.
Он повесил над кроватью свою берданку, снял пиджачок и свитер, пошел умываться, а когда вернулся, стаканы уже были налиты и бутерброды приготовлены. Он сел, выпил стакан и только тогда позволил себе улыбнуться.
- Значит, Михаил Сидорович, вам интересно знать?
- А хоть не говори! - сердито ответил брат. - Разыгрываешь - и думаешь, на розыгрыш пойду. Зачем на шахту прибежал? Дома порядок?
- Вполне.
- Как там с сенокосом?
- Не будет.
- Чего не будет?
- Сенокоса… Корову батя продает. Лидкиной молочной премии с фермы вполне хватает. Расчета нет свою скотину держать. Мамаша тоже на ферму пошла телятницей. Лидия теперь над нею главная. Сестренка у нас - красота! Урожай в колхозе ожидается невероятный. И вообще дым столбом: до уборки спешно плотину кончают для электрификации… Электростанцию уже поставили и железом накрыли. Такую пятилетку развернули, представить невозможно!
- Да ты долго меня будешь водить! - не вытерпел Миша. - Честное слово, разговаривать с тобой не стану! Уходи, откуда пришел, поперечный! Мне спать надо! - И он в сердцах стал шумно заводить будильник.
- Брось, машину сломаешь! - остановил его Василий и отобрал будильник. - Завтра со мной в отпуск пойдешь. Никита Федорович согласие дал тебя на сенокос отпустить. Только ты ему не сболтни, что сенокоса не будет. Понятно?
Это было свыше сил младшего брата: он кошкой прыгнул на Василия, повалил его на кровать, схватил за горло.
- Говори! - пыхтел он. - А то задушу! Говори, а то…
- Да ну тебя! - высвободился Василий. - Закрой окно, будем дела обсуждать. Сначала доложи, как пожар был. Почему Павел Петрович на Конской Голове болеет?.. А ты не знал?
Когда Василий рассказал брату, что узнал, а Миша передал ему все, что слышал от других, Василий вскочил, прошелся по комнате, сумрачно посмотрел на брата.
- Не верю! - сказал он. Подумал и добавил: - Проверить нужно.
- Проверь-ка!
- Вот и проверим… Ну не все, конечно, а что сможем. Вместе на "сенокос" пойдем. Товарищ Колясников на нас рассчитывает.
- Колясников? Ты что же, с ним говорил?
- Коли он на нас рассчитывает, значит говорил… Соображать все-таки надо!
Беседа братьев продолжалась долго, а когда кончилась, они, не глядя на ночь, занялись сборами в дорогу. Сборы начались тем, что братья набили несколько патронов с расчетом на самого крупного зверя, какой только может встретиться в Баженовском районе, известном своей замечательной охотой,
Часть вторая
Глава первая
1
Абасин был уверен, что в этот день увидится с племянницей, и действительно, уже затемно Валентина постучалась в его дом.
- Входи, входи! - пробормотал Максим Максимилианович; помогая ей снять мокрый макинтош, испугался: - Да ты совсем промокла!
Он заставил Валентину сесть в кресло, взглянул ей в глаза и совсем расстроился - такая мука читалась в них.
- Где Павел? - спросила она нетерпеливо.
- Самотесов говорит - в Горнозаводск уехал на машине.
- В Горнозаводск?! Зачем в Горнозаводск?
- Меня интересует не то, зачем он уехал, а как он уехал. Ведь совсем больной человек… Ты только что приехала?
Она коротко рассказала о своих мытарствах. Днем от одного знакомого в Кудельном узнала, что вызов Павла в Горнозаводск был ложным и что Павел будто снят с работы за халатность. Валентина бросилась в Новокаменск, с попутной машиной добралась до Клятой шахты, не застала там ни Павла, ни Самотесова и отправилась к Абасину.
Усталая, разбитая, она долго сидела, закрыв лицо руками, забыв о дяде, который не находил себе места.
- Пришла беда, а я ничего не понимаю, как в лесу потерялась! - вдруг воскликнула она. - Сядь и расскажи, что случилось. Слышишь, все расскажи!
- Сам-то я что знаю! - беспомощно развел руками Максим Максимилианович. - Такое на парня навалилось!..
- Но ведь надо же понять, разобраться. Павел задумал свою судьбу так честно, работал так много, и вдруг его сняли с работы, все рухнуло. Почему? В чем его обвиняют?
- Тяжело об этом говорить…
- Думаешь, незнание легче! Что же ты молчишь? Помнишь, ты здесь, в этой комнате, сказал мне, что на Клятой шахте есть какие-то строительные неполадки… Постой! В Конской Голове мы беседовали с Павлом. Он сказал, что раздался голос, который его лично обвинил в авариях, что после этого Павел стал рассматривать каждую новую аварию как подпорочку этой гнусности… Что это за голос? Как получилось, что аварии подтверждали обвинение? Ничего, ничего не понимаю!
- Я не намного больше знаю, родная… Самотесов сказал мне, что Павел какое-то анонимное письмо получил, что порочащие материалы пришли в партбюро, в прокуратуру. Вот, наверно, Павел Петрович этот голос и имел в виду.
- Да, вероятно… Постой, на чем держатся обвинения? Я спросила Павла, он не успел мне ответить…
- Да на чем же подлость может держаться! Ни на чем, почти ни на чем, а получается в целом крепко. Ну, хотя бы характер аварий: они все тонко задуманы, они резали по живому месту. Возьми последний случай: нужно принимать новую партию работников, а на шахте горят общежития, каркасы сборных домов. И еще одно: почти все аварии получались в отсутствие Павла Петровича…
- Да, правда, - подтвердила Валентина, сдвинув брови.
- Вот видишь… Это тоже козырь обвинителям: мол, Расковалов вредил, оставаясь вне подозрений…
- Но кто же может поверить, что человек так грубо, так неумело себя выгораживает!
- А в последнее время охрана стала сообщать, что Павла видели в тех местах, где потом аварии эти получались. Потом об отце Павла вспомнили, о том, что Петр Павлович в Новокаменске работал.
- Да, это я уже знаю. Знаю даже, что он Клятой шахтой управлял и будто взорвал ее.
- Это еще что! Утверждают, что Расковалов был владельцем Клятой шахты…
- Боже мой!.. Но Павел не знал об этом, не знал?
- Ты это так спрашиваешь, будто веришь, что Петр Расковалов был владельцем, а ведь это главная дичь и есть. Как он мог стать владельцем шахты, откуда он средства мог взять! Зарабатывал он мало. А как это доказать за давностью времени, как выдумки эти опровергнуть? Вот и выходит: сын за отцово наследство цепляется.
Вдруг Валентина всплеснула руками, будто только сейчас поняла, осознала все, что слышала, и ужаснулась.
- О Павле, о Павлуше такое говорят! - вскричала она. - Кто смеет так оскорблять, так унижать! Ты понимаешь, как это оскорбительно, как все это…
- Думаешь, одна ты так возмущаешься! Павла полюбили в тресте и на шахте, Павлу верят, но в этой истории все залпом грохнуло: анонимные письма в партбюро, авария на Короткой гати, последняя поездка Павла в Горнозаводск и пожар. И неизвестно, кто и зачем вызвал его в Горнозаводск. - Максим Максимилианович потоптался возле витрины с камнями, с трудом заставил себя обернуться к Валентине: - Скажи, может быть у Павла есть в Горнозаводске такие знакомые, которые хотели бы его увидеть?.. Во что бы то ни стало увидеть…
Валентина смотрела на него не понимая.
- Ну, ты ведь не маленькая, не девочка… Управляющий думает, что тут замешана какая-нибудь девушка, что она его вызвала, - отрезал Абасин.
- Павел! - воскликнула Валентина. - Ты это о Павле говоришь! Как тебе не стыдно, дядя! Еще и в этом Павла обвиняешь!
- Не обвиняю, а надежды ищу, оправдания Павлу, пойми!
- Ты не понимаешь, что говоришь! - Она схватила дядю за руку, сказала, глядя горящими глазами в его глаза: - Скорее небо рухнет, чем Павел низость сделает, особенно в отношении меня. Ты слышишь? Не было у него таких знакомых и не может быть.
Она выбежала в переднюю, стала натягивать мокрый макинтош. Лицо ее пылало.
- Ну, прости, прости старика. Куда ты, бедняга?
- В Горнозаводск! - ответила она, надевая берет. - Мы здесь болтаем глупости о Павлуше, а он в Горнозаводске больной, одинокий, - говорила она, как в лихорадке. - Сегодня же поеду! Отпрошусь у начальства и поеду. Меня отпустят. Не могут не отпустить! Я должна быть возле него, я не смею оставлять его в такую минуту. Я к Ниночке Колывановой пойду. Она поможет мне, если понадобится…
Ее порыв, ее сострадание к Павлу тронули добросердечного Максима Максимилиановича: он обнял племянницу, поцеловал ее в лоб.
- Поезжай, поезжай, дорогая!.. Ты меня прости… Выйдем из дому вместе. Провожу тебя до нашего конного двора.
Вскоре на улице послышалось дребезжанье больничного фаэтончика, знакомое всем обитателям Новокаменска. В фаэтончике сидела Валентина, неподвижная, измученная своими мыслями.
2
То инстинктивное движение, которое сделал Петюша, уцепившись на две-три секунды за глыбу и повиснув над грохочущей пустотой, оказалось спасительным. Его не засыпало, не погребло. Он упал с большой высоты на груду рухнувшей породы, потерял сознание, но вскоре пришел в себя. В глазах вихрем неслись огненные шары, лопались, рассыпались разноцветными искрами. Потом это миновало. Он попытался встать и чуть не закричал. Все болело; особенно болела правая нога.
Вверху в облаке пыли, поднявшейся при обвале, мелькнул огонек, потом еще один, точно огненные глаза, то приближаясь, то удаляясь, наблюдали за ним, лежавшим без движения.
- Алло! - глухо крикнули вверху. - Алло-о!