Убедившись в этом, лейтенант сбросил с себя лямку, снял лыжи, на которых они с Отсом шли попеременно, и по-мальчишески помчался к этому сигнальному знаку, словно к спасительному роднику посреди пустыни. Его можно было бы понять: сотни и сотни миль они продвигались, не встречая на своем пути ничего, что могло бы свидетельствовать о существовании здесь чего-либо живого, ни одного человеческого следа. И вдруг этот "знак бытия"!.. Да, действительно, капитан мог бы понять и простить ему, как самому младшему в группе, это проявление восторга, если бы речь шла не о флаге Норвежца и если бы этот шест, возникший прямо у них по курсу, не казался ему в эти минуты чем-то похожим на… эшафот.
Да, Скотт все это понимал, тем не менее смотрел ему вслед с такой растерянностью, словно лейтенант бежал не к санному полозу полярных странников, а к стану врага, предавая своих товарищей в самые трудные минуты боя. Наверное, Отс ощутил то же самое, потому что, рванувшись было вслед за Бауэрсом, он лишь на два шага обошел медленно идущего впереди начальника экспедиции, но тут же остановился и виновато, словно расшалившийся школьник на учителя, взглянул на него.
- Получается, что он все-таки опередил нас, этот чертов викинг, - довольно добродушно проворчал настигавший Скотта доктор Уилсон.
- Я так и знал, что увижу за несколько миль от полюса пиратский флаг этих бродяг, - поддержал его ротмистр. - Вспомните, что я говорил еще там, у Старого Дома: "Мы слишком долго топчемся у кромки океана, вместо того, чтобы сразу же устремляться к полюсу, как это сделает Амундсен!".
- Помолчите, Отс, не то время… - упрекнул его доктор, однако Скотт тут же возразил:
- Пусть изольет душу, тем более что нечто подобное он действительно произносил.
Но именно это "высочайшее позволение" командира, эта безропотность его признания, заставили ротмистра пристыженно умолкнуть. Сам же капитан чувствовал себя прескверно. Ноги его подгибались, но не от привычной путевой усталости, а от какого-то внутреннего душевного бессилия, которое настигает человека вместе с осознанием краха всех его надежд.
"Все - зря! Как оказалось, все зря! - мучительно подводил Скотт итоги своего трудного восхождения к южной вершине планеты. - Вместе с победой Норвежец вырвал у тебя из рук, из души все: твой полюс, твою мечту, твою славу и даже твою репутацию опытного полярника… И если уж по справедливости, то проиграл ты этот "заезд" еще там, на материке, когда удивлял мир тем, что доверился каким-то маньчжурским лошадкам, обрекая себя на создание целых конюшен, корабельных и антарктических сеновалов, а этих несчастных, совершенно неприспособленных к полярным условиям животных - на мучительную гибель".
- Увы, никакой записки здесь нет, сэр! - докладывал тем временем Бауэрс, не ведая о терзаниях командира.
- Мы увидим ее на полюсе! Норвежец не откажет себе в таком удовольствии - уведомить нас о своей победе.
- А вдруг они прямо отсюда повернули назад?! - неожиданно ожил унтер-офицерский бас Эванса. - Поддавшись ошибке в расчетах!
- Этот не вернется, - сокрушенно покачал головой Скотт. - Этот вспашет лыжней все снега в радиусе ста миль, на всякий случай, чтобы уж наверняка. Чтобы никто не смог подвергнуть его посещение полюса таким сомнениям, каким подвергается экспедиция Пири на Северный полюс.
- Вы правы, сэр! - поддержал его Бауэрс. - Здесь осталось множество собачьих и лыжных следов! - буквально "обнюхивал" он небольшую низину рядом с флагом, уподобляясь героям-следопытам Фенимора Купера. - Но основной, санный след уходит строго на юг. Следует полагать, что это был их последний лагерь перед прыжком на вершину планеты!
- Причем следы уже довольно давние! - заметил Уилсон. Не доходя до полоза, он свернул в сторону бывшей стоянки Амундсена, присоединяясь, таким образом, к лейтенанту. - Странно, что снег не успел окончательно замести их.
- То есть как это… давние?! - не выдержал Отс, уже приблизившийся к "знаку бытия" и теперь старательно осматривавший его. - Быть такого не может!
- Не менее трех недель, господин ротмистр, - ответил лейтенант. - Не менее трех.
- Дьявол меня растерзай! - потряс поднятыми кулаками Отс. - Мы еще только будем переводить дух на полюсе, а мир уже будет знать имя его первого покорителя - норвежца Амундсена!
- В этом уже можно не сомневаться: будет знать.
- Такой пощечины я не переживу. Скандинав был прекрасно осведомлен обо всех наших приготовлениях, и, прежде всего, о том, что мы ушли к берегам Новой Зеландии, чтобы оттуда взять курс на Антарктиду. Так какого же черта он решил устроить нам эту гонку на опережение?!
- Ведите себя, как подобает, ротмистр, - осуждающе процедил Скотт, пытаясь совладать с собой. Он и сам готов был опуститься перед этим санным полозом на колени и биться о него головой. Но впереди еще был не только скорбный путь к полюсу, но и немыслимо трудный путь назад, к береговой базе.
Капитан взглянул на часы. Они показывали четырнадцать тридцать пять, можно было еще в течение нескольких часов продолжать путь к полюсу, вот только спешка эта уже не имела смысла. Доползи они до полюса хоть через месяц, все равно обречены стать вторыми. Всего лишь вторыми, на всю историю человечества.
Опустившись на снег перед полозом, Скотт приказал подтянуть сани и установить палатку. Если уж им не суждено было достигнуть полюса первыми, то по крайней мере они достигнут его отдохнувшими и бодрыми. Хотя, если бы он оставался честным перед самим собой, то признался бы, что с удовольствием повернул бы назад.
- Стоит ли удивляться, что норвежцы опередили нас?! - окончательно добивал его впрягшийся в лямку унтер-офицер Эванс. - Судя по количеству собачьих следов, они не только дотащили на собаках весь свой груз, но и сами доехали до полюса на санках, как на провинциальной пролетке.
- Попробовали бы они тысячу верст тащить все это на себе, - буквально прорычал Лоуренс Отс. - Как таскали все это время и тащим сейчас мы!
И начальник экспедиции, он же полковник флота, понял: достаточно малейшего повода - и "на борту" вспыхнет бунт. Причем он прекрасно осознавал, что полярным странникам в самом деле есть что предъявить ему, прежде чем "вздернуть на рее".
- Только не останавливайтесь на стоянке Норвежца, - сдавленным голосом распорядился он, видя, что "экипаж" затаптывает своими следами следы пребывания группы Амундсена. - Это не этично. Протяните шагов на двадцать на юг, все же ближе к полюсу.
Странники остановились, молча взглянули на капитана, затем так же молча переглянулись и, неохотно повинуясь, вновь впряглись в осточертевшие им сани. "Странно: они все еще повинуются! - с удивлением отметил про себя Скотт, так и не поднявшись из-под "пиратского" флага норвежцев. - Кто после этого смеет усомниться, что в команде твоей - святые люди?!"
После неспешного, прошедшего при полном молчании обеда, Бауэр по привычке сделал короткую ревизию припасов и, напомнив капитану, что в последнем своем складе они оставили продовольствия на четверо суток, вновь отправился к полозу, чтобы сфотографировать флаг и в одиночестве провести все необходимые измерения. Прежде чем забраться в свои мешки, Отс и Эванс критически осмотрели сани, пытаясь выяснить, насколько долго их хватит. Каждый из них помнил напутствие шкипера-каптенармуса экспедиции Мирза: "Сохранить в Антарктиде свои сани - значит сохранить себе жизнь". Какая философская глубина в этих простых, суровых словах!
Оставшись довольными осмотром, странники направились назад, к стоянке норвежцев. Скотт понимал их порыв: в этой безжизненной снежной пустыне чудом казался уже сам тот факт, что рядом возникли следы человеческого присутствия; тем не менее предупредил, чтобы надолго там не задерживались, не теряли времени, отведенного для отдыха.
- Теперь уже полюс, так или иначе, наш, - снисходительно взглянул на него ротмистр. - Самое время прекратить спешку и осмотреться, в каком из миров земных мы оказались.
3
Когда знакомишься с дневниками Роберта Скотта, порой создается впечатление, что капитан и его спутники "пали" еще там, у флага, вывешенного Амундсеном на подходах к полюсу. И что после такого удара судьбы физическая гибель этих психологически сломленных, деморализованных людей оставалась лишь вопросом времени.
Автор
Оставшись в одиночестве, Скотт вновь призвал себя сохранять подобающие джентльмену выдержку и достоинство, забрался в спальный мешок и, сменив несуразные меховые рукавицы на кожаные перчатки, взял в руки дневник. Обычно он сразу же принимался описывать пройденный путь, а также делиться впечатлениями о спутниках и событиях прожитого дня, однако теперь в нем словно бы что-то надломилось. Роберт несколько раз прижимал карандаш к листу бумаги, но всякий раз бесславно отступал от своего замысла. Причем происходило это отторжение от блокнота с такой неумолимостью, словно речь шла не об обычных путевых записках полярного странника, а о каком-то возвышенном поэтическом произведении.
- Позвольте доложить, сэр, - застал его за этим мучительным занятием Бауэрс. - Измерения показали, что на сей раз мы остановились лагерем на высоте 9760 футов, на 89 градусе 42 минутах южной широты и пребываем здесь при температуре минус 30 градусов. Если Господь не отступится от нас, завтра мы должны быть у полюса.
- Он не отступится, лейтенант.
- Хотя и оказался более благосклонен к команде Амундсена, - просунул голову в палатку лейтенант.
- Просто Норвежец больше полагался на свой опыт, нежели на молитвы, - заметил Скотт. - Точнее, не только на свой собственный опыт, но и на опыт многих своих предшественников, не раз искавших славу на ледяных полях Арктики. Вот почему я готов признать, лейтенант, что этот великий Норвежец превзошел меня как начальника экспедиции по всем параметрам. Причем я признал бы это, даже если бы оказался у полюса первым.
Лейтенант слегка стушевался, как это происходило с ним всякий раз, когда оставался наедине со вдвое старшим по возрасту и чину начальником экспедиции и, не зная, каким образом отреагировать на признание капитана, растерянно произнес:
- Но ведь мы с вами сделали все, что смогли. Разве не так, сэр?
Скотт хотел вспыльчиво возразить, что в принципе и подготовиться к этой экспедиции еще там, на континенте, они могли бы значительно лучше и уже здесь, в Антарктиде, более рационально спланировать ее, но, увидев, с какой надеждой смотрит на него этот двадцативосьмилетний лейтенант, покорно согласился:
- Следует полагать, Бауэрс, что мы действительно сделали все, что могли. И да простят нас все те, кто решит, что это не так.
- В конце концов побывать на Южном полюсе вторым - тоже ведь не мало, - молвил лейтенант, извинившись за вторжение и отметив, что не хочет мешать ему.
"Вторник, 16 января. Лагерь № 68, - с каким-то душевным облегчением вывел на бумаге начальник экспедиции и, указав данные измерений, сделанных Бауэрсом, с горечью продолжил: - Оправдались наши самые худшие опасения, или почти самые худшие. Утром мы пошли довольно бодро и прошли семь с половиной миль… После завтрака мы собирались в путь в самом радостном настроении от осознания того, что завтра достигнем своей цели.
Но около второго часа после этого Бауэрс своим острым зрением заметил какой-то предмет, который поначалу принял за гурий. Он встревожился, но решил, что это, наверное, заструга. Через полчаса увидели впереди черную точку и очень скоро убедились, что это не могла быть черта снежного ландшафта. Подойдя поближе, увидели, что это был черный флаг, привязанный к полозу саней; здесь же поблизости - остатки лагеря: следы саней и лыж, которые двигались туда-сюда, и выразительные следы собачьих лап - от многих собак…"
Скотт услышал у палатки голоса Отса и Эванса, вернувшихся от стоянки норвежцев, однако лейтенант Бауэрс попросил их на несколько минут задержаться на воздухе, дабы позволить капитану завершить свои записи.
- Представляю, как трудно ему будет объяснять и себе и читателям дневника, почему норвежский флаг оказался на полюсе раньше флага Британии, - с кавалерийской простотой отреагировал ротмистр, не очень-то заботясь о том, чтобы слова его не дошли до слуха начальника экспедиции.
- Объяснять вообще-то придется не только ему, но и всем нам, - возразил Бауэрс.
- И все же никто, кроме самого Скотта, не способен будет внятно объяснить миру, почему, как всякий уважающий себя полярник, Амундсен умудрился дойти до полюса на северных лайках, а нам пришлось тысячу миль тащить эти санки на себе, отвлекаясь при этом еще и на собирание всевозможных камней. Стоит ли после этого задаваться вопросом, почему мы уступили Норвежцу и в чем наши просчеты?
- Только благодаря этим камням, да еще нашим наблюдениям и дневникам, рейд в глубь Антарктиды наши соотечественники будут воспринимать не как гонку за славой, а как полноценное научное исследование этого ледового континента, - вклинился в их разговор доктор Уилсон. При этом речь его, как всегда, была медлительно-взвешенной, словно доктор произносил свои фразы не во время мимолетного спора на морозном антарктическом ветру, а на ежегодном конгрессе медицинских светил.
- Совершенно с вами согласен, сэр, - поддержал его Бауэрс.
- Зато я с вами решительно не согласен, джентльмены, - повысил голос ротмистр. - Лично я отправлялся в Антарктиду, зная, что у экспедиции есть совершенно конкретная цель - Южный полюс! Вспомните мое слово: когда в Лондоне и во всех прочих столицах мира узнают, что в этом соревновании с норвежцами проиграли англичане, которые высадились на Антарктиде значительно раньше прытких, но безнравственных скандинавов, им всем будет наплевать на то, какие там камушки мы таскали в ящиках к полюсу и обратно к судну. На нас будут смотреть как на неудачников, а к неудачникам, как вы знаете, человечество всегда оставалось немилосердным.
- А ведь он прав, - даже не заметил Скотт, что пробормотал эти слова вслух. - К неудачникам мир всегда оставался равнодушным и немилосердным.
- Мы - первооткрыватели, - все больше возбуждался Отс, хотя лейтенант попросил его говорить тише или хотя бы отойти подальше от палатки. - У нас - своя цель, свой крест. Собиратели камней, гляциологи, географы, метеорологи и все прочие придут сюда после нас. Они не будут подвержены азарту гонки, над ними не станет зависать страх перед упущенным лидерством. Но беда в том, что Норвежец это понимал, поэтому, отметая все условности, устремился к полюсу, а наш капитан-камнесобиратель понять этого не способен.
Судя по всему, Бауэрсу с трудом удалось увлечь своих спутников подальше от палатки. Теперь их голоса долетали откуда-то из-за саней, поэтому Скотт мог слышать лишь невнятные отрывки фраз, и только тогда, когда слово вновь и вновь брал ротмистр Отс, всегда поражавший его своим кавалерийским басом.
"Твое счастье, - сказал себе капитан, - что разговор этот проходит без тебя", - и решил не вмешиваться; пусть выговорятся. Точно так же, как выговаривается сейчас он, сидя над полярным дневником.
"Вся история, словно на ладони, - как можно старательнее выводил он, чувствуя, что пальцы его немеют на тридцатиградусном морозе, - норвежцы нас опередили и первыми достигли полюса. Страшное разочарование, и мне больно за своих товарищей. Мы многое передумали и о многом переговорили. Завтра нужно идти дальше, к полюсу, а затем с максимальной скоростью поторопиться с возвращением домой. Конец всем нашим мечтам; возвращение будет печальным. Очевидно, мы спускаемся (с горного плато. - Б. С.) и очевидно также, что норвежцы избрали более легкий путь".
Скотт несколько раз пытался продолжить описание, но всякий раз обессиленно и опустошенно отступал. Он вдруг почувствовал, что все, что он мог сказать, уже сказано словами той скупой исповеди, на которую он решился, полулежа в нескольких шагах от победного черного флага соперников-норвежцев. Он чувствовал себя так, словно раненым оказался в стане врага, где его уложили у ненавистного ему флага. Конечно, никакой особой неприязни к Амундсену он не испытывал, или по крайней мере пытался не испытывать. Тем не менее горечь утерянной возможности все явственнее проявлялась у него вместе с неукротимой завистью, и капитан пока что не мог ничего с собой поделать.
Улегшись в спальный мешок, он закрыл глаза и попытался возродить в памяти лицо Кетлин, ее ослепительно белозубую улыбку, её голубые, с какой-то подростковой хитринкой, глаза…
Она - с двухмесячным сынишкой на руках; она - лежащая в призывной позе на высокой кровати в каком-то лондонском отеле, названия которого он теперь почему-то не мог вспомнить; она - на небольшом утесе, на фоне умопомрачительно зеленых новозеландских холмов в окрестностях Литтелтона.
После первых ностальгических приступов тоски по жене капитан дал себе слово как можно меньше тревожить ее дух своими воспоминаниями, а теперь раскаивался в том, как непростительно редко обращался к ее образу, ко всему тому, что их сближало и роднило.
"Стоит ли эта безжизненная ледяная пустыня того, чтобы на целые годы лишать себя общения с женой и сыном, общения со всем тем прекрасным миром, который простирается за последними скоплениями пакового льда и потерявшимися посреди океана айсбергами?" - вот тот мучительный вопрос, который уже не раз возникал в его "полуотмороженном" и воспаленном сознании. И который теперь, после поражения у вершины полюса - Скотт прекрасно понимал это, - с каждым днем будет становиться все более навязчивым.
Единственное, что могло его хоть как-то умиротворять, так это то, что путь к полюсу, путь к мечте и славе, он избрал сам, не подчиняясь ничьей злой воле, не стыдясь прошлого и не страшась будущего. "Поэтому теперь ты сам себе судья, - огласил Скотт безжалостный вердикт судьбы. - И даже Господь не сподобится быть с тобой более жестким и суровым, чем способен быть по отношению к своим решениям и поступкам ты сам!"
4
Вырвавшись из потока сумбурных мыслей, капитан приказал всем полярным странникам зайти в палатку и предаться сну, а затем из-под прикрытых ресниц проследил за тем, как его спутники, один за другим, молчаливо протискиваются в их обшитую шкурами хижину и опускаются каждый на свое привычное место.
"Очень скоро и ты и все они так навеки и останетесь в этой палатке, - неожиданно ожил его внутренний голос, возможно, подчинявшийся некоему духу этой ледовой империи. - Вы так и дойдете до грядущих поколений вечно молодыми, не поддающимися телесному и душевному тлену. Этот спящий подо льдами веков континент уже никогда не отпустит вас".
За все время странствия к полюсу Роберт ни разу не допускал мысли о возможной гибели экспедиции, и вдруг она каким-то образом ворвалась в его сознание. Причем произошло это в самой благоприятной ситуации, когда никто и ничто не угрожало ни ему, ни его товарищам. Как это понимать? Неужели голос судьбы?
"Скорее всего, ты так и погибнешь здесь", - теперь уже вполне осознанно сказал себе капитан Скотт, явственно осознавая, что мрачная перспектива почему-то ничуть не страшит его. Да, теперь уже не страшит.