Несмотря на то, что Михаил рвался туда, где ждало его светловолосое, светлоглазое чудо - его Яна, где тёплые и нежные руки матери накормят и приготовят постель, он не спешил, он хотел забрать с собой три тайника - схрона, где лежали все драгоценности, добытые им в боях. Пусть убедится его мама, его строгая и мудрая мама, что не зря ушёл её любимый сын на войну. Теперь они свободны от долгов ненавистному Потоцкому, теперь не надо закладывать замок и постройки. Этот замок по праву принадлежит ему, как потомку древнего рода. Пусть он задержится на день, пусть придётся ещё раз ночевать в пути, но это стоит той радости, которую он увидит в глазах своих женщин: матери и любимой.
Нет, не зря провёл Давид бессонную ночь, к утру, продумав все варианты, он знал, что делать. Несложные подсчёты определили его решение: женщины, конечно, поехали на телеге, да и дед Макар стар, чтобы на лошади скакать. Сколько они до темноты смогут проехать и куда направятся? Конечно, не на юг, к татарам, а на север, к ближайшему селению, где можно переночевать. Это Погребище, оттуда они выедут рано утром дальше на север, но туда ведёт только одна дорога. Надо их перехватить, пока не надумали куда-нибудь свернуть.
Вскоре плотная группа всадников выехала из ворот хутора и, перейдя на быстрый аллюр, взяла направление на север.
А Михаил, трясясь в седле мерно шагающей сбоку от телеги лошади, решил: оставим женщин с дедом, а сами поедем взять схроны.
Лишь к обеду добрались до развилки дорог. Здесь, на опушке небольшой рощицы, решили перекусить, потом отвезти женщин в село на дневку, вечером вернуться с драгоценностями и переночевать там. Спешились, пустили коней пастись, а сами расстелили на траве скатерть, выложили нехитрую закуску, прихваченную с хутора. Рут села в сторонке, чтобы покормить ребёнка. Маленький Самсон сейчас занимал все её мысли, и даже беспокойство и думы о Давиде, как-то притихли и отошли на задний план. Давид - сильный и любимый, неустрашимый воин, за него нечего бояться, а здесь крохотный маленький человечек, их сын, которому каждую минуту угрожает опасность в этой дикой, разорённой стране. Он, едва родившись, уже побывал в лапах смерти, приготовленной для него пьяным казаком.
Только приступили к трапезе, как раздался свист и два десятка конников, вырвавшись из-за рощицы, окружили их. Михаил и Сашка вскочили с травы и бросились к лошадям, где были приторочены ружья и сабли. Конные рванули лошадей, чтобы перехватить их, но тут послышался повелительный возглас командира, и рука его поднялась запрещающим сигналом.
- Михаил!
Михаил споткнулся, услышав этот голос, и неминуемо упал бы, не поддержи его крепкая рука Сашки.
Командир спрыгнул с коня, и Михаил узнал в нём своего названного брата:
- Давид!
Они обнялись крепко, по-мужски.
- Рути? - спросил Давид, и Михаил, поняв друга, кивнул:
- Там, с сыном.
Давид в несколько прыжков очутился около сидящих на траве Рут и Леси, схватил в охапку жену, вместе со спящим на её руках Самсоном и, прижав к груди, закружил по траве. Рут счастливо улыбалась:
- Тихо, милый, разбудишь сына.
Давид осторожно взял маленький свёрток, отвернул пелёнку и, вглядевшись в лицо ребенка, тихонько прижался губами к нежной щёчке. Самсон - его сын; это он уговорил Рут: если родится сын, назвать его именем древнееврейского богатыря, прославившегося необыкновенной силой и мужеством в борьбе с филистимлянами, когда-то населявшими землю Израиля.
Конники Давида присоединились к обедающим, они весело переговаривались и шутили, радуясь, что командир нашёл свою жену и сына. Почти никто из них не имел жён и детей, все их родные и близкие были убиты казаками.
За обедом решили, что часть отряда Давида останется с женщинами и уже не встающим на ноги дедом Макаром, а другая часть поедет с Михаилом. Давид и Сашка оставались с женщинами, с Михаилом отправился заместитель Давида.
На окраине села, в котором уже и мужиков не осталось, нашли пустующий дом и расположились там. Давиду и Рут приготовили уютную комнату. Отдельную комнату выделили и для Леси, хотя об их близких с Сашкой отношениях уже все знали.
Уже стемнело, когда вернулся Михаил с бойцами Давида. Всё обошлось гладко, без приключений.
Давид, как всегда внимательно проверил посты, расписал действия каждого бойца в случае нападения, пожелал всем спокойной ночи и очутился, наконец, в объятьях своей возлюбленной.
- Я соскучился по тебе, - шептал он на ухо Рут, лаская её такое податливое, такое отзывчивое и желанное тело, трогая налитые молоком груди, - мы больше не расстанемся, я возьму тебя с собой.
Ночь прошла спокойно, только дед метался в жару, и Лесе пришлось больше времени провести с ним, чем с Сашкой. Утром, когда все собирались, дед не вышел из своей комнаты и не отозвался. Леся подошла к его постели и увидела остекленевшие глаза и окаменевшее лицо. Похоронили деда Макара на сельском кладбище, поставили крест и прочитали молитву.
Леся плакала, вспоминая своё детство, рассказала, что накануне дед подозвал её к себе и прошептал, что пришла ему пора помирать, и просил похоронить его по обычаю православному.
- Дед у меня роды принял, - произнесла тихим голосом Рут, и добавила, - если б не он, не выжил бы сыночек мой.
Глаза её были полны слёз. Мужчины стояли, молча, опустив головы, каждый думал о своём. Давид вспомнил, что именно он, дед Макар, растопил его недоверие к православным, что это на его хуторе Леся спрятала Рут, и дед берёг её пуще глаза, хотя легко мог за это поплатиться жизнью. Это он, дед Макар, принял роды и первым взял в руки только что родившегося сына Давидова, сына евреев, которых казаки убивали тысячами.
Сашка вспоминал, как дед Макар поставил его на ноги после ранения, если б не дед, не выжить бы ему.
И как же среди этих воинственных дикарей - казаков мог появиться такой необыкновенный человек широкой души, щедрый и отзывчивый, мудрый и строгий. Вот сыновья же его подались к Хмельницкому в войско, да и сгинули там, и где могилы их неизвестно. Из всей большой семьи осталась только Леся, любимая внучка, очень похожая на деда, которая стала и Сашкиной любимой девушкой.
Постояли, поклонились деду, и пошли собираться в путь.
Ехали, молча, едва переговариваясь, предвидя неизбежное расставание. Вскоре пути их разошлись: Давид с отрядом и с Рут возвращался к князю Вишневецкому, Михаил с Сашкой и Лесей держали путь в старинный замок, откуда молодые люди отправились воевать.
Как всегда, прощались на распутье дорог. Михаил полез в походную сумку, притороченную к седлу, извлёк кусок толстой материи и передал его Давиду. Давид развернул ткань: на чёрном бархате голубой и золотой парчой был вышит родовой герб Рудницких.
- Храни тебя, Господь!
Тогда Давид достал откуда-то из своей одежды маленькую коробочку и подал Михаилу. Тот взял, раскрыл. Тусклым золотом блеснул Моген - шестиугольная Звезда Давида.
- Мазаль тов! Счастья тебе!
Волнение охватывало Михаила по мере приближения к родовому замку. Уже за несколько вёрст до него он не мог сидеть в седле: то спешивался и шёл пешком, то снова садился на лошадь. Когда показался замок, сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит из груди.
Сейчас он увидит мать, увидит глаза любимой, по которым так стосковался за эти два года.
Но что это? Раскрытые настежь ворота, пустые глазницы окон, разор и запустение и… никого живого. Остановились посреди двора, Михаил поднялся в замок. Через некоторое время вышел, плечи его сутулились, он сразу постарел, осунулся, стал ниже ростом.
- Что там, где все?
Не добившись ответа, Сашка сам направился в замок. Ужасающая картина предстала ему: как будто смерч или ураган прошёл по помещениям, всё было растащено, разбито, развалено, кругом следы пребывания варваров, груды разбитого камня, посуды, зола от костров на паркете. Осторожно ступая, шёл он по хрустевшему под ногами стеклу, по обломкам старинной мебели. Шёл из комнаты в комнату, словно надеясь увидеть что-то живое в этом царстве мёртвого хаоса. Поднялся на второй этаж по изуродованной мраморной лестнице без перил, бывшей когда-то украшением центральной залы. Вдруг ему показалось, что в одной из дальних комнат мелькнула какая-то тень.
- Стой!
Сашка бросился туда. Какой-то оборванный человек стремительно убегал через анфилады комнат в сторону заднего выхода, к которому вела узкая лестница в самом торце второго этажа.
- Стой! - Сашка вытащил саблю, - стой, а то зарублю!
Оборванец выскочил в коридор, ведущий к лестнице, и на секунду обернулся. Прошло два года, но Сашка сразу узнал в нем дворового мальчишку, который отличался смелостью и смекалкой. Он даже вспомнил его имя:
- Васька.
Мальчишка остановился, похоже, что он давно не слышал своего имени.
- Васька, ты, что не узнаёшь меня?
Васька вжался в угол у лестницы и смотрел затравленным зверьком, готовым при первой опасности бежать.
- Мы приехали с паном Михаилом, что здесь произошло?
- Я не буду говорить, - наконец выдавил он из себя, - вы меня убьёте.
- Зачем нам тебя убивать? Ты живёшь здесь? Пойдём вниз.
Сашка взял паренька за руку, и они спустились по лестнице.
Мальчишка дрожал мелкой дрожью, хотя в помещениях и на улице не было холодно.
Михаил сидел на ступеньке парадной лестницы, ведущей к главному входу, и раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Леся стояла над ним и что-то говорила.
- Вот привёл свидетеля, он сейчас нам всё расскажет, - объявил Сашка.
Михаил поднял голову, посмотрел на Ваську безумным, невидящим взглядом и, вскочив, схватил его за грудки и стал трясти. Парень закричал, вырвался и побежал. Сашка рванул за ним и поймал его уже в поле. Когда он вновь притащил упиравшегося мальчишку во двор, Михаил уже пришёл в себя и что-то объяснял Лесе.
- Ты с ума сошёл, причём тут мальчишка, он сейчас нам всё расскажет.
Сашка повернулся к девушке:
- Леся, накорми парня.
- Прости, я не знаю, что со мной было, - Михаил яростно тёр лоб.
Леся достала шмат сала, хлеб, лук, яйца. Извлекла из кожаного мешка варёную курицу, овощи, капусту, большую бутыль с квасом.
Васька сначала не понял, что это всё ему, а потом набросился на еду, забыв о своих недавних страхах.
Лесе пришлось отобрать у него кусок хлеба, который он, наевшись, спрятал за пазухой. Она боялась, что обильная еда после голода может навредить мальчишке.
- Ну, теперь рассказывай, - Сашка нетерпеливо теребил рукав своей свитки.
- А бить не будете? - Васька опасливо покосился на Михаила.
- Зачем нам тебя бить, раз покормили, значит, бить не будем.
Васька успокоился и, устроившись удобнее, начал:
- Здесь произошло ужасное, я не знаю, как уцелел, никого в живых не оставили.
Михаил нервно передёрнул плечами.
- Сначала пришли казаки, а потом татары. Казаки вывели семью еврея Менделя из дома и поставили перед колодцем, потом брали каждого из его семерых детей и кидали живыми в колодец. А Менделя и жену его смотреть заставляли. Кричали дети страшно, невыносимо. Жена его в обморок упала, про неё и забыли, а она очнулась к колодцу подползла, поднялась да каменюкой того казака, что детей в колодец сбрасывал, по голове со всей силы ударила. Тот и упал замертво. Казаки подбежали и саблями её закололи. А Менделя привязали за ноги к лошади и проволокли по всему двору, по полю, по каменьям да деревам суковатым. Потом притащили и бросили у забора, от него только куски остались.
- А ты где был? - прервал Васькин рассказ Сашка, которого уже начало мутить от этих подробностей.
- Я залез под крышу сарая, под солому, мы туда с пацанами лазили с дерева, по ветке. Взрослый-то туда никак залезть не сможет, только если лестницу приставить. Оттуда всё видел и спасся тем. Нас-то, дворовых, не трогали поначалу, лишь всех согнали, и смотреть заставили.
- Ну, а дальше? Пани и панночка куда делись?
Васька с тревогой посмотрел на Михаила и опасливо отодвинулся от него.
- Старую пани казаки вывели из замка и что-то спрашивали у неё. Мне не слышно было, потом руки ей связали и стоять оставили, видно, недовольны остались. Молодую паненку раздели на глазах у всех, и насильничать начали…
- А-а-а, - словно рёв захлебнувшегося болью зверя, раздался из глотки Михаила. Он вскочил, схватил Ваську за одежду и поднял в воздух. Васька отчаянно закричал, дрыгая ногами:
- Обещали не бить…
Сашка обхватил руками Михаила и тихим голосом внушал ему:
- Спокойно, друже, спокойно, спокойно…
Михаил отпустил паренька и рухнул на ступеньку крыльца, поникший и обессиленный.
Некоторое время все молчали, потом Михаил, обращаясь к Ваське, сказал:
- Говори дальше, не бойся, я тебя не трону.
- Молодая паненка уже в бессилии на телеге лежала, когда старая пани подошла к одному из тех, что насиловал, и плюнула ему в лицо. Руки-то у неё связаны были. Тот выхватил саблю и заколол её.
- О, Господи! - застонал Михаил.
- Казаки хотели и молодую паненку убить, да тут татары подскочили. Татары людей на рынок в Кафу гонят и там продают, потому и не убивают. Вот они молодую паненку у казаков и отобрали. А потом, когда казаки ускакали, татары всех наших из домов выволокли. Кто не мог идти, тех убили, а остальных погнали в полон. Всю нашу округу разорили, всех православных угнали, один я спасся.
Васька перевёл дух и потянулся за аппетитным куском курицы. Леся отодвинула от него пищу.
- Так ты и живёшь здесь с тех пор? - спросил Сашка.
- А куда мне деваться, сначала еды много было в домах опустевших, да в подпольях. Потом с едой плохо стало, добывал, как мог. Жгу костёр в замке, греюсь, так и живу.
- А убитые где?
- Я всех их потихоньку на кладбище стащил, а то запах от них пошёл…
Сашка представил, что досталось пережить этому четырнадцатилетнему мальчишке, и сказал:
- Ничего, теперь вместе жить будем, и всё восстановим.
До самой ночи Сашка с Васькой и Лесей приводили в порядок две комнаты, чтобы можно было в них ночевать. Михаил участия в этих приготовлениях не принимал, а молча, и неподвижно сидел на крыльце.
Когда стемнело, он вскочил на коня и, ни слова не говоря, ускакал.
Ночь прикрыла звёздным шатром истерзанную землю. Михаил крутился по полю, ища хотя бы один единственный стог, но не было стогов в поле, некому было их ставить. И косить траву было некому, потому стояла она в рост…
Тогда рухнул он в желтеющую траву, закрыл глаза, и пришла к нему его любимая, его светловолосая Яна. И он ласкал её нетронутое никем тело. Тело, которое предназначалось только ему, только одному мужчине, которого она любила. Но вот кто-то сильный и холодный вырвал Яну из рук Михаила, и чёрные жёсткие руки, сорвав одежду, стали мять её нежную кожу и терзать её девичье тело, и насиловать её грубо и жестоко. Яна кричала, звала его на помощь, а Михаил не мог сдвинуться с места, словно привязанный и обессиленный.
Он вскочил в холодном поту, выхватил саблю, но тихо было вокруг, лишь кузнечики стрекотали в траве, распевая свои ночные песни.
Утром, едва начало светать, Михаил разбудил Сашку:
- Вставай, я уезжаю.
Сашка вскочил, как подброшенный резвой лошадью:
- Куда? Я еду с тобой.
- Тебе нельзя, у тебя Леся, ты забыл.
- Я не забыл, но не могу отпустить тебя в таком состоянии.
- Я в нормальном состоянии.
Сашка посмотрел на Михаила, тот был спокоен, лишь тёмные круги под глазами выдавали бессонную ночь.
- Куда же ты едешь?
- В Крым, в Кафу, искать Яну.
Часть вторая
РАСПЛАТА
"Ничто не сходит с рук,
Ни самый малый крюк с дарованной дороги,
Ни бремя пустяков.
Ни дружба тех волков,
Которые - двуноги.
Ничто не сходит с рук,
Ни ложный жест, ни звук, ведь фальшь опасна эхом,
Ни жадность до деньги, ни хитрые шаги,
Чреватые успехом.
Ничто не сходит с рук,
Ни позабытый друг, с которым неудобно,
Ни кроха муравей подошвою твоей
Раздавленный беззлобно.
Таков проклятый круг,
Ничто не сходит с рук, а если даже сходит
Ничто не задарма и человек с ума,
Сам незаметно сходит".
Роберт Рождественский
Глава 1. Перейти Рубикон
- Царское величество тебя за твою службу и радение жалует и милостиво похваляет; ты бы и впредь за православную веру стоял, царскому величеству служил, служба твоя в забвении никогда не останется.
Московский посланник Неронов опрокинул чарку превосходного венгерского вина из подвалов гетмана, крякнул, вытер бороду и усы.
- Хан предлагал мне весной нонешней пойти вместе на Москву, да отговорил я его от этого намерения. А вот донцы не захотели мне помощь дать против поляков, а вместо того пошли морем на Крым. Как же мне поступить прикажешь, ведь я сейчас в союзе с ханом?
Хмельницкий уже изрядно выпил, и его понесло:
- Если его царское величество будет стоять за донцов, - горячился гетман, - то я вместе с крымским царем буду наступать на московские украйны.
Неронов, ничуть не смутившись такими речами, спокойно ответил:
- Донцы ссорятся и мирятся, не спрашивая государя, а между ними много запорожских казаков, о том тебе ведомо. Тебе же, гетман, - с укоризной продолжал царский посланник, - таких речей не только говорить, но и мыслить о том негоже. Вспомни, царское величество с посланцами польскими по их присылке не соединился на казаков.
Зарвавшийся гетман притих, ссутулился, и Неронов, значительно посмотрев на него, напомнил:
- Вспомни, когда в смутное ваше время, в городах Украйны хлеб не родился, саранча поела, и соли за войною привоза не было, государь хлеб и соль в своих городах вам покупать позволил. Да и все Войско Запорожское пожаловал, с торговых людей ваших, которые приезжают в наши порубежные города с товарами, пошлин брать не велел: это великого государя к тебе и войску Запорожскому большая милость и без ратных людей!
Гетман опустил голову, сделал покаянный вид и повинился:
- Перед восточным государем и светилом русским, виноват я, холоп и слуга его, такое слово выговорил с сердца, потому что досадили мне донские казаки. Государева же милость, - Хмельницкий посмотрел в глаза Неронову, - ко мне и всему Запорожскому Войску большая - в хлебный недород нас с голоду не морил, велел нас в такое время прокормить, и многие православные души его царским жалованьем от смерти освободились. А донцам мы мстить не будем и с ханом крымским их помирим.
Прощаясь с Нероновым, Богдан оправдывался, что у него союз с ханом на то время, пока с Польшей не замирятся, и если ему не устоять перед ляхами, то он с Войском Запорожским на царскую милость надеется. Отступит от проклятых ляхов в его, царского величества, сторону, а в иные государства переходить мысли у него нет.
И добавил:
- Хан обещал, что если московский царь примет Войско Запорожское к себе, то и он со всей крымской ордой перейдет под руку Москвы.