- Пошли, Михаил Сидорович! - коротко приказал Василий, рванувшись прочь. - Полная ясность!
- Да в чем дело? - зашумели возчики.
Братья не ответили, точно буря вымела их из карьера.
Кирпичное здание больницы дремало за пышной зеленью тополей. Первухины пересекли двор, постучали в дверь, на которой белела дощечка: "Канцелярия".
Женщина в халате подняла на них глаза.
- Первухины даже болеют вместе, - сказала она басом. - Ну?
Братья, как по команде, сняли кепки:
- Анна Никоновна, старик этот, Халузев, жив?
- Какой старик? Что у Корякова на даче?
- Он самый.
- А разве он болен? В первый раз слышу!
Через минуту братья мчались к месту строительства плотины на реке Карпушихе. С горы стройка открылась им как на ладони: быстрая и чистая горная река Карпушиха, остановленная временной бревенчатой перемычкой, сворачивала по искусственному протоку в обход уже почти законченной новой плотины. Плотина, длинная и широкая, выгнутая луком, должна была принять воды осеннего паводка, овладеть энергией Карпушихи. У плотины блестели железная крыша гидростанции и медные провода силовой линии, уходившей к домишкам Гилевки. На плотине и у здания станции копошились люди, стучали топоры, подходили по сухому дну Карпушихи подводы, груженные землей для плотины.
Гилевские колхозники делали то, что делали все уральцы, заканчивавшие сплошную электрификацию. До этого Гилевка получала ток из баженовского колхоза, имевшего тепловую электроустановку, зависела от баженовского распределительного щита; гилевцы жаловались, что отпускаемой электроэнергии едва-едва хватает на освещение. С постройкой гидростанции все менялось: энергии должно было хватить и гилевцам и баженовцам, и не только для освещения, но и для ферм, токов, даже для электропахоты, о которой на Урале поговаривали всерьез. Вот почему баженовский колхоз помогал гилевской стройке, вот почему эта стройка, начатая сразу после посевной, уже подошла к концу.
В гору от реки поднимался обоз, направлявшийся за тесом на баженовскую лесопилку. Впереди, покрикивая на лошадь, шагал Дмитрий Брагин.
- Где старик? - взял его за рубаху на груди Василий и встряхнул довольно неосторожно.
- Ну, ну! - обиженно оттолкнул его Брагин. - Брось, Васька, чего пугаешь!
- Говори!
Возчики столпились возле Первухиных. Удивительную историю рассказал Брагин. Оказывается, он довез Халузева только до своротка на гилевскую дорогу. Старик лежал почти без дыхания, чуть-чуть стонал, когда телегу встряхивало. Потом он попросил у Брагина напиться. Жалеючи старика, парень бросился к ближайшей избе, взял у бабки Федосьи ковшик и побежал к телеге. Старика в телеге не было. Взбешенный, Брагин бросился в лес, но пойди-ка разыщи!
- Эх ты, тетя! - крикнул Василий и бросился прочь.
- Я из-за старого черта полтрудодня потерял, - сказал обиженный, но все же чувствующий себя виноватым парень. - Да, может, Халузев этот не схотел в больницу, домой побег?
По пути к центру Баженовки братья завернули к пасечнику, убедились, что на квартиру Халузев не явился, и, не сговариваясь, отправились к человеку, которого они почтительно называли товарищем Колясниковым.
3
Ночь, которая тянулась так долго, поделенная между сомнениями и тяжким раздумьем, все же кончилась. Утро застало Павла сидящим за столом. Голос матери показался продолжением смутных ночных сновидений, и, даже открыв глаза, он не сразу поверил себе: на пороге избы стояла Мария Александровна.
- Павел, что это, зачем ты здесь! - воскликнула сна, обняла, прижала его голову к груди. - Один, больной… Неужели не нашлось бы места у Максима Максимилиановича?
- Где Валя? - спросил он, целуя ее руки. - Я так давно вас не видел, столько… произошло!
- Постой, Павлуша… Какой ты страшный! - сказала она, отстранив сына, чтобы лучше рассмотреть его лицо. - У тебя был грипп? Я никогда не простила бы Валентине, что она оставила тебя здесь без помощи. Но ведь тебя потеряли… Валя была уверена, что ты уехал в Горнозаводск, поехала за тобой. Бедная девочка, она столько пережила. Мы говорили с ней только что по телефону. Она сегодня приедет к Максиму Максимилиановичу. Знаешь, они с Ниночкой Колывановой пытались выяснить насчет этого странного вызова… Валя обещала приехать и все рассказать.
- Может быть, узнала что-нибудь? - встрепенулся Павел, одумался, потускнел, проговорил как бы про себя: - Впрочем, это уже будет не решением, а подтверждением.
- Кто послал вызов? Максим Максимилианович говорит, что, вероятно, тут замешана какая-нибудь твоя знакомая. Конечно, это глупости, Павел, ведь так?
- Послал вызов тот, кто хотел убрать меня из Новокаменска, особенно с Клятой шахты… Впрочем, я сам не верю себе до конца.
- Но кому и зачем понадобилось убрать тебя с шахты?
- Не торопи меня, мама, дай придти в себя.
- Вернее, привести себя в порядок, - поправила она. - Я принесу воды, а ты разведи огонь. Нужно побриться, переменить рубашку. Есть у тебя чистые платки?
Отобрав у нее тяжелое деревянное ведро, Павел отправился к реке. Когда он вернулся, печь уже топилась, возле хозяйничавшей Марии Александровны стояла Ленушка и слушала ее, смущенно улыбаясь.
- Мы познакомились, - сказала Мария Александровна. - Это ведь та Ленушка, о которой ты писал?.. Осенью пойдешь в школу, девочка!
- Вот Петюша из Клятого лога прибежит, тогда пойду, а без него нипочем не пойду, - рассудительно ответила верная подруга Петюши.
Пока Мария Александровна, сидя на крылечке, болтала с Ленушкой, Павел побрился, почистил костюм и ботинки, переоделся, повязал свежий галстук, и все это с таким ощущением, будто земля под ногами становится тверже. Мысль, которая ночью металась беспорядочно, теперь работала спокойно и напряженно, приближаясь к окончательному выводу.
- Все в норме! - отметила Мария Александровна, когда Павел вышел на крылечко. - Ты даже звездочку Георгия Модестовича надел. Как она сверкает на солнце, чудесная!.. Теперь пойдем? Нас будут ждать у Абасина.
- Но я не могу надолго отлучаться отсюда. В Новокаменске у меня лишь одно дело: надо зайти в трест.
- Зачем, Павлуша? - нерешительно, явно не одобряя его, спросила мать. - Не лучше ли отложить это?
- Мне не трест нужен сейчас. Федосеев, секретарь партбюро, должен был позвонить в Горнозаводск одному человеку, проконсультироваться у него. - Он странно улыбнулся. - Как ты оказалась в Новокаменске, мама?
- Меня Максим Максимилианович вызвал. Да, кстати, спасибо, дорогой, за поздравительную телеграмму, хотя я и не люблю, когда меня поздравляют с днем рождения. Пятьдесят лет… Так неприятно стариться… Но что здесь происходит, в чем тебя обвиняют! Вчера мы долго говорили с Максимом Максимилиановичем. Клянусь, Павлуша, я не знала, что Петр Павлович был владельцем Клятой шахты, и это никак не укладывается в сознании. Он всегда так нуждался в средствах, а тут вдруг камни, которые ты получил, слухи, что шахта принадлежала ему. Я почти всю ночь не спала, а сегодня утром Абасин позвонил мне в дом приезжих и настаивал, чтобы мы поскорее собрались у него для семейного совета. Мне его тон не понравился: такой истеричный!
- Иди сюда, Ленушка, - позвал Павел. - Покушай да деда покорми. Вот здесь хлеб, колбаса, сыр, сахар. Я сегодня же вернусь, малышка, и сегодня же мы в лог за Петюшей пойдем. Теперь слушай: не оставляй Романа одного. Если придет в себя и заговорит о Петюше, беги на Клятую шахту к дяде Самотесову. А еще лучше Осипа пошли, если он вернется. Надо будет сказать дяде Самотесову, чтобы за мной лошадь послал к Абасину. Все поняла?
Он на минуту скрылся в избе Романа, вышел озабоченный и сказал матери:
- Я готов…
Ленушка проводила их до гранитных бугров; опечаленная тем, что ласковая тетя мало погостила в Конской Голове, она долго провожала взглядом Марию Александровну и Павла.
Становилось все жарче. Запах смолы наполнил воздух. Можно было подумать, что солнечные лучи пронизывают даже гранит. В безудержном сиянии сухого и знойного дня открылись новые цвета - янтарный оттенок хвои, до желтизны изумрудная прозрачность листвы и трав. Казалось, солнечный свет смыл тени.
Ничего не замечал Павел. Он думал упорно, настойчиво; он чувствовал, что находится на расстоянии вытянутой руки от разгадки, вот-вот сдернет последнюю пелену - и все станет безобразно до ужаса, но в то же время окончательно и безоговорочно ясно.
Клятая шахта принадлежала отцу. После записки, найденной в кожаном кисете, трудно было в этом сомневаться. Отец открыл "альмариновый узел" Клятой шахты; об "альмариновом узле", конечно, знал и Халузев, с которым отец связывал Павла для деловых отношений. Отец убил Клятую шахту перед отъездом за границу, взорвал ее. Его душеприказчиком остался Никомед Иванович. Он сберег кожаный кисет, он вручил богатство почти партийному человеку, как он выразился, может быть, в надежде, что Павел ошалеет от жадности. А кто был за белой дверью? Кто прислал Халузева утешить Павла, объявить плату за муки и бесчестье?
- Я похож на отца? - вдруг спросил Павел. Занятая своими мыслями, Мария Александровна вздрогнула:
- Что, Павлуша? Он повторил вопрос.
- Почему ты это спрашиваешь?
- Мы идем по дороге, которая, вероятно, видела его не раз, - объяснил Павел. - Как он выглядел?
- Нет, ты на него не похож! Разве только формой лба, вот этой морщинкой, когда хмуришься. Остальное все мое и деда-доктора.
- А ростом?
Улыбнувшись, Мария Александровна остановила сына, прислонилась к нему плечо в плечо и провела рукой от макушки своей головы к голове Павла; край ладони пришелся как раз над его ухом.
- Ростом ты в него и сложением тоже, но, кажется, ты сильнее, хотя и Петр Павлович был очень сильный. Он был даже сильнее Ричарда Прайса, хотя о силе Прайса ходили легенды. Помню, однажды на пикнике они в шутку боролись. Отец поднял его над головой и закружил в воздухе… Это было в тот день, когда Петр Павлович сделал мне предложение.
- И ты ответила победителю Прайса согласием?
- Как глупо, Павел! Твой отец был не только сильный, но и очень интересный, содержательный человек…
- Он людей давил! Он в Клятой шахте похоронил заживо забойщиков! - воскликнул Павел. - А вчера мне Федосеев сказал, что отец охотился за удачливыми хитниками, как за двуногой дичью.
- Ложь, Павел, ложь! - крикнула Мария Александровна покраснев. - Как можно его обвинять в таких вещах! Он был честен, человеколюбив.
- Да, похоже! - насмешливо улыбнулся Павел.
- Да, да, он был честен! - горячо продолжала Мария Александровна. - Ты говоришь о нем то, что твой дед говорил мне не раз об авантюристе Ричарде Прайсе, об этом бульдоге. Да, Прайс мог охотиться за людьми, я верила этому. От Прайса можно было ждать все, что угодно, но Петр!.. Лишь одно я не могу простить ему: то, что он так бросил меня…
- Ты же сама сказала мне однажды, мама, что, в конце концов, очень плохо знала Петра Павловича, - напомнил Павел. - Вот даже и о связи с Прайсом. Абасин мне сказал, что отец и Прайс были врагами, что отец дал или хотел дать публично пощечину Прайсу, а ты говорила мне, что отец и Прайс были как-то связаны. Что это значит?
- Ну да! Они начали враждой. Твой отец ненавидел людей, которые являлись в Россию, на Урал, грабить, наживаться. Но затем они как будто сошлись с Прайсом, у них были, кажется, общие дела…
- Вот видишь! Честный, человеколюбивый Петр Расковалов имел общие дела с бульдогом Прайсом, с этим человеком, которого дед обвинял в охоте за хитниками. А почему нельзя предположить, что бульдог Прайс приохотил к этому занятию человеколюбивого Петра Расковалова!
- Какие чудовищные вещи ты говоришь, Павел! Павел хотел возразить, но не сказал ни слова и опустил голову.
Несколько шагов они сделали молча.
- Павел, мы говорим о прошлом, а меня интересует только одно: как ты смотришь на свое будущее?
- Самое тяжелое, что мое будущее и Новокаменск все же, несмотря ни на что, кажется, несовместимы, - медленно произнес он.
- Ты говоришь - "кажется". Но ведь есть приказ о твоем снятии с работы. В тресте против тебя. При чем же тут "кажется"?
- Нет, мама… Приказ о моем снятии не подписан, и в тресте нет ни одного человека, который окончательно лишил бы меня доверия… И все же в Новокаменске остаться я, вероятно, не смогу.
- Не понимаю, Павел…
- Ты поймешь это потом, - едва слышно ответил он.
Его лицо в эту минуту показалось Марии Александровне незнакомым.
4
Добрейший Максим Максимилианович бросился приветствовать Марию Александровну так неумеренно шумно, что даже несколько испугал ее, а Валентина прильнула к ней, целуя лицо, плечи, руки, точно нашла спасение.
- Как ты себя чувствуешь? - спросила Валентина, посмотрев на Павла с улыбкой, стараясь не выдать своей тоски.
- Я на ногах. Как ты поживаешь?
Она хотела ответить, но губы ее вздрогнули, глаза налились слезами.
- Вот, забился в Конскую Голову, всех в заблуждение ввел! - вскричал Абасин. - Отшельником или, как это называется… - он пощелкал пальцами, озабоченно припоминая слово, - ну да, анахоретом стал. Одно только и утешало, что грипп это не столько болезнь, сколько настроение, - и поперхнулся неуместной шуткой. - Прощу садиться. Все, все садитесь!
Он первый опустился на стул, Мария Александровна села на диванчик за столом, но Валентина и Павел остались у окна. Со стесненным сердцем вглядывался он в каждую черточку лица, в котором еще недавно было столько света, столько спокойствия и которое так изменилось, стало тоньше, строже; тени залегли под глазами, наполненными болью.
- Ты ездила в Горнозаводск? Узнала что-нибудь?
- Ничего, Павлуша, - качнула она головой. - Ниночка думала, что телеграмму послала Таня Проскурникова, но поговорила с Таней и разубедилась. Кто же это сделал, Павел, зачем?
- Не знаю, Валя. Есть только догадки… Ты больше никуда не обращалась?
- Ниночка хотела достать подлинник телеграммы. Она попросила об этом своего знакомого, но ничего не вышло, потому что в почтовом отделении ревизия… Но Ниночка думает, что телеграмма просто изъята.
- И хорошо! Значит, следствие началось, а результат следствия может быть лишь один: рухнут все подозрения, исчезнут все неясности.
- Как я хочу этого, Павел!
Максим Максимилианович вскочил, подбежал к молодым людям, взял их под руки:
- Друзья, друзья, секретничать в обществе нехорошо, неприлично! - проговорил он шутливо. - Сядем рядком, потолкуем ладком. Ведь о многом нужно потолковать, многое обсудить… Как же!
- Иди ко мне, Валя, - позвала Мария Александровна. - Что же ты, Павлуша?.. Сядь!
- Мне некогда, и ты знаешь почему. Да и о чем говорить! Что мы знаем, к чему можем придти? Знаю, уверен только в том, что против меня действует сила, которая до поры до времени скрывалась за белой дверью… - По мере того как падали эти с трудом произнесенные слова, его глаза блестели все ярче. - Кажется, я знаю, кто играет мною и зачем ему нужно убрать меня с Клятой шахты. Только одного, одного не могу понять, с одним не может примириться сознание: с подлостью этой, с нечеловеческим коварством! Любит, жалеет и в то же время унижает, по грязи волочит. Побрякушки дарит и в то же время самого дорогого лишает - доброго имени!
- О ком ты говоришь, Павлуша? - спросила Мария Александровна. - Ты говоришь… о Халузеве? Говори все! Я требую!
- И ведь как подло, как гнусно все! - продолжал Павел, обращаясь к Валентине. - Ты понимаешь: получается, что когда мы ездили в Горнозаводск с инженерами треста на испытание насосов, я в почтовое отделение забежал, послал маме поздравление, а себе послал паническую телеграмму о болезни матери, вызвал себя в Горнозаводск… Для чего? Очень просто: из вагона вышел в Перемете, поджег шахту, потом вернулся в Перемет, с проходящим поездом добрался до Горнозаводска. Отвод полный! В Горнозаводске время приятно провел в веселой компании… Гнусность какая!
- Но кто же может этому поверить! Кто может поверить! - запротестовал Абасин.
- "Он"!.. Он был убежден, что этому поверят или, во всяком случае, что это скомпрометирует меня окончательно, сделает невозможным мое пребывание на Клятой шахте, оградит от меня "альмариновый узел"…
- Что вы! - взмахнул руками Абасин. - Какой "альмариновый узел"! Опять старая сказка всплыла.
- Да, есть, существует "альмариновый узел", - продолжал Павел, стараясь не встречаться с оледеневшим от ужаса взглядом Марии Александровны. - Вот в борьбе за этот узел он и топтал меня.
Раздался тонкий, почти визгливый голос:
- И тебя я нашел, друг милый! Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик!
В дверях возник гневный разоблачитель - Георгий Модестович. Его детские сиреневые глазки сверкали, он точно выше стал, этот щупленький старичок. Войдя в комнату, Георгий Модестович протянул руку к груди Павла.
- Звездочку надел! Звездочку носит! - закричал он пронзительно. - Звезда есть эмблема советской власти! Честные люди ее на лбу да на сердце носят, а ты снимай! Отдай звезду, а то продашь, гляди что! Ведь ценность, тоже ценность… - передразнил он Павла. - Лишнюю рублевку заработать и то такому лестно!
- Что это вы, Георгий Модестович! - И Павел прикрыл звездочку рукой. - Что вы говорите!
Запал подошел к концу. Пошатнувшись, Георгий Модестович провел в воздухе рукой, ища опоры, медленно опустился на стул, который ему подставила Валентина.
- Мало ему честной зарплаты! - горестно воскликнул он. - С Никомедкой Халузевым спутался, Никомедку в Гилевке баженовской под боком держал, коммерцию с ним завел - камень актерам да актеркам маклачит… Ах ты, господи!
- Как вам не стыдно о Павле такие вещи говорить, Георгий Модестович! - всплеснула руками Мария Александровна. - Павел - маклак! Вы подумайте, в чем вы его обвиняете!
- А что у него за дело с Никомедкой? - закричал Георгий Модестович. - Где он тот альмарин добыл? У Халузева! Камень-то Федюшкиной работы, пустоваловской особой грани. Ты его спроси, мамочка, как он камень актеру маклачил: инженер из Новокаменска, мол, свои ценности продает… Что он молчит!
- Павел, ты слышишь, Павел! - бросилась к сыну Мария Александровна. - Что все это значит? Почему ты молчишь?
Уже через минуту после этого Валентина не решилась бы сказать, что она увидела: слезы наполнили глаза Павла, блеснули и тут же исчезли. Бледный, с искаженным лицом, он глухо проговорил:
- Нет, этого он не мог сделать! Это не он, не он! Халузев - да, но не он! - и закрыл лицо руками.
В открытое окно послышался шум колес, кто-то баском прикрикнул на лошадь, и, широко открыв дверь, в комнату, не постучав, быстро вошел Никита Федорович.
- Павел Петрович, - проговорил он поспешно, - тебе в Конскую Голову спешно нужно… Прибегала Ленушка, говорит - Роман в свой ум вошел, начальство кличет. Тихон уже уехал в Конскую Голову… Здравствуйте, Валентина Семеновна!.. Идем садиться, Павел Петрович, - и вышел.