- Поди сюда, - приказал принц.
Покинув свою конуру, Иона приблизился и поклонился, как истинно светский человек.
- Почему ты хочешь там поселиться? - осведомился Гонзаго.
- Потому что место здесь надежное, а у меня водятся деньжата.
- Ты полагаешь, что наем конуры - дело для тебя выгодное?
- Золотое дно, ваше высочество, я знал это заранее. Гонзаго положил ладонь ему на плечо. Горбун тихонько вскрикнул от боли.
Ночью было точно так же, в передней покоев регента.
- Что с тобой? - удивленно спросил принц.
- Бальный сувенир, ваше высочество, страшная ломота.
- Он слишком много танцевал, - не преминули заметить шутники.
Гонзаго повернулся и с презрением оглядел их.
- Вы расположены к насмешкам, господа, - проговорил он, - и я, быть может, тоже. Но как бы нам не оказаться в луже - очень возможно, что это он будет над нами смеяться.
- Ах, ваше высочество… - скромно потупился Иона.
- Я скажу вам, господа, то, что думаю, - продолжал Гонзаго. - Главный над вами - он.
Все хотели было запротестовать, однако сдержались.
- Да, он будет вами повелевать! - повторил принц. - Он один принес мне больше пользы, чем вы все вместе взятые. Он пообещал, что господин де Лагардер появится на балу у регента, и тот появился.
- Если бы вы, ваше высочество, изволили поручить нам… - начал Ориоль.
- Господа, - не удостоив его ответом, продолжал Гонзаго, - Лагардера ходить по струнке не заставишь. Не хотелось бы мне, чтобы вскоре нам снова пришлось в этом убедиться.
Приближенные смотрели на принца вопросительно.
- Мы можем говорить друг с другом без обиняков, - сказал Гонзаго. - Мне хочется приблизить к себе этого молодца, я ему доверяю.
При этих словах горбун надулся от гордости. Принц продолжал:
- Я ему доверяю и скажу ему то же, что сказал бы и вам: если Лагардер жив, нам всем угрожает смертельная опасность.
Воцарилось молчание. Самым изумленным из всех присутствующих выглядел горбун.
- Значит, вы позволили ему ускользнуть? - прошептал он.
- Пока не знаю, что-то мои люди запаздывают. Я не в своей тарелке. Я много бы дал, чтобы знать, какой линии мне держаться.
Стоявшие вокруг принца финансисты и дворяне пытались придать своим лицам выражение решимости. Среди них были и люди отважные: Навайль, Шуази, Носе, Жиронн и Монтобер уже имели случай доказать это. Однако трое откупщиков, в особенности Ориоль, побелели, а барон де Батц, тот даже позеленел.
- Нас, слава Богу, немало, и мы достаточно сильны… - начал Навайль.
- Вы не понимаете, о чем говорите, - перебил его Гонзаго. - И я желаю, чтобы никто из нас не дрожал сильнее меня, если он решится нанести нам удар.
- Боже милостивый! Ваша светлость! - послышалось со всех сторон. - Мы всецело в вашем распоряжении!
- Мне это прекрасно известно, господа, - сухо отозвался принц, - ведь я сам это и устроил.
Если кто-нибудь и остался недоволен ответом, то вида не подал.
- А пока уладим кое-какие долги. Друг мой, вы оказали нам большую услугу.
- Да о чем вы, ваша светлость?
- Не нужно скромничать, прошу вас; Вы славно потрудились, и теперь вправе просить вознаграждения.
Горбун принялся теребить свою кожаную суму, которую все еще держал в руках.
- Да право же, не стоит, ваша светлость.
- Разрази меня гром! - воскликнул Гонзаго. - Ты хочешь сказать, что плата будет слишком высока?
Горбун посмотрел ему в глаза, но ничего не ответил.
- Я уже говорил, друг мой, - продолжал принц, начиная раздражаться, - что мне ничего не нужно за так. Я считаю, что бесплатная услуга стоит слишком дорого: за ней кроется предательство. Ты будешь вознагражден, я так хочу.
- Ну-ка, Иона, - в один голос завопила компания, - выскажи свое желание! Уж кто-кто, а ты придумаешь что-нибудь эдакое!
- Я готов, раз вы этого требуете, ваша светлость, - сгорая от смущения, пролепетал Эзоп П. - Но разве я могу осмелиться просить такое у вашего высочества?
Горбун опустил взгляд и, продолжая теребить суму, добавил:
- Вы станете надо мной смеяться, это точно.
- Готов поспорить на сотню луидоров, что наш друг Иона влюбился! - воскликнул Навайль.
Шутники расхохотались и никак не могли остановиться. Только Гонзаго и горбун не участвовали в их веселье. Гонзаго был уверен, что горбун ему еще понадобится. Принц был алчен, но не скуп: деньги для него ничего не значили, и когда было нужно, он швырял их направо и налево. Сейчас перед ним стояла двойная задача: завладеть горбуном, этим необычным орудием, и узнать его поближе. Поэтому он и делал все возможное, чтобы достичь этих целей. Придворные его вовсе не смущали, напротив, в их присутствии его расположение к маленькому человечку становилось еще более очевидным.
- А почему бы ему и не влюбиться? - без тени насмешки проговорил он. - Если он влюблен и его судьба хоть как-то зависит от меня, то, клянусь, он будет счастлив. Бывают услуги, за которые приходится расплачиваться не только деньгами.
- Благодарю вас, ваша светлость, - проникновенно сказал горбун. - Любовь, честолюбие, любопытство - откуда я знаю, каким словом назвать снедающую меня страсть? Ваши люди смеются, это их дело, но я страдаю!
Гонзаго протянул ему руку. Горбун поцеловал ее, однако его губы при этом дрогнули. Затем он заговорил снова, да таким странным тоном, что повесы вмиг утратили всю свою веселость.
- Любопытство, честолюбие, любовь - какая разница, какое имя носит зло? Смерть есть смерть, и неважно, что послужило ее причиной - лихорадка, яд или удар шпагой.
Горбун тряхнул копной густых волос, и глаза его заблестели.
- Человек мал, - продолжал он, - и тем не менее он может перевернуть весь мир. Доводилось ли вам видеть когда-нибудь разбушевавшееся море? Огромные валы, неистово выплевывающие пену прямо в лицо хмурому небу? Слышали ли в ы его голос, этот оглушительный рев, с которым не могут сравниться даже раскаты грома? Какая потрясающая мощь!
Перед нею ничто не в силах устоять, даже гранитные скалы, которые порою обрушиваются, подточенные волнами. Говорю вам - да вы и сами знаете - это ни с чем не сравнимая мощь! И вот, по волнам над сей бездной плавает доска - утлая дощечка, которая дрожит и скрипит. Но что это? На доске сидит какое-то хрупкое существо, которое издали кажется даже меньше птицы, да и крыльев у него нет - это человек. Но он не трепещет; я не знаю, что за волшебная сила таится за его слабостью и какова ее природа - небесная или адская, но человек - этот нагой карлик без когтей, без перьев, без крыльев - человек говорит: "Я хочу!" - и океан покорен!
Все внимательно слушали. Для окружавших его людей горбун предстал в совершенно ином свете.
- Человек мал, - повторил он, - очень мал! Доводилось ли вам видеть когда-нибудь огненную корону пожара? Медно-красное небо, к которому толстым, тяжелым столбом тянется дым? Ночь - хоть глаз выколи, но даже далеко стоящие дома виднеются в отблесках этого кошмарного зарева, а стены ближних строений выглядят совершенно белыми. А фасад горящего дома? Это величественное и ужасное зрелище. Прозрачный, словно решетка, он глядит своими окнами без оконниц, дверьми без створок, он зияет дырами, за которыми бушует ад, он скалится рядами зубов чудовища, имя которому огонь. Пожар тоже величественен, он яростен, как буря, и грозен, как океан. Бороться с ним невозможно, о нет! Он превращает мрамор в пыль, гигантские древние дубы в пепел, он гнет и плавит железо. И что же? На пылающей стене дома, которая дымится и трещит, среди танцующих языков пламени, раздуваемых союзником пожара ветром, виднеется тень, что-то черное, какое-то насекомое, песчинка - человек. Он не боится огня, так же как и- воды. Он властелин, он говорит: "Я хочу!" - и бессильный огонь пожирает себя и гибнет.
Горбун утер лоб. Затем украдкой оглядел слушателей и вдруг разразился хорошо нам знакомым сухим и дребезжащим смехом.
- О-хо-хо, - продолжал он, видя, что его аудитория задрожала, - я жил настоящей жизнью. Да, я не вышел ростом, но я человек. Почему же мне не влюбиться, господа хорошие? Почему не быть любопытным или честолюбивым? Я немолод, но молодым я никогда и не был. Вы находите меня уродом, не так ли? Но раньше я был еще страшнее. Это преимущество уродства: с годами оно становится все меньше и меньше. Вы теряете, я выигрываю - на кладбище мы будем равны.
Горбун насмешливо оглядел всех клевретов Гонзаго.
- Но есть кое-что похуже уродства, - продолжал он. - Это бедность. Я был нищ, я никогда не знал своих родителей. Мне кажется, что мать с отцом, едва увидев меня в тот день, когда я появился на свет, унесли мою колыбель вон из дома.
Когда я открыл глаза, то увидел над головою серое небо, с которого струились потоки воды на мое бедное дрожащее тельце. Кто была та женщина, что вскормила меня своим молоком? Я наверное, полюбил бы ее. А, теперь не смеетесь? Если и есть на свете человек, который молится за меня Господу, это она. Первое запомнившееся мне ощущение - это боль от ударов, я понял, что существую, благодаря бичу, который раздирал мою плоть. Моей постелью была мостовая, едой - отбросы, которых не ели даже собаки. Это славная школа, господа, ей-богу, славная! Если бы вы знали, как стойко я переношу любое зло! Добро изумляет и пьянит меня, словно капля вина, ударившая в голову человеку, не пившему до этого ничего, кроме воды.
- В тебе, должно быть, много ненависти, мой друг, - тихо проговорил Гонзаго.
- Что ж, это верно, ваша светлость. Порой мне приходится слышать, как счастливчики сожалеют о прекрасных юных годах, но у меня, когда я был совсем дитя, в сердце копился только гнев. Знаете, чему я завидовал? Радости других детей. Другие были хороши собой, у них были отец и мать. Разве они хотя -бы жалели того, кто был одинок и несчастен? Нет. Тем лучше! А закалили мою душу, сделали ее стойкой насмешка и презрение. Иногда они убивают, но я выжил. Злоба придавала мне силы. А став сильным, был ли я злым? Тех, кто враждовал со мною, больше нет, господа хорошие, так что ответить на это некому.
Эти слова прозвучали столь странно и неожиданно, что никто не проронил ни звука. Захваченные врасплох озорники быстро позабыли свои язвительные улыбки. Гонзаго внимательно слушал и удивлялся. Речи горбуна отдавали холодком угрозы со стороны невидимого врага.
- Став сильным, - продолжал горбун, - я захотел еще одного: богатства. Лет десять, а то и больше, я трудился, слыша вокруг лишь смех и улюлюканье. Труднее всего достается первый денье, второй добывается уже легче, третий спешит ко второму, из двенадцати денье получается су, из двадцати су - ливр. Я изошел кровавым потом, прежде чем скопил свой первый луидор, он хранится у меня до сих пор. Когда меня охватывают уныние и усталость, я рассматриваю его, и моя гордость оживает, а гордость - это сила человека. Я копил - су к су, ливр к ливру. Я никогда не ел досыта, но зато пил вволю - за воду в фонтанах платить не надо. Я ходил в отрепьях, спал без матраса. Но сокровищница моя неуклонно пополнялась, я копил, копил, копил!
- Значит, ты скуп? - поспешно спросил Гонзаго, словно очень хотел доставить себе удовольствие найти слабую сторону У этого странного существа.
Горбун пожал плечами.
- Дай Господи мне когда-нибудь стать скупцом, ваша светлость! - ответил он. - Если бы только я умел любить эти несчастные экю, как мужчина любит свою возлюбленную! Это была бы страсть! Я посвятил бы жизнь ее утолению! Что такое счастье, если не цель в жизни, если не предлог для того, чтобы выбиваться из сил, чтобы жить? Но по своему хотению скупым не станешь. Я долго надеялся, что мне это удастся, но стать скупцом так и не смог.
Горбун тяжело вздохнул и скрестил руки на груди.
- У меня был радостный день, - опять заговорил он, - всего один. Я пересчитал накопленное и долго раздумывал, что сделаю с деньгами: их оказалось вдвое, даже втрое больше, чем я рассчитывал. Я был как пьяный и все твердил: "Я богат! Богат! Я куплю себе счастье!" Оглянусь вокруг - никого. Я взял в руки зеркало. Морщины и седина в волосах. Уже! Как скоро! Разве не вчера еще я был мальчишкой и получал отовсюду тумаки? "Зеркало лжет", - решил я и разбил его. Какой-то голос внутри меня воскликнул: "Ты правильно сделал! Так и надо поступать с наглецами, которые осмеливаются говорить здесь правду!" И снова звучал этот голос: "Золото прекрасно! Золото юно! Сей золото, горбун, старик, сей золото, и ты пожнешь молодость и красоту!" Что это был за голос, ваша светлость! Я понял, что схожу с ума, и вышел из дому. Я брел наудачу по улицам, ища благосклонного взгляда, доброй улыбки. "Горбун! Горбун!" - кричали мужчины, которым я протягивал руку. "Горбун! Горбун!" - вторили им женщины, к которым я устремлялся всем своим бедным и чистым сердцем. "Горбун! Горбун! Горбун!" И они смеялись. Лгут те, кто утверждает, что золото правит миром.
- Так нужно было им показать это твое золото! - воскликнул Навайль.
Гонзаго задумчиво молчал.
- Я показывал, - ответил Эзоп II, он же Иона. - И люди протягивали руки, но не за тем, чтобы ответить мне рукопожатием, а чтобы пошарить у меня в карманах. Я хотел с помощью золота купить себе друзей, любовницу, но лишь привлек воров. Вы улыбаетесь, а я плакал, плакал кровавыми слезами. Но проплакал я всего одну ночь. Дружба, любовь - глупости все это. Нужно искать удовольствий, всего того, что может купить любой!
- Дорогой мой, - перебил Гонзаго холодно и надменно, - узнаю я наконец, чего вы от меня хотите?
- Я подхожу к этому, ваше высочество, - изменившимся в очередной раз тоном ответил горбун. - Я снова вышел из своего убежища, еще робкий, но уже снедаемый желаниями. Во мне возгорелась жажда наслаждений, я становился философом. Я ходил, блуждал, и наконец взял след. На каждом углу я принюхивался, стараясь уловить, откуда тянет неведомыми мне наслаждениями.
- И что же? - осведомился Гонзаго.
- Принц, - поклонившись, ответил горбун, - ветер дул с вашей стороны.
4. ГАСКОНЕЦ И НОРМАНДЕЦ
Это было сказано жизнерадостно и весело. Этот дьявольский горбун, казалось, умел управлять всеобщим настроением. Гонзаго и окружавшие его повесы, только что крайне серьезные, разразились смехом.
- Ах, значит, ветер дул с Моей стороны? - воскликнул принц.
- Да, ваша светлость. Я поспешил к вам и с порога почувствовал, что угадал верно. Не знаю, что за аромат проник мне в мозг, - наверное, это был аромат благородных и разнообразных удовольствий. Я остановился и решил попробовать. Он меня опьяняет, ваше высочество, мне это нравится.
- А у господина Эзопа губа не дура! - воскликнул Навайль.
- Большой знаток! - заметил Ориоль. Горбун посмотрел ему прямо в лицо.
- Вам приходится носить кое-что по ночам, - тихо проговорил он, - так что уж вы-то понимаете, что ради исполнения своего желания человек способен на все.
Ориоль побледнел. Монтобер воскликнул:
- Что он хочет сказать?
- Поясните, мой друг, - велел Гонзаго.
- Ваша светлость, - простосердечно сказал горбун, - чего уж тут долго объяснять. Вам известно, что вчера я имел честь покинуть Пале-Рояль в одно время с вами. Я видел, как два благородных господина несли носилки, а поскольку это дело необычное, решил, что им хорошо заплатили.
- Неужто он знает?.. - ошеломленно начал Ориоль.
- Кто лежал на носилках? - перебил его горбун. - Разумеется. Пожилой господин под мухой, которому позже я помог добраться до дому.
Гонзаго опустил взгляд, лицо его то бледнело, то багровело. Все были крайне изумлены.
- Быть может, вы знаете также, что стало с господином Де Лагардером? - тихо спросил Гонзаго.
- Что ж, у Готье Жандри твердая рука и верный глаз, - ответил горбун, - я был рядом с ним, когда он нанес удар, право слово, весьма неплохой удар. Те, кого вы послали на поиски, расскажут вам остальное.
- Они сильно опаздывают.
- Дело не такое быстрое. Мэтр Плюмаж и брат Галунье…
- Так вы их знаете? - снова удивился Гонзаго.
- Я знаю всех понемножку, ваша светлость.
- Тьфу, дьявол! Послушайте, мой друг: а известно ли вам, что мне не нравятся люди, которые слишком много знают?
- Согласен, это может быть опасным, - мирно признал горбун, - но может и принести пользу. Давайте по справедливости. Не знай я господина де Лагардера…
- Черт бы меня побрал, если я стану пользоваться услугами этого человека! - прошептал Навайль, стоявший позади Гонзаго.
Он полагал, что горбун не услышит, но тот ответил:
- И зря.
Впрочем, вся остальная компания придерживалась мнения Навайля.
Гонзаго медлил. Горбун продолжал, словно хотел сыграть на его нерешительности:
- Если бы меня не перебивали, я уже рассеял бы ваши подозрения. Когда я остановился на пороге дома вашей светлости, я тоже колебался и пребывал в сомнениях. Это был столь желанный мне рай, но не тот, что сулит наша церковь, а магометанский со всеми его утехами: прелестными женщинами и отборными винами, нимфами в венках из цветов и пенящимся нектаром. Готов ли я на все ради того, чтобы заслужить этот сладостный рай, чтобы мне, ничтожному, обрести убежище под вашей мантией принца? Вот о чем я спросил себя, прежде чем войти, и я вошел, ваша светлость.
- Потому что ты чувствовал, что готов на все! - прервал его принц.
- Да, на все! - решительно ответил горбун.
- Боже милостивый, что за аппетит к наслаждениям и благородству!
- Я мечтаю об этом уже сорок лет, эту поседевшую голову распирает от желании.
- Послушай-ка, - проговорил принц, - благородство можно купить - спроси у Ориоля!
- Мне не нужно благородства, которое покупается.
- Спроси у Ориоля, как может тяготить имя.
Эзоп II комическим жестом указал на свой горб и заметил:
- Неужто сильнее, чем это? Затем, уже серьезно, продолжал: