Суд приговорил Нетеса к переводу в разряд штрафованных и к списанию, по возвращении "Авроры" в базу, в штрафную роту сроком на восемь месяцев.
Егорьев рекомендовал суду заменить это наказание двухнедельным заключением Нетеса в карцер.
Дорош встретил решение суда внешне безразлично; когда шло заседание, он находился на вахте и, сменившись, молча выслушал сбивчивый, торопливый рассказ Терентина.
- Нет, я не понимаю, - горячился Терентин, - как ты, Алексей, можешь оставаться таким спокойным? Ведь это падение всех флотских устоев. Сегодня бьют боцмана, завтра таким же порядком начнут бить тебя, меня…
- Ну, тебе, Андрюшенька, это не угрожает, - зевнув, лениво произнес Дорош. - Давай-ка, господин мичманок, лучше партийку в шахматы сыграем…
С некоторых пор Копотей стал замечать что ротный командир странно приглядывается к нему: постоит, помолчит и пройдет мимо.
- Смотри, не к добру это! - встревоженно предупреждал друга Кривоносов.
Листовский - тот сразу загорячился.
- Да если он только посмеет! - он сжал огромный кулак. - Вот этим!.. И за борт, понятно?
- Тише ты, дуроломный, - остановил его Копотей. - Вот ведь не понимаю я тебя, Епифан: горняк, рабочий парень, а выдержки в тебе - никакой. А нам выдержка нужна, ясно всем, други? Дело от нас этого требует.
- Ну да! - не успокаивался Листовский. - А ежели он тебе свинью подложит, я на него, что, - молиться должен, по-твоему?..
- Ничего! - отмахнулся Копотей. - Я заговоренный, мне еще до прихода на флот бабка-ворожея предсказала, что я ни в воде не утону, ни в огне не сгорю.
- Ты вот все шутишь, - с горечью упрекнул Кривоносов. - А упекут, гляди, в штрафную…
- Ну, положим, второй раз не упекут, - спокойно возразил Копотей. - И рады бы спихнуть куда-нибудь, да некуда. А что шучу - так у меня привычка такая. Не трусить же, в самом деле, перед кучкой каких-то негодяев.
- Осторожней ты! - одернул его Кривоносов, но смелость друга ему понравилась: уважал он смелых, задиристых, бесстрашных. Уважал и завидовал: у самого далеко не всегда хватало вот такой же смелости.
- Это раб в тебе еще прочно сидит, - будто отгадав его мысли, сказал Копотей. И вдруг спросил: - О декабристах в школе тебе, конечно, не рассказывали? Они против царя затеяли… Пятерых повесили, остальных в Сибирь угнали. Думаешь, они испугались, хныкать начали, о помиловании просить? Как бы не так! Они вот что писали оттуда… - И он на память прочел звучно:
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями!
Он задумался.
- Смелее нам нужно действовать, Аким. Раскрывать матросам глаза на правду, а не прятаться по углам. Флот-то - ведь он весь на матросе держится. Не будь матроса, любой адмирал, самый выдающийся, - ничто, - И он дунул на ладонь. - Понял?
…Повышенный интерес к штрафованному матросу проявлял, оказывается, не один только ротный командир.
Как-то вечером, в кубрике, Степан Голубь вдруг сказал:
- Послушай, Евдоким, нынче меня отец Филарет ну, ей-право, не меньше как полчаса охаживал, чтобы я ему все о тебе докладывал. Зачтется, говорит, сын мой…
- Погоди, погоди, - с любопытством остановил его Копотей. - Это как же докладывал?
- А вот так: что ты говоришь, чему нас учишь. Ну и вообще… - Он смущенно потупился: - Одного в толк не возьму: почему он именно меня?..
Степа опасался, что Копотей обидится на него, скажет: вот ты какой! А я-то тебе верил! Но тот только спросил:
- И что ж ты ему, Степушка, ответил?
- А я, понимаешь, дурачком прикинулся: дескать, о чем это вы, батюшка. Мы - люди темные!.. Он даже выругал меня: ослица ты, говорит, вифлеемская, а не матрос.
- Ого, да ты не такой уж темный! - Копотей рассмеялся, обнял Степу. И добавил непонятное: - Отец Филарет - леший с ним. За тебя самого - спасибо!
ГЛАВА 8
1
Словно что-то оборвалось внутри у Кати в тот страшный воскресный день января, и с тех пор неспокойный, лихорадочный блеск, какого никогда прежде не замечал у нее Митрофан Степанович, появился в ее глазах.
- Ты нездорова, доченька? - с тревогой спрашивал Митрофан Степанович, но она молча отрицательно качала головой.
Многое передумала она в эти дни. Все чаще теперь вспоминался ей упрек Зои Гладышевой, что вот, мол, жизнь проходит где-то мимо трудная, в борении, в радостях и печалях, а ты одна ничего не хочешь знать, кроме своей маленькой мечты о личном спокойном счастьице. Нет, теперь бы, наверное, она, Катя, сама пришла к Зое и напрямик сказала: научи, что нужно делать?
Но Зою похоронили вместе с другими жертвами Кровавого воскресенья. И чуть ли не весь рабочий Питер шел за ее гробом: люди, которые никогда не знали ее, но которым, оказывается, была она дорога. И многие из них плакали. И гудки на окраинах города ревели в этот час протяжно, скорбно и торжественно.
Запорошенный снегом невысокий холмик теперь над Зоей. А Катя так и осталась одна - со своими сомнениями, раскаяниями и тревогами. И кто знает, как бы все сложилось в ее судьбе, если бы не один случай.
В общем Катя неплохо чувствовала себя у инженера.
Правда, работы набиралось столько, что иной раз с утра до вечера и на минутку присесть было некогда. Но работы она не боялась: с детства самой жизнью была приучена к тяжелому труду. Она не ждала напоминаний тети Поли и, едва закончив помогать кухарке чистить зелень, принесенную с рынка, или разводить огонь в печи, бросалась убирать в комнатах, доставала огромный железный бак, в котором кипятили белье; и все у нее получалось быстро, ладно, без суеты, так, что тетя Поля не могла нахвалиться своей помощницей.
Вот только с хозяйкой у Кати отношения по-прежнему почему-то не налаживались. Хозяйка любила покрикивать на девушку: то платье не так отутюжено, то в гостиной где-то на подоконнике осталась нестертой пыль.
Голос у нее был низкий, почти мужской, целыми днями он наполнял квартиру гудением.
- Милочка, - хозяйка всегда начинала вкрадчиво. - Куда же ты смотришь, милочка? Я тебя приютила, одела-обула, это в наше-то смутное время, когда все без работы мучаются! Я тебе деньги плачу, а ты как к делу относишься?
И она швыряла в лицо Кате неудачно отглаженное платье.
Катя обычно отмалчивалась. Хозяйкин крик мало беспокоил ее: пусть себе кричит, а ты знай свое дело и не обращай внимания. Покричит, покричит, - перестанет.
Беспокоило ее другое: что-то уж слишком часто стал на нее посматривать сам хозяин-инженер, - не к добру это. В отличие от жены, он был сдержанно вежлив, молчалив, и крик жены вызывал у него болезненную гримасу.
До сих пор к Кате он относился так, будто ее здесь и нет. Поздоровается, пройдет к себе в кабинет - и не видно его, не слышно. А тут чуть не каждый день, увидев девушку, останавливается, заговаривает с нею, расспрашивает о здоровье, об отце, да так участливо…
Невысокого роста, по плечо жене, с крохотными черненькими нафабренными усиками-стрелочками, с золотистым пушком, окаймляющим лысинку, в узеньких своих брючках и в коротеньком пиджачке, он поначалу казался Кате ненастоящим, игрушечным, вот только голос у него был неожиданно громкий, с рокочущими перекатами на басах, особенно когда хозяин самодовольно смеялся.
Несмотря на свой маленький рост, он был сильный: хвастался тем, что начинал когда-то простым рабочим в цехе. Однажды он вызвался помочь Кате передвинуть шкаф и делал это играючи, без напряжения.
Неделю назад, увидев, как после работы Катя надевает свою старенькую жакетку, он извлек бумажник и двумя пальцами вытащил несколько разноцветных кредиток:
- Вот. Купи себе пальто. - Деньги он держал так, словно брезгал ими, - отставив мизинец. - Возьми, возьми.
Катя испуганно замахала руками: нет-нет, она ни за что не возьмет этих денег!
Он молча скользнул по ней взглядом и спрятал ассигнации в бумажник.
- Как угодно. Не смею уговаривать, - сухо сказал он и, уходя, почему-то еще раз оглядел Катю с головы до ног.
Катя, как это со многими бывает вслед за болезнью, быстро поправлялась, даже сама удивляясь: отчего бы это она стала так заметно, день ото дня, полнеть, набираться сил, несмотря на изнуряющую работу? Должно быть, просто молодость брала свое. Она посвежела, похорошела, и инженер, проходя мимо, нет-нет, а и бросит взор на высокую грудь девушки, плотно обтянутую пестрой ситцевой кофточкой. Катя при этом смущенно краснела.
- Гляди, - качала головой наблюдательная тетя Поля. - Как бы он не стал приставать к тебе.
Что-то тетя Поля не договаривала, а что - Катя понять не могла.
- Бог не выдаст - свинья не съест, - отшучивалась девушка, а на душе у нее становилось смутно, тревожно, нехорошо.
И ушла бы она из этого дома, да ведь куда? Везде идут сокращения, возле фабрик - длинные, молчаливые очереди безработных. А здесь и тепло и сыто, да и старик отец, который только начал после болезни понемногу идти на поправку, не сидел теперь без куска хлеба…
А тетя Поля словно бы в воду смотрела.
Как-то утром, когда хозяйка, как обычно, уехала на Невский за покупками, а Катя торопилась до ее возвращения закончить уборку гостиной, из своего кабинета, лениво дымя папироской, вышел инженер.
- Работаешь? - неопределенно произнес он, останавливаясь в дверях. - Ну-ну, не буду мешать.
Катя хотела спросить, почему он сегодня не на заводе, но потом передумала: спросишь, а он оборвет - не твое, мол, дело.
В квартире было тихо, только из кухни доносился приглушенный звон посуды: там хлопотала тетя Поля. Мерно и певуче ходил маятник стенных часов. На бронзовом диске то взлетал кверху, то уплывал вниз крохотный солнечный зайчик.
Заложив руки за спину, инженер прислонился к дверному косяку и долго наблюдал, как быстро и ловко действует девушка, смахивающая с мебели невидимую пыль. Казалось, он думал о чем-то своем, но Катя чувствовала на себе его тяжелый пристальный взгляд, и от этого неотступного, будто раздевающего взгляда ей стало тревожно. Она зябко повела плечами и хотела выскользнуть из гостиной, но в эту минуту хозяин шагнул вперед и, не выпуская изо рта папиросу, преградил дорогу. Катя испуганно остановилась.
- Что-то ты со мной неласкова, все букой глядишь? - вкрадчиво сказал он. - Или я тебя чем-нибудь обидел? Ты скажи, не бойся…
- Нет, что вы, - сухо отозвалась девушка, тыльной стороной ладони отбрасывая выбившуюся из-под косынки прядь волос - Простите, Игорь Вениаминович, мне сейчас некогда разговаривать. Работы много…
- Ну, а если я все же не пущу? - инженер шутливо расставил руки. - А что думаешь: не пущу - и все!
- Что вы! - Катя отступила назад. - Шутите? Пропустите, пожалуйста, прошу вас…
Но инженер неожиданно отшвырнул в сторону папиросу и сомкнул руки за спиной девушки. Катя невольно отшатнулась, откинула голову назад. Он тяжело, прерывисто дышал, от него пахло табаком и дорогим одеколоном.
- Полюби меня… недотрога, - бормотал он, переводя дыхание. - Ведь ты же знаешь, что ты - красавица… Требуй от меня, чего хочешь… Озолочу, только полюби…
В ужасе вырвалась Катя из его рук, с лихорадочной поспешностью соображая: что же ей делать? Кричать? Звать на помощь?..
Так вот почему он не уехал нынче на завод: все выбирал подходящий момент, когда жены не будет дома! Катя отбежала в дальний угол гостиной. А он уже настиг ее и снова обнял. Легко, одним рывком поднял ее на руки и понес к дивану. Задыхающаяся девушка отбивалась, царапала ему руки, но чувствовала, что силы оставляют ее. Он швырнул ее на диван.
- Пустите! - смогла наконец выдохнуть Катя. - Да отпустите же!.. Тетя Поля!..
- Не услышит тебя тетя Поля, не услышит! - бормотал он.
Неожиданно инженер отскочил в сторону и, как-то странно пригнувшись, быстро пробежал к себе в кабинет. Дверь за собой он захлопнул с такой силой, что люстра под потолком отозвалась тревожным перезвоном хрусталиков.
Ошеломленная, не помнящая себя девушка оглянулась, ее трясло как в ознобе.
- Кажется, я вовремя пришел, - в дверях гостиной, спокойно покашливая, стоял однорукий полотер. Он покачал головой вслед инженеру: - Ишь, старый кот!
Катя заплакала, стыдливо скрестив руки на груди.
- Полно реветь, - грубовато-участливо сказал полотер. - Перестань…
Но Катя не могла справиться с собой, судорожный плач все сильнее сотрясал ее.
- Да перестань, говорю, - повторил полотер. - Ты вот что: хозяйке лучше ни о чем не рассказывай. Все одно она не поверит. Она, старая дура, скажет, что это ты сама его соблазняла, тебе же и достанется. Муж да жена - одна сатана.
Он прошелся по гостиной, потом подсел к девушке.
- Уходить тебе отсюда надо, вот что, и немедленно уходить. Все равно житья тебе здесь теперь не будет. Не хозяин со свету сживет, так хозяйка: злющая она у вас!
- Да куда ж я пойду? - сквозь слезы возразила Катя. - Сейчас бы убежала, но нигде не возьмут… Везде работниц за ворота выставляют.
- Это-то верно, - согласился полотер, стараясь не глядеть на девушку, приводившую в порядок свои волосы. - Бездомных да безработных теперь в Питере столько развелось, что ой-ей!.. Однако ничего, что-нибудь придумаем, не оставлять же тебя в беде, - успокоил он. Полотер поднялся: - А пока я попрошу у кухарки иголку - приведи-ка себя в порядок. Лихое дело - хозяйка вернется. Вот крику-то будет!..
И он, усмехнувшись, ушел. Вскоре он возвратился с иглой и нитками.
- Удивилась тетя Поля, зачем это мне, а дала, - так, будто ничего не произошло, сказал он спокойно. - Занимайся своими делами, а я тут начну работать.
Катя, все еще время от времени всхлипывая, принялась торопливо пришивать пуговицы к кофте.
Полотер приходил каждую среду: хозяйка требовала, чтобы паркет в гостиной всегда блестел, как стекло, и полотер старался изо всех сил.
Было этому однорукому парню в солдатской шинели и выцветшей гимнастерке без погон лет двадцать пять. Был он простоватый на вид, курносый, веснушчатый, но с внимательными, изучающими серыми глазами: такие глаза все примечают, но мало о чем рассказывают сами.
Катя давно уже привыкла к его приходам по средам. Первым делом по приходе он обычно заглядывал на кухню, где в это время суетились кухарка и помогавшая ей разрумянившаяся от жары Катя.
Еще в дверях полотер опускал на порог ведро с застывшей мастикой, стаскивал с головы поношенную шапчонку и, засунув ее в карман шинели, проводил ладонью по волосам, которые упрямо не хотели слушаться.
- Здравия желаю, девицы-красавицы, - весело, нараспев и всегда одними и теми же словами приветствовал он. - Как живется-можется? Как драгоценное здоровьице, тетя Поля?
- Спасибо, Илюша, на добром слове, - ласково отзывалась кухарка. - Один ты моим здоровьем и интересуешься. Опять пожаловал лоск наводить?
И, смахнув с клеенки на столе какие-то крошки, уже открывала дверцу шкафа с посудой.
- А то как же! - отзывался полотер. - В вашем житье, поди, без лоску никак нельзя… Ведерочку тут у вас можно пока что оставить?
- Да уж оставляй, конечно, - разрешала тетя Поля. - Что каждый раз об одном и том же спрашивать? Раздевайся-ка лучше, отдохни с дороги.
Она начинала накрывать на стол.
- Нынче что же: быстро управишься или снова до вечера провозишься?
- А уж это как придется, - говорил Илья и ловко, одной рукой стаскивал шинель с плеча, вешал ее на гвоздь и одергивал гимнастерку. - Сами, чай, знаете, хоромы у вас немаленькие, пока натанцуешься - ноги отвалятся. Оглянуться не успеешь - и вечер.
- Натанцуешься? - смеясь, переспрашивала Катя. - Веселое дело, выходит?
- А то как же! - он подмигивал Кате. - Конечно, веселое. Самый беззаботный я есть жених в Петербурге. Почитай, от рассвета дотемна только одно и знаю, что танцую польки-кадрили всякие. Уж чего бы лучше, кажется? Как полагаешь, Катюша?
- А на самом-то деле танцевать умеете? - улыбалась Катя.
- Не приходилось, - сознавался парень. - Да ведь оно, милейшая Катерина Митрофановна, ежели рассудить, в жизни все так устроено. Сапожник сапоги тачает, а сам босиком разгуливает. Пекарь день и ночь тесто месит, над квашней не разогнется, а детишки у него с голоду пухнут. Вот и полотер тоже: другим для танцев полы навощит, что твое зеркало, любо-дорого поглядеть, а сам, может, и умрет, ни разу на этих полах не потанцевавши. Никогда над этим не задумывалась?
- Полно девке голову-то забивать, - сурово останавливала его тетя Поля. - Чего бы в ее годы об этом думать? Придет время - разберется, что к чему.
- А что? - невинно улыбался Илья. - Или неправду я сказал, тетя Поля? Взять, к примеру, ваше дело: вы тут всякие де-воляи да кремы-консомэ господам изображаете, а отец с матерью в деревне, сами небось рассказывали, картошки досыта не едали. Или, может, опять не так говорю?
- Сказано тебе: полно! - обрывала тетя Поля. - Беспутная голова!
- Ну полно так полно, - послушно соглашался полотер. - Не обессудь, Катерина Митрофановна, ежели что лишнее сболтнул. - Он шутливо вздыхал: - А вообще-то верно: ремесло у меня самое что ни есть легкомысленное. Где добрая женщина поднесет стопочку перед работой - и ладно, дело, глядишь, веселей идет.
- Не намекай, не намекай, - смеялась кухарка. - Присаживайся лучше к столу. Ишь, пьяница какой нашелся: стопочку ему!
Но все-таки лезла в какой-то потайной угол за бутылкой.
- И отчего это ты, Илюша, этакий худющий? - удивлялась она. - Кожа да кости.
- Не в коня корм, должно быть, - посмеивался Илья, - Да и корм, этот не всегда бывает. - На мгновение он становился грустным. - Когда обе руки целы были, лучше меня на заводе токаря не находилось. Тогда небось по барским кухням не околачивался.
И Кате вдруг становилось жалко этого общительного славного парня: видать, много мяла и терла его жизнь, хотя и молод он еще по годам.
Неожиданно он интересовался:
- Какие новости у вас, Пелагея Филипповна?
- Да какие ж у нас новости могут быть? - отзывалась тетя Поля. - Хозяин, как всегда, царя-батюшку пушит да коньяк глушит.
- Это верно, - соглашался Илья. - Под коньяк с лимончиком ругать правительство - самое разлюбезное дело. И работа не трудная, и риск не велик. Коньяк-то, поди, шустовский?
- А то как же! Иного не держим.
- Вот-вот. Шустовский - он легкость в мыслях образует, - насмешливо заключал Илья. - Ко всяким манифестам от него тянет….
Он быстро справлялся с едой, вставал, благодарил и, разогрев мастику, уходил в гостиную.
- Душевный человек - Илья, - говорила вслед ему тетя Поля. Ей нравился этот простодушный, разговорчивый парень, и Кате она не раз советовала: - Чем не жених? Безрукий? Беда не велика. Зато голова золотая. Подумай-ка, может, и свадебку сладим? Я тебе за посаженую мать буду.
- Что вы, тетя Поля! - краснела Катя. - А Аким?
- Аким? Да ведь ты же сама говоришь, что он не давал обещания жениться? Вот увидишь, привезет себе какую-нибудь чернокожую негру. У ихнего матросского брата это запросто: сколько городов на пути, столько и жен. В каждом порту по законной супруге.
- Выдумаете! - обижалась Катя. - Аким не из таких.
- А, ну да, конечно, - насмешливо соглашалась кухарка. - Он не из того же мужицкого теста вылеплен. На бабу, поди, и не глянет.