- Ваша тема - СД‑1. Вы - исполнитель, Каиров - научный руководитель. Каждый день вы должны представлять мне две–три странички технических описаний вашей машины. Это норма. Описания мы будем включать в печатные труды лаборатории.
Самарин кивал головой, соглашаясь на все эти требования, с удовольствием их принимая и всем видом своим выражая благодарность Папиашвили, признавшему в нем полезного для науки человека и теперь с таким сердечным участием создающему прекрасные условия для его работы.
- Я не один делаю машину, со мной ребята, - посчитал своим долгом уточнить Самарин.
- Тоже соавторы?
- Почему соавторы?.. Они и есть авторы, они и я - мы вместе.
- Пусть ребята трудятся. Потом решим… Да, все остальное потом. И вот ещё что, Андрей Ильич, - Каирову не досаждайте. У него своих дел по горло.
Он - теоретик, величина. Мы его ограждаем…
- Понимаю, - кивнул Самарин.
- Борис Фомич и не во всем помочь сумеет: в науке не только тот силен, кто… головой варит… - Папиашвили постучал кулаком по своей кудлатой густоволосой голове, - а и тот, кто знает, где что лежит. Учёному нюх нужен, расторопность - такой быстрее ищет и находит. Посмотрите на картотеку, - он обвел рукой стеллажи с папками, ящиками, подшивками. - Думаете, статьи, журналы?.. Нет, здесь названия источников. Скажите, что вам надо, - и Папиашвили найдет. Папиашвили рад помочь хорошему человеку.
Он встал из–за стола и протянул руку.
Самарин вышел от Папиашвили в хорошем настроении. "Не так он сердит, - думал Андрей о своем новом начальнике. - "… в науке не тот силен, кто… головой варит…" Ишь как! Оригинальничает, конечно. Перегибает… Однако в наше время и вправду в науке много наготовлено. Тот, кто умеет подбирать, приводить в систему - тоже полезное дело делает".
Весь первый день Андрей сидел в отведенной ему комнате, изучал нужные ему схемы. Потом сходил в цех, взял готовый блок машины. Хотел было описывать узлы, детали. Но подумал: "Наверное, вначале надо объяснить общий замысел машины - для чего она создается, что побудило к её созданию".
И Андрей перенесся мыслями на шахту. Больше трех лет он изучает "Зеленодольскую" - излазил штреки и лавы, работал крепильщиком в бригаде Дениса Баринова, сидел у пульта многоканатной подъемной машины, ездил в кабине подземного электровоза. И все смотрел: куда может дотянуться незримая рука электронного диспетчера, где установить датчики. По его замыслам, они должны были "просматривать" и "прослушивать" каждый уголок шахты. Где–то вздуло почву и прогнуло рельс - радиолуч, или фотоэлемент, или сверхчувствительный сейсмограф мгновенно пошлют сигнал электронному диспетчеру, а он из многих вариантов выберет единственно правильное решение и сообщит о нем дежурному инженеру. В конце смены СД‑1 подсчитает тонны добытого угля, распределит места по бригадам, пошлет готовые цифры в бухгалтерию. И много других полезных дел совершит электронный диспетчер; может быть, не сегодня, а в недалеком будущем он станет включать и выключать угледобычные машины, посылать под землю воздух, давать сигнал передвижным кранам, включать моторы электропоездов.
А в будущем… может быть, не очень далеком…
Андрей вспомнил, как однажды он видел сон: "Атаман" - самый крутой пласт угольного бассейна черной горой стоит. Антрацитовая чешуя горит в лучах светила. Где–то высоко–высоко в небе стрекочет вертолет. Из него высовывается человек в белой рубашке и голубой шляпе, протягивает к стене никелированный молоточек, тихонько постукивает… И сверху, с шумом и грохотом, валятся тысячетонные глыбы угля.
А по степи, точно резвые муравьи, разбегаются железнодорожные составы. Они везут и везут уголь…
Андрей склонился над бумагой и стал писать. Писал он о шахте, о трудной работе горняков, о своем желании помочь этим замечательным людям. Писал он и о том, что в мире много создано электронно–вычислительных машин, но ни одна из них не рассчитана специально для шахты. Рассказал он о машинах американских, английских, французских, японских - о тех, с которыми ему приходилось встречаться, устройство которых он знал.
Андрей увлекся работой, потерял счет времени и только тогда остановился, когда кончилась бумага. Перед ним было двенадцать страниц, исписанных мелким шрифтом.
5
Прошло несколько дней. Как–то вечером, закончив работу, Андрей пошёл к черному ходу театра в надежде встретить там Марию. Проторчал у подъезда до поздней ночи, но Мария не появилась, видимо, она ещё после отпуска не приступила к работе. Хотел было зайти в служебное помещение спросить артистку Березкину, но побоялся возбудить кривотолки и в двенадцатом часу ночи, когда все артисты разошлись по домам, побрел к себе на квартиру. Наутро явился Андрей в институт раньше времени, с твердой решимостью позвонить Марии. Из телефонной книги он выписал трех Березкиных, стал звонить. Это оказались Березкины, да не те. Он бросил бумажку с телефонами, подошел к столу, заставленному приборами, инструментами, блоками его новой машины. (Папиашвили позволил все нужные части, инструменты и материалы перенести из цеха сюда, в комнату, велел большой стол у окна поставить; и комната превратилась в мастерскую. Мог ли Андрей мечтать о таких условиях! Саня Кантышев, Петя Бритько хоть и в цехе остались, но приказом директора освобождены от всех дел и включены в группу электроников - оказались в распоряжении Андрея.)
Андрей позвонил по телефону в цех - Кантышеву:
- Саня? Ты!.. Чего делать собираешься?.. Схему датчиков нащупал?.. Голова же ты, Санька, - Ползунов!.. Да тебе за этот датчик Селезнев перед конторой памятник поставит; он меня сто раз спрашивал: будет ли помощник диспетчера летучее тепло в лаве обнаруживать? В смысле безопасности это у них проблема номер один. Знаешь?.. Да ты все знаешь. Помог бы мне в одном деле. Нет, личное дело. Ну да ладно, потом. - И положил трубку - он хотел было сказать: "Не могу найти одну женщину", да вовремя удержался: зачем выбалтывать сокровенное?..
Андрей глубоко вздохнул.
Включил паяльник, придвинул к себе деталь со множеством торчащих во все стороны проводничков. Поместил деталь на свое место в блоке, примерил, как будет закреплять её, удобно ли припаивать проводничок. Ожидая, когда нагреется паяльник, вновь задумался о Марии. Не заметил, как растворилась дверь и в комнату вошел Денис Баринов.
- Здорово, Андрей!
Самарин вздрогнул:
- Черт! Ты можешь так напугать до смерти.
- Ты когда освободишься?.. У нас много дел в городе, мы помотаемся, а в конце работы заедем за тобой. Есть предложение пообедать в ресторане "Дружба". Договорились?.. Отлично!
Каждую фразу Денис припечатывал жестом руки, давая понять, что рассуждать больше нечего. Он вообще по поводу всяких застолий, пирушек говорил с Андреем резко, не позволяя тому возражать. В таких делах иначе с Андреем нельзя. Со своим полным равнодушием к спиртному он мог на корню завалить любую застольную инициативу. Так и на этот раз. Прежде чем Андрей сообразил что–либо, Денис тряхнул его за руку и, ссутулив могучие плечи, зашагал по коридору к главному входу, где его ждал начальник шахты Селезнев.
Проводив Дениса, Андрей вновь принялся за работу. До обеда его никто не беспокоил, и он "вписал" очередную деталь в блок машины. После обеда решил зайти к Папиашвили, попросить разрешения не сдавать сегодня очередную порцию технических описаний - злополучные две страницы.
- У меня к вам просьба, Леон Георгиевич.
- А-а… дорогой, проходи, пожалуйста. Что за просьба - говори смелей. С удовольствием буду слушать. Две странички? Какой пустяк! Вчера ты восемь дал, а позавчера десять. Хорошо пишешь, в том же духе давай. Борис Фомич очень доволен. Спасибо велел передать. А ещё просил извинения, что не заходит к тебе, и не говорит, и видит редко. Он очень занят. Ты не обращай внимания - со мной дело имей. Мы все можем, у нас все есть.
Папиашвили вышел из–за стола, взял Самарина за руки. Он говорил громко, и оттого речь его казалась ещё более приветливой, дружеской. Спросил, между прочим, о здоровье отца Андрея, известного в республике металлурга, просил передать ему привет:
- Старик должен меня помнить, я бывал на заводе, не однажды бывал.
Потом Леон Георгиевич раскрыл шкаф, стоящий у двери, вынул оттуда папки, кипы каких–то бумаг, документов. Все в шкафу разложено по полочкам, над каждой секцией надпись: что и когда положено, - во всем порядок идеальный.
Папиашвили протянул Самарину увесистую кипу бумаг:
- Вот тут дела бывшего сотрудника - того, чье место ты занял. Старик, к сожалению, умер, не завершив ни одного дела. Тут график прохождения документов, входящих в лабораторию, и даже диаграмму старик вычертил - аккуратный был сотрудник, земля ему пухом, очень обстоятельный старикашка…
Папиашвили торжественно, как нечто дорогое, заветное, передал Самарину документы - частью пожелтевшие от времени, но все подшитые, пронумерованные, как и положено в образцовой конторе. Сказал Андрею:
- Между делами заглядывай сюда - и бумажки всякие аккуратно подшивай. Каждому документу в диаграмме место укажи, чтоб и графическое движение видно было. "Порядок разгружает разум" - не забывай!
- Леон Георгиевич, а когда же…
- Ну вот уже и запела пташка знакомые песни, - поднял над головой руки Папиашвили. - Сейчас могу продолжить твою песню: когда же я своей машиной буду заниматься и вообще научными делами?.. А у меня ты не спросил, когда я буду заниматься научными делами? И никто не спросит, никому и дела до моих научных интересов нет. Папиашвили образцово наладил документацию в лаборатории, Папиашвили аккуратист, дока… Он при нужде институт может выручить. Справку для директора, отчет в министерство - кто все это сделает? Опять же Папиашвили! Опять же он, этот несчастный, незаметный, никакими рангами в науке не отмеченный труженик. Вечный, безответный заместитель. Словом, и не возражай, решай две задачи, как одну.
Самарин не стал противоречить начальнику, взял у него бумаги. Однако про себя решил, что с бумагами он возиться не станет, а если Каиров и его заместитель будут его принуждать к тому, выскажет им прямо свой взгляд на всякого рода бюрократию.
До конца рабочего дня Самарин читал книгу "Новейшие электронно–вычислительные устройства". А когда вышел из института к нему, как к директору, подкатила бежевая "Волга" начальника шахты Селезнева. Андрей сел в машину.
"Волга" катилась по главной улице города, свернула на Академический проспект и у ресторана "Дружба" остановилась.
Самарин не успел выбраться из машины, как перед ним, точно из–под земли, вырос сам Селезнев:
- Андрей Ильич! Рад видеть!
В голосе начальника шахты Андрей уловил несвойственную для резкой натуры Селезнева заискивающую ноту. "Видимо, очень нужна им моя машина, - подумал Самарин. И тут же про себя решил: - Постараюсь им направить опытный экземпляр. - Потом, улыбнувшись своим мыслям, заключил: - Если, конечно, из моей затеи что–нибудь выйдет".
- А где Денис? - спросил Андрей.
- Поехал на шахту. Там у нас подъемная машина закашляла, могут добычу сорвать.
Как и все горняки, Селезнев в слове "добыча" нажимал на первый слог.
Шли по правой стороне широкой Университетской улицы. Начинался вечер. Природа разлила вокруг теплую тихую благодать, какая, наверное, бывает только в городах юга Украины. Струйки дыма на терриконах змейками тянулись вверх, увлекая в высоту едкий перегар тлеющей породы. Колеса подъемных машин на шахтных копрах вращались так резво, что спицы едва различались в синеватой дымке.
Возле кинотеатра "Звездочка" было много людей. В нарядной толпе Андрей неожиданно заметил знакомый силуэт. Вначале не поверил глазам, но сомнений быть не могло - это была Мария. Он уже хотел подойти к ней, но как раз в эту минуту Селезнев закричал:
- Мария Павловна! - и поднял вверх руку.
Женщина обернулась. Некоторое время стояла в нерешительности, затем двинулась через дорогу. Селезнев пошёл к ней навстречу.
"Они знают друг друга", - подумал Андрей с некоторым облегчением.
Как со старым приятелем Мария поздоровалась и с Андреем.
- Степнянск не так велик, чтоб разминуться в нем, - сказала она, подавая руку Андрею.
- Вы знакомы? - спросил Марию Селезнев.
- Да, мы познакомились на курорте.
Сказала просто, давая понять, что не придает значения их знакомству, а потому и не делает из этого тайны. Но Андрей с радостью заметил влажный блеск в её глазах, почувствовал тревожное беспокойство в её голосе.
- Раз уж вы нам попались, то мы вас, - галантно заговорил Селезнев, - не отпустим без обеда.
- А я и не вздумаю сопротивляться, - в тон ему заговорила Мария. - Только… - Мария взглянула на часы, - в моем распоряжении полтора часа.
- Пожалуйста! - Селезнев сделал широкий жест, приглашающий войти в ресторан.
Мария с нескрываемым любопытством и приятным изумлением взглядывала на Селезнева. Она все время улыбалась, покачивала головой, но не смущалась, а, наоборот, как показалось Самарину, вела себя легко и свободно, даже чересчур свободно.
Селезнев шел впереди. Нагнувшись к Марии, он правой рукой деликатно касался её локтя, а левой предлагал любой из свободных столов.
Ресторанный зал недавно построенной гостиницы "Дружба" не блестел хрусталем люстр, не давил глаз тяжестью лепных украшений. Здесь все было на современный лад: легкие, светлые занавески, разноцветье синтетических плафонов у потолка. Одно только портило вид: массивные квадратные колонны громоздились по всему залу, скрадывая простор и желанную легкость.
Заказывал Селезнев, заказывал широко, с размахом, как и все, что он делал. Мария, с которой он обсуждал каждое блюдо, старалась сдерживать его пыл, но от этого начальник шахты лишь ещё больше распалялся. Потом болтали на разные темы, в том числе о делах, к которым Мария, как заметил Андрей, не оставалась равнодушной.
- Хорошо работает ваш приборчик, - говорил Андрею Селезнев, - а если бы ещё и новую вашу машину заполучить… Мы, Андрей Ильич, надеемся на вас. У нас по статье на науку много денег имеется. Помощь нужна - пожалуйста, опыт нужно ставить - к вашим услугам. Вы же знаете нашу шахту - вдоль и поперек её излазили.
Начальник шахты украдкой взглянул на Марию, словно опасаясь, как бы та не заскучала от такой деловой темы. Но Мария слушала со вниманием. Она и смотрела больше на Селезнева, и задавала вопросы чаще ему, и просила продолжать, если тот вдруг обрывал беседу.
- Нет, нет, вы, пожалуйста, говорите. Вы же знаете, как мне интересно все, что касается вашей шахты.
Селезнев пояснил Самарину:
- Наш театр пьесу о шахтерах ставит, так Мария Павловна дважды приезжала к нам на шахту и в бариновскую лаву спускалась.
- Так вы и Дениса Баринова знаете? - спросил Андрей, не скрывая радостного изумления.
- Видела в лаве, в работе - черного, как негр.
- Да, в тот день у него была запарка. Кровля дурила, - пояснил Селезнев.
- Лава, Денис Егорович и вся его бригада… - сверкая повлажневшими глазами и вся воодушевленная, говорила Мария. - Все было так здорово и необыкновенно. Меня перед тем крепко напугали крутизной пласта, и в первые минуты я трусила, но потом… Когда я увидела машины и людей… И Денис Егорович. Он так посмотрел на меня из–под белого шлема… Потом протянул ко мне руки и сказал так спокойно и хорошо: "А вы не бойтесь, здесь все свои люди". А мне даже почудилось: "…и все вас любят". Да, да, все было, как в сказке. Такие впечатления на всю жизнь.
Как артистка, Мария обладала искусством наблюдать за собой со стороны и сейчас была довольна тем, как ведет себя с Андреем, как говорит с ним и как на него смотрит. Внутренний голос ей говорил: "Он - судьба твоя". Но именно сейчас она бы не хотела думать об этом и, тем более, выдавать наружу свои чувства. Она ушла от Каирова - переселилась в другую квартиру, начала новую жизнь, - и конечно же Самарин к этому её шагу никакого отношения не имеет. "Будь я с ним знакома или не знай я его - все равно поступила бы так, а не иначе", - говорила она себе и старалась приглушить внутренний голос, который хоть и не громко, но настойчиво повторял: "Он - судьба твоя, судьба…"
- Вы кого играете сегодня? - обратился Селезнев к Марии.
- Приходите на спектакль - увидите, - уклонилась от ответа Маша.
- Придем непременно, - пообещал Селезнев. И повернулся к Самарину: - Придем, Андрей Ильич? Вот тогда ты увидишь, что за артистка Мария Павловна. Я только ради нее и хожу в театр. Нет, я правду говорю, без всяких шуток, Мария Павловна. Вам и шахтеры скажут. Я как только посмотрю спектакль с вашим участием, так мягче и добрее становлюсь. Жене своей всякие слова ласковые говорю, шахтерам благодарности объявляю. Так на меня ваша игра действует. Впрочем, если бы вы не играли, а просто появлялись на сцене, я и тогда бы в театр ходил. Я как тот интендант, про которого мне рассказывал один из приятелей. Но нет, вам я этой истории не поведаю.
- Ну почему же? - спросила Мария.
- Нет, нет, рассказ банальный - не для вашего слуха.
- А вы все–таки расскажите, - не отступалась Мария.
- Ну если вы просите - так слушайте. В освобожденной Полтаве солдаты ставили пьесу. В чем воевали, в том и играли. Пели под гитару, плясали под балалайку. А когда наступал антракт, выходила под занавес цветочница. Сидела с корзиной цветов - весь антракт! Красавица! Шея, профиль - богиня! Старый интендант - из гражданских, мобилизованных - смотрел на нее во все глаза. А когда цветочница удалялась и начиналось очередное действие, интендант засыпал. Но поскольку он был из присутствующих самый старший начальник, то после спектакля к нему подошел режиссер и спросил: "Как, понравилась постановка?" - "Ничего играли ребята, недурно", - ответил интендант. "А что вам особенно запечатлелось?" - "Все хорошо, - повторил седой интендант. - Играли как надо, вроде, взаправдашних. Опять же, и пели ладно. Только вот они, по–моему, зря все это представляли. Лучше бы им ту; с цветами–то, девицу на сцене посадить да через каждые полчаса её поворачивать. А так - ничего, хорошо играли ребята".
Маша засмеялась, качнула головой, вскинула правую бровь. Подумала: "Старик, старик, а женскую красоту понимает". Селезнев, взглядывая на её профиль, казалось, порывался сказать: "Вам тоже молено никого не представлять, а сидеть на сцене и через каждые полчаса поворачиваться. И даже цветов не нужно". Но, конечно, ничего подобного он Марии не сказал.
Андрей не смотрел на Марию. В сущности, пустяшный, ни к кому не относящийся эпизод, рассказанный Селезневым, разбередил в нем тревогу, зародившуюся ещё там, на море: Мария замужем, у нее семья. Как–то сложатся их отношения?
О том, что Мария может отвергнуть его любовь, он не думал. Об этом Андрей не мог думать. ещё там, на море, в нем созрела решимость быть с этой женщиной вместе. Теперь же, встретив её в родном городе и найдя ещё более юной, яркой, привлекательной, он потянулся к ней с новой, неодолимой силой.