Обитель - Дмитрий Леонтьев 6 стр.

- Я, как человек торговый, привыкший иметь дело с цифрами, принимаю только факты, факты и ничего, кроме фактов. Посудите сами: Теодор Герцель предло­жил идею сионизма. Клан Ротшильдов начал активное финансирование этой идеи. Я не знаю, как там детально обстоят дела со знаменитыми "протоколами Сионских мудрецов", но, судя по происходящим в мире событиям, на подделку это не похоже. Президентом США был под­писан законопроект о передаче печатания денег в част­ные руки. И как вы думаете, какие банковские дома по­лучили это уникальное право? Денег уже выпущено столько, что, по сути, они уже ничего не стоят, а будет еще больше, потому что глупцы за них все равно про­дают и покупают. Представьте: сидим мы с вами, печа­таем деньги и вдруг нам приходит мысль: а не купить ли нам Африку? И печатаем столько миллионов, сколь­ко запрашивают аборигены за контроль над своей стра­ной. Они получают кучу никчемной бумаги, а мы - ресурсы целой страны. Да любой крестьянин, владеющий

садом и огородом, по факту богаче банкира, у которого только и есть, что огромное количество "нулей" в банке. Потом эта афера раскроется, но по закону-то все будет принадлежать уже новым хозяевам! Целые страны! И поди докажи... Мы наблюдаем за самой грандиозной аферой в истории человечества: попыткой не завоевать, а скупить весь мир. А ведь не "доллар" и не "фунт" должны быть "валютой", а только "грамм" или "карат". Не в нашей многострадальной стране, а именно в Шта­тах было положено начало самого страшного преступле­ния против человечества. Наша "революция" - только начало освобождения поля для новых игроков. Все эти "коммунизмы" и "демократии" - просто дымовая завеса для кучки банкиров, мечтающих о мировом господстве. Они купили "печатный станок", теперь подготавливают мир к "распродаже". Вот и весь секрет. Из разных стран в Россию хлынули агенты влияния, наделенные правом неограниченного финансирования (деньги-то все равно ничего не стоят, а принесут землю, произведения искус­ства, ресурсы). Вас не удивляло, почему девяносто про­центов руководства "Советов" - евреи? Они прикрыва­ются лозунгами о "свободе, равенстве и братстве", но факты, цифры, статистика свидетельствуют о другом. Идет банальный передел собственности, а проще говоря - грабеж. И рабочие с крестьянами не получат на этом "празднике Пурим" ничего. Наши "маньки" и "ваньки" попросту не знают ни историю, ни Библию, и вот в этом как раз наша вина. Мы думали, что мы удержим, справимся, а народ... Народ - быдло, куда ему что-то объяснять и чему-то учить... И вот теперь оказа­лось, что не справились. И нас вырезают, словно ба­ранов. Вырезает кучка беспринципных негодяев, которые обладают достаточными деньгами, чтоб про­

плачивать наемников и проводить глупейшую, но дейс­твенную среди необразованных масс агитацию. Что пер­вым делом приказало Временное правительство, придя к власти? Князь Львов отдал приказ уничтожить "Про­токолы сионских мудрецов". У них что, дел важнее на тот момент не было? Исключительно масонское прави­тельство, почему-то называющее себя "демократи­ческим", пожирается кучкой никому не известных "большевиков", почти поголовно состоящих из евреев-эмигрантов: это в каком страшном сне могло такое при­грезиться в православной России?! Это же бред. Это... дурной сон... Но это - факты и статистика... Впрочем, об этом вы вряд ли будете писать, господин журналист?

- Не буду,- признал я.- Один мой знакомый (весь­ма высокопоставленный человек в нашем правительстве) как-то сказал: "У нас нет антисемитизма, потому что мы не считаем евреев умнее себя". Может быть, вы в чем-то правы - не знаю... Но ответьте мне вот на какой вопрос: "А где же были вы?!" Их же - горстка. Тысяча, ну две... Перед отъездом из Лондона я встречался с человеком, который только что вернулся из России и слышал, как хвастался господин Троцкий: "Мы добились в Петро­граде такой власти, что если прикажем завтра выстро­иться всем жителям города на Марсовом поле для получения розог, то девяносто процентов покорно вы­строятся в очередь для порки, а десять процентов при­несут справки, освобождающие их от наказания по при­чине слабого здоровья". Так какой же дурак из ваших бывших союзников захочет вмешиваться в заведомо проигрышную партию? Вы бы стали?

- Уел он нас, Савелий Игнатьевич,- грустно сказал Маргиани.- Мы и впрямь слишком привыкли говорить и совершенно отучились действовать. Вот за нас и ре­

шают... Государство всегда договаривается с государ­ством. А кто сейчас власть в России? Увы, эта банда... А мы даже не можем сориентироваться, за какую Россию нам сражаться.. Царь отрекся... Временное правитель­ство себя уже показало... Вот и бьют нас по одиночке... Мы проигрываем Россию, господа... И я дорого бы дал сейчас за ответ на извечный русский вопрос: "Что де­лать?"

- А вы - умный,- неожиданно накрыла мою руку своей ладошкой Стрельникова.- Не ожидала от вас. Та­кой молоденький... Но ошибиться в человеке в лучшую сторону всегда приятно, не правда ли?

Я покосился на ее мужа. Толстяк был увлечен пожи­ранием копченого судака, и этот увлекательный процесс поглощал все его внимание.

Осторожно я пожал холодные, ухоженные пальцы рыжеволосой кокетки:

- У меня еще много разносторонних талантов, леди...

- Я в этом не сомневаюсь,- заверила она, не торо­пясь убирать руку.- Признайтесь, вы же не только жур­налист, а? Это было бы так романтично...

- Увы, но я всего лишь журналист,- вздохнул я.- Хотелось бы вас заинтриговать куда более роман­тичной историей, но честность мне дороже бахвальства. Я всего лишь тот, кто сумел убедить хозяев газеты вы­делить мне сумму для этой поездки и написания серии репортажей. Им это принесет доход, а я, возможно, про­славлюсь... Неужели от этого я падаю в ваших глазах?

Она осторожно высвободила свою руку из моих пальцев и, явно потеряв ко мне интерес, рассеянно кив­нула:

- Может быть, может быть...

- Ну, если я стал для вас неинтересен, то, может быть, вы расскажете мне про это странное место. Я ни­когда прежде не бывал в монастырях...

- Я тоже,- призналась она.- Мы с мужем здесь случайно, проездом... Вы лучше расспросите князя или господина Пружинникова - они здесь частые гости... Савелий Игнатьевич, ваш гость интересуется, чем при­влекательно это место. Вы с князем лучше осведомлены, не просветите господина журналиста?

И отвернулась, делая вид, что увлечена чем-то на другом конце комнаты.

- Монастырь? - переспросил Пружинников.- О, это очень старая и весьма известная обитель. Его осно­вали еще ученики Александра Свирского...

- Кто это?

- Это один из самых известных русских святых. Его монастырь - явление уникальное даже для мирового масштаба. За всю историю человечества Бог являлся на землю в виде Святой Троицы лишь дважды: Аврааму у Маврикийского дуба и преподобному Александру, ко­торый в ознаменование этого события и построил мо­настырь, знаменитый впоследствии многими чудесами. Кстати, большевики, придя к власти, первым делом по­хитили мощи святого. Знали, подлецы, что это может быть своеобразным знаменем для объединения... А мо­жет, просто боялись, бесы... Вот двое его учеников и пос­троили эту обитель. Место здесь тихое, уединенное, для молитв и пустыннической жизни лучше и не сыскать... Только все равно горя пришлось хлебнуть. И поляки ее жгли, и шведы... А вишь, возрождается, как цветок вес­ной, пробиваясь сквозь песок и камни... Родник здесь есть, освященный и пользующийся славой исцеляющего. Да вы, наверное, его видели там, на горушке. Он и зимой

не замерзает... Но главное - монахи... За других не ска­жу, а лично я люблю здесь бывать. Отец Иосиф - мой духовник..

- И мой! - горделиво вставил князь.

- А что такое "духовник"? - уточнил я.

- Ну, что б понятней было, урежем это слово до "наставника". Хотя молитвы его за духовных детей я бы не назвал менее ценными, чем его наставления... Вам сложно это понять, господин журналист, но эта оби­тель лично для меня как прообраз всей России. Рас­положенная в суровом, труднодоступном месте, она хранит свои заветы, свою историю - то великую и мис­тическую, то страшную и трагичную, но все время возрождается... Здесь живут удивительные люди, при­нимающие всех, приходящих к ним с добром. А над ними так часто смеются, не понимают и иногда нена­видят, потому что они являются противоположностью безумия мира и не ценят его ценностей. Жить здесь тяжело, но как же сюда хочется возвращаться раз за разом... Понимаете?

- Пока не очень,- признался я.

- Ну и не важно,- махнул рукой Пружинников.- Зинаида Григорьевна, голубушка! Сделайте одолжение: спойте нам что-нибудь, а? У вас это так чудесно полу­чается... А то мы что-то за разговорами о бытности на­шей совсем в тоску ударились..

- Да! - горячо поддержал его князь.- И я прошу! Очень прошу!.. Не зря же мы с таким трудом этот инст­румент изыскали! - И он вытащил откуда-то из угла припрятанную гитару.

Стрельникова не стала просить себя дважды, пробе­жалась пальцами по струнам, проверяя мелодичность, и тихим, проникновенным голосом, запела:

- ...Голубые, как небо, воды, И серебряных две руки. Много лет - и четыре года: Ты и я у Москва-реки. Лодки плыли, гудки гудели, Распоясанный брел солдат. Ребятишки дрались и пели На отцовский унылый лад... Трудно и чудно - верность до гроба! Царская роскошь - в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, Где вы, о люди минувших дней?! Где вы, о люди минувших дней?..

...Ее слушали затаив дыхание. Голос у нее и впрямь был удивительный: мелодичный, чувственный, проника­ющий до самого сердца...

- ...На ревнителей бога Марса Ты тихонько кривила рот. Ледяными глазами барса Ты глядела на этот сброд. Был твой лик среди этих, темных, До сиянья, до блеска - бел. Не забуду, а ты не вспомнишь -Как один на тебя глядел... Трудно и чудно - верность до гроба! Царская роскошь в век площадей! Стойкие души, стойкие ребра, - Где вы, о люди минувших дней?! Где вы, о люди минувших дней?..*

Дождавшись, пока смолкнут аплодисменты, я все же предпочел вернуться к интересующей меня теме и спросил:

- А что за сумасшедший живет здесь? Он же не

монах... Он не опасен для окружающих?

- Ванечка? - удивился Пружинников.- Он не сума­сшедший. Он - юродивый.

- А в чем разница? - не понял я.

- Юродивый добровольно "облекается" в "сумасше­ствие",- пояснил купец.-Христианство ведь, по сути, безумие перед жаждой этого насквозь прагматично-ма­териального мира. А привязанность к деньгам и страс­тям, в свою очередь, безумие перед миром христианства. А Ванечка... Много лет назад он беспробудно пил. Не знаю, что у него там случилось, но опустился он до та­кой степени, что как-то раз, в прямом смысле "себя не помня", оказался у ворот монастыря - пьяный, босой, в последней стадии алкогольного бреда... Отец Иосиф нашел его у родника, почти окоченевшим. Долго выха­живал, говорил с ним, молился... Так он и остался при монастыре. Причем ровно в том виде, в котором его ста­рец и нашел. Не пожелал менять вид внешний... Вот только что-то с ним произошло...

- Понятно что: свихнулся после белой горячки,- впервые подал голос молчавший доселе студент.- Вы его глаза видели? Разве у нормального человека такие глаза бывают? Не говоря уже о его выходках...

- Все может быть,- даже не взглянул в его сторону Пружинников.- Да вот только... Не встречал я больше таких людей. Ни как отец Иосиф, ни как Ванечка... Я ведь когда первый раз совершенно случайно здесь ока­зался... Сделка у меня уж больно удачная была. Немнож­ко смухлевать пришлось - как без этого? - но зато весь­ма, весьма прибыльная... Возвращаясь из Мурманска, сюда завернул, на радостях немало денег в церковный ящик запихал, да уже собрался обратно поворачи­вать, когда у самых ворот на меня этот Ванечка и набросился - словно собака цепная!.. "Ты,- кричит,-

от Бога или от черта откупиться задумал?! Не выйдет! Эти деньги погубят тебя на том свете больше, чем на этом!" Я аж опешил. "Почему?" - спрашиваю. "Да пото­му что взятка святым там строже карается, чем взятка земным властителям! Ты что, от страха своего за безза­кония решил деньгами откупиться? Или земными бла­гами Царствие Божье купить удумал? А сколько ты за­платишь за жизнь вечную? А ну вон отсюда, меняла неопытный! Хочешь своими деньгами наш дом прокоп­тить? Не выйдет! Храм на нечистые деньги не строится! А нам и тем паче такая пакость в рот не полезет! Себе оставь!" Не помню, как я тогда до Петербурга доехал. Месяца два словно в горячке лежал. Потом схватил че­модан с дорожными пожитками, и - сюда! Уже без денег. С извинениями. Ванечка даже виду не подал, что узнал меня... Хотя узнал - я это видел... Знаете, господа, мо­жет, я глупость скажу, но мне кажется, что он нарочно на себя тот "негатив" берет, который отец Иосиф дол­жен бы народу разъяснять... Ну, словно бережет своего спасителя от слов неласковых и обличающих... Я потом много про юродство думал. Юродивый, он ведь по сути своей агрессивен - никогда вам это в голову не прихо­дило? Он балансирует на очень опасной грани... Он - как иголка в мягком, удобном кресле. Хочет человек свой зад с комфортом в религию на отдых душевный при­строить; зажиревшую душу как на отдыхе в Баден-Баде-не полечить да понежить, а тут... такое... Я как-то поду­мал: а ведь в годы гонений юродивых и не видно почти, а? Они появляются тогда, когда в религии все тихо, чин­но, спокойно... и тем опасно. Они словно берут на себя страшный грех осуждения ближнего... чтобы его спасти. А этого никто не любит. Потому они постоянно и биты бывают... Увы...

- Ой, а как мне стыдно нашу первую встречу вспоми­нать - сил нет,- признался Маргиани.- Я ведь восточ­ный человек. Кровь горячая, шальная... Часто и слуг сво­их не только обижал, но и поколачивал, да и подчиненным доставалось... Вернее, я-то тогда и не думал, что "оби­жаю". Даже в голову не приходило. По роду положено, по статусу... Но по привычке и этот грех "гневливости" исповедовал... А тут такое случилось... По долгу службы я не раз в этих краях бывал, иногда и в монастырь заво­рачивал, коль время было. Тогда меня этот Ванечка очень раздражал: грубый, непочтительный, босой - не человек, а одна срамота... И вот выхожу я как-то с исповеди, а он ко мне бочком-бочком, и завел волынку: "...исповедь и покаяние - разные вещи, исповедь и покаяние - разные вещи, исповедь и... " Я раз ему сказал убраться, два, тре­тий раз повторил... Потом нагайкой по спине перетянул, чтоб место свое не забывал... А он сбоку - как прилип и тянет свое: "...исповедь и покаяние - разные вещи"... И тут, господа, словно ведром меня накрыло: ничего не помню! Ярость такая охватила, что... Очнулся, а Ванечка этот, в своей крови буквально плавает, весь в синяках, переломанный, но из последних сил шепелявит: "...испо­ведь и покаяние - разные вещи... " А невдалеке отец Ио­сиф стоит и молча так на меня смотрит... Вах! Так стыдно стало: не будь на монастырском дворе - сразу бы застре­лился! Схватил я этого дурня избитого в охапку, ору: "Прости меня!", а он уже и глаза закатывает... Что со мной тогда было: словами не передать... Я в тот миг все бы отдал, лишь бы босяк этот не помер. Дворец бы отдал! Коня отдал! А если б и миг безумия моего стереть можно было - и жизнь бы отдал! Схватил его на руки, в свою комнату тащу, а сам в таком ужасе, словно труп после преступления прятать несу. Кроме "прости, прости", ни­

чего и сказать не могу. А он мне в ответ шепелявит: "...исповедь... покаяние... разные... " Вот так два месяца мы друг другу и "шепелявили", пока я его не выходил! Кто бы мне сказал, что я - князь Маргиани! - буду за бездом­ным убогим горшок выносить - на дуэль бы вызвал! А вот... сложилось. С тех пор как серчать начинаю, у меня этот горшок перед глазами и стоит... Стыдно, да... Но ис­поведь от покаяния отличать научился... Ну не подлец он, а?! - невесело усмехнулся князь.- "Покаяние"-то - это "перемена ума", значит. Так что не я ему тогда мозги со­тряс, а он мне. Ну а уж исповедь мою тогда сам отец Иосиф принял. Он, кстати, тогда к Ванечке и не заходил - меня смущать не хотел... Или доверял... Не знаю... А Ванечка мне потом в нос дал,- неожиданно за­кончил князь со смехом.- Когда вылечился. "Это, гово­рит, чтоб ты за собой долгов не чувствовал. Квиты!" А у меня - и не поверите! - и злости нет. Кровь вытер, говорю: "Мы теперь с тобой - кровные братья. Князь и ни­щий". "Хитер ты,- отвечает,- но так тому и быть. Согла­сен". Словно мне одолжение сделал, шельмец. На том и по­мирились...

Больше выносить этот бред я не мог. Встал и вежли­во поклонился присутствующим:

- Простите меня, господа, но время позднее, а мне рано вставать. Режим. Благодарю вас за гостеприимство и приятное общество. Теперь, когда мы представлены друг другу, прошу не стесняться наносить мне ответные визиты (последние слова были сказаны исключительно для одной особы, и, кажется, она это поняла). А теперь позвольте откланяться. Всего наилучшего.

Простившись, я вышел во двор. Огромная луна си­яла так ярко, что снег искрился, словно днем. Крупные, низко нависшие звезды укрывали небо серебряным

покрывалом. Словно в этой стране снег был и под но­гами, и над головой... Или звезды... Невольно я залюбо­вался этой серебряной картиной...

Невнятное бормотание неподалеку отвлекло мое внимание от созерцания этой красоты. У самых ворот монастыря, по-прежнему босой и простоволосый, на ко­ленях стоял в снегу Ванечка и, обратившись лицом к до­роге, о чем-то горячо молился, выставив вперед руки, словно отталкивая что-то невидимое.

Стараясь не шуметь, я осторожно приблизился. Сквозь невнятное бормотание стали проступать едва различимые слова: "...время... не за себя... еще немного... пусть увидит... но не так, как я хочу... "

Снег предательски скрипнул под сапогом. Ванечка оглянулся, замолчал и поднялся на ноги.

С подозрительным любопытством после всего услы­шанного я смотрел на него. Дурак с таким же подозри­тельным любопытством смотрел на меня. Пару минут мы играли "в зеркало".

- Ну-ка, любезный... Скажи-ка мне что-нибудь... умное,- сказал я.

- Жопа! - четко и внятно сообщил мне юродивый.

- Че... Чего?!

- А чего ты от меня ждал? Истины? Ты меня со Святым Писанием не перепутал?

- Дурак! - с чувством сплюнул я.

- Вот это - мудро! - тут же склонился он в по­клоне.- Спаси Господи!

Раздосадованный на свою доверчивость, я направил­ся к себе в комнату. Вынужден с прискорбием конста­тировать, сэр, что я ошибался в своем первоначальном мнении о России. Это не страна дикарей. Это страна клоунов!..

ГЛАВА 2

От созидательных идей, Угрюмо требующих крови, От разрушительных страстей, Лежащих тайно в их основе, От звезд, бунтующих нам кровь, Мысль облучающих незримо, Чтоб жажде вытоптать любовь, Стать от любви неотличимой, От правд, затмивших правду дней, От лжи, что станет им итогом, Одно спасенье - стать умней, Сознаться в слабости своей И больше зря не спорить с Богом.

Н. Коржавин