3
Элен получила письмо Дороша, - правда, шло оно до Петербурга всевозможными окольными путями более полутора месяцев.
Сдержанно - так, словно к нему самому это не имело ровно никакого отношения и уж во всяком случае не огорчило и не разочаровало его, - Дорош поздравлял ее с предстоящим бракосочетанием.
И ничего больше. Несколько корректных, отменно холодных строк и подпись, каждая буква в которой выведена с печатной четкостью. Элен ожидала от Дороша всего, чего угодно: мольбы подождать с замужеством, упреков, обвинений, - она уже заранее подготовила в уме убедительные, как ей казалось, слова возражения Алексею, - но этих бесстрастно-вежливых строчек она не ожидала.
И она вдруг почувствовала, что ей до слез обидна эта вежливость; и задетое самолюбие (выходит, ему действительно безразлична ее судьба, а она-то переживала!), и еще что-то другое, чему сама Элен не могла найти названия, - непонятное, тревожащее - боролись в ней.
Она изорвала письмо Дороша на мелкие-мелкие клочки, но потом ей вдруг остро захотелось перечитать его еще раз, и она принялась складывать эти клочки, однако уже ничего не получалось, и от досады на себя самое ей впору было заплакать…
Так вот оно что, оказывается, Алексей не такой уж наивный, милый мальчик, потерявший голову от любви к ней и забавный в своей безрассудной влюбленности. Оказывается, и у него есть своя гордость!
А почему бы ему не иметь эту гордость? И кто он вообще, что́ она, Элен, о нем знает? Что она может сказать о нем?..
И кажется, в первый раз со времени начала их знакомства она серьезно задумалась о нем, перебирая в памяти все, от первого вечера до последнего.
…Они познакомились совершенно случайно, где-то на балу, вскоре после того, как в жизни Алексея Дороша произошло знаменательное событие: он сменил мичманские погоны на лейтенантские. Это было обычное знакомство, каких было у Элен множество. Танцевали. Он был серьезен, чересчур серьезен, и сначала это забавляло ее, а потом почему-то начало злить: что он - бесчувственный, что ли? Хоть бы какую-нибудь самую банальную любезность сказал!
В отместку ему она стала танцевать с кем-то другим, а он безропотно отошел в сторону, прислонился к колонией оттуда следил за нею грустными, серьезными глазами, и ей стало жалко его, но она даже не посмотрела в его сторону: сам виноват, пускай помучится. Лишь однажды, кружась в вальсе, она бросила ему мимолетную дружескую улыбку, и лицо его разом посветлело, и он тоже улыбнулся ей - открыто и радостно. Она торжествовала: выходит, не так уж он к ней безразличен!
В тот вечер отец рано увез ее домой, и с Алексеем она после этого не встречалась, должно быть, месяца два: говорили, что "Аврора" уходила куда-то в плавание. И она уже начала понемножку забывать об этом молоденьком, чуточку странном, молчаливом лейтенанте. Лишь иногда ей вспоминалась его радостная улыбка там, у колонны, и тогда ей внезапно становилось не по себе.
А потом они столкнулись на лестнице в Морском собрании, куда отец, связанный с флотским интендантством, время от времени получал приглашения.
Увидев Элен, Дорош обрадовался мальчишеской, откровенной радостью, которая так и светилась на его лице.
- А ведь я все это время думал о вас, - сознался он, когда они после танца вышли из душного зала на террасу.
- Этому можно верить? - привычно насмешливо спросила она, а он посмотрел на нее недоуменно: конечно, иначе разве он сказал бы?
- А вы обо мне вспоминали? - все с той же подкупающей непосредственностью произнес он. - Сознайтесь, вспоминали?
Элен улыбнулась: совсем мальчишка! Ну, разве у девушек спрашивают о таких вещах? Одно из двух: либо он действительно совершенно не искушен в ухаживаниях, либо очень хитер. Но его глаза…
- А почему это, позвольте полюбопытствовать, я должна была о вас думать? - все так же насмешливо бросила она, разглядывая его из-под опущенных ресниц.
- Мне показалось… я полагал… - мучительно покраснев, Дорош бормотал что-то невразумительное, бессвязное и вконец смутился.
Ей, как и в тот первый вечер, стало жаль этого красивого мальчика, краснеющего так, словно он и впрямь в чем-нибудь виноват. Она положила кончики теплых пальцев на его руку.
- Впредь вам будет наука - не заставлять девушек испытывать неловкость. Надеюсь, вы исправитесь?
- Хорошо, - Дорош произнес это так потерянно, что Элен рассмеялась, показывая маленькие белые зубки. В эту минуту она была особенно хороша, и Дорош глядел на нее такими глазами, что ей на мгновение даже стало страшно.
- Я пожалею вас, о храбрый рыцарь, - певуче сказала она. - Да, я думала о вас. Все эти дни.
- Правда? - он весь просиял. - Нет, правда?
Элен улыбнулась: нет, ну что за наивный мальчик! Она произнесла нараспев, лукаво:
- Правда.
- Ну, тогда… Тогда…
Он не находил слов.
- Что же тогда? - то ли насмешливо, то ли поощряюще спросила Элен, вновь опуская ресницы.
- Тогда!..
Дорош вдруг положил ей руки на плечи, привлек ее к себе и поцеловал. Она вскрикнула от изумления: вот так робкий застенчивый мальчик! А он смутился и стал неуклюже просить прощения.
- Пойдемте в зал, - сдержанно сказала Элен.
Должно быть, вид у Дороша был в этот вечер настолько счастливый, ликующий, что это не осталось незамеченным и конечно же было немедленно по-своему истолковано.
- Пора домой, - сухо сказал отец и почти насильно увез Элен.
А на следующее утро у нее состоялось неприятнейшее объяснение с отцом.
- Такое поведение недостойно моей дочери! - бушевал он. - Крутить голову какому-то несчастному, безвестному лейтенантишке! Нет, Леночка, я тебя отказываюсь понимать…
- Но, папа, - пыталась оправдаться Элен. - Он же любит меня…
- И что из того? Подумаешь - любит!.. Ты - красивая девушка, одна из самых красивых в Петербурге, и многие еще будут в тебя влюбляться. Но ты-то сама голову терять не должна! Красота женщины - это… - он пошевелил в воздухе пальцами, подыскивая подходящее определение, - это, если хочешь, тоже капитал. И ему нужно уметь найти применение, чтобы не остаться в дураках! - Отец раздраженно фыркнул: - Именно: не остаться в дураках!..
Элен поморщилась: слишком прямолинейно и грубо. Отец же, не обращая внимания на ее протестующие жесты, продолжал:
- Ты знаешь, с каким трудом я пробивался в жизнь. Твоя покойница мать - свидетельница тому. Мне никто не помогал, и все, что здесь есть, - он обвел широким жестом вокруг, - все это мои бессонные ночи, мой риск, мои, если хочешь, унижения. Да, так!.. - Он начинал не на шутку сердиться, голос его звучал все громче и резче: - И я не хочу, чтобы все это досталось… первому встречному!
В душе, если сознаться, он давно мечтал о том, чтобы выдать дочь за дворянина, а Дорош, насколько ему известно, хоть и из обедневшего рода, сын какого-то земского чудака-докторишки, но все-таки дворянин. Союз с дворянством - лучшая гарантия преуспевания в торговле. Но, с другой стороны, у этих покорителей морей обычно ведь ни копейки за душой! А дворянство без денег - находка не такая уж большая.
- Но, папа, - снова попыталась возразить Элен. - Мне он тоже нравится…
Отец тяжело опустился в кресло: этого еще недоставало! Не-ет, не зря он когда-то мечтал о сыне, но не о дочери: вот они, сбываются его опасения!
- Не будем продолжать этот разговор. Он одинаково неприятен и тебе и мне, - резко бросил он. - Иди к себе и подумай над моими словами.
Молча, опустив голову, Элен вышла из кабинета отца.
А потом появился этот грассирующий на парижский манер, прилизанный, с аккуратненьким проборчиком Анатоль Теушев, этакое, как отметила про себя Элен, симпатичное ничтожество; и Элен догадалась, что тут не обошлось без участия ее отца. Анатоль, конечно, не чета Алексею, по ведь всему Петербургу известно, что Теушевы за какие-нибудь год-полтора нажили миллионы на поставках сукна действующей армии, - вот отец и старается.
Они даже познакомились между собой - Алексей и Теушев; Анатоль по-французски сказал что-то о покорителях морей и женских сердец и мило при этом улыбнулся, но Дорош скользнул по нему отсутствующим взглядом и вскоре отошел в сторону.
Элен, выполняя обещание, которое дала отцу, весь вечер танцевала с одним только Теушевым, и отец был в высшей степени доволен.
- Ну, вот видишь, - назидательно говорил он дочери, когда после бала они возвращались домой. - Ты умеешь быть умницей. А моряки - что? Так, вертопрахи, и только. Перелетные птицы.
Элен отчужденно молчала, забившись в угол экипажа.
…И вот сейчас - этот ответ Алексея. Если бы жива была мать, Элен хоть у нее на плече поплакала бы - так вот, без стеснения, по-бабьи: дура я, мол, дура, гуляло мое счастье рядом, а я куда глядела? Но матери не было, а с отцом ни о чем говорить нельзя: он сразу начнет кричать.
Элен тяжело задумалась.
Впервые за все это время она набралась смелости честно и открыто спросить у себя: а что, собственно, хорошего увидел в ней Алексей? Он - умный, серьезный, мужественный, хотя по молодости и горячеват иногда. А она что? Ну, просто взбалмошная, легкомысленная девчонка, и больше ничего. Правда, красивая, очень красивая, она это сама знает. Но ведь Алексей не из тех, кому нужна только жена-красавица, ему требуется настоящая подруга, которая делила бы с ним радости и огорчения, знала бы все его дела и заботы. Он как-то рассказывал о жене адмирала Завойко, не покидавшей своего беспокойного мужа даже в его камчатских странствиях - вот такая подруга была бы под стать Алексею. А она, Элен, не способна на это, ну, просто не способна - нельзя же, в самом деле, осуждать ее за то, в чем она вовсе и не виновата: такой ее воспитали.
Так понемногу уступала сговорчивая совесть, и Элен уже начинало казаться, что в общем-то она поступила даже правильно, честно и дальновидно, написав Алексею о своем предстоящем замужестве: пока эскадра в плавании, они все равно не поженились бы, а там вернется эскадра, и он найдет себе достойную жену и будет счастлив.
И все-таки где-то в глубине души она ощущала, что все это не так, неправда, что от самой себя все равно никуда не уйдешь, как ни хитри. И тут же возникала мысль: да если бы она была хоть чуточку настойчивее, разве отец, при его связях, не добился бы, чтобы Алексей остался в Петербурге?.. Да, но - а сам Алексей? Он ведь никогда на подобное не согласился бы! Ах, боже ты мой, как все это прочно переплелось между собой…
Элен вздохнула и пошла к отцу.
Тот что-то писал у себя в кабинете, близко придвинув настольную лампу под восточным шелковым абажуром. Зеленоватый свет придавал его лицу какое-то безжизненное, странное выражение.
- Елена, ты? - спросил он через плечо, заслышав шаги дочери. - По делу или так? Я очень занят…
- Не беспокойся, папа. Просто так. Поскучаю немножко у тебя.
- Ну-ну, - неопределенно ответил отец и снова углубился в бумаги.
Время от времени он отрывал от них взгляд, смотрел куда-то в темный угол кабинета, беззвучно шевеля при этом губами. Элен сбросила туфельки и с ногами, как любила это делать в детстве, забралась на холодный кожаный диван и притихла там: она была похожа на избалованного котенка, уверенного, что его не обидят и не прогонят.
- Послушай, папа, - сказала она, помедлив. - Можно у тебя что-то спросить?
- Да…
- Скажи: что такое война?
Отец поднял голову от бумаг, удивленно передернул на лоб очки в золотой оправе.
- Это в каком же смысле?
Элен замялась.
- Ну… Я хотела сказать: зачем она идет? Для чего?..
Долгим взглядом посмотрел на нее отец, постучал пальцами по столу, зачем-то придвинул к себе и снова отодвинул бумаги. Потом потянулся к маленькому соседнему столику, на котором стоял миниатюрный глобус на тонкой лакированной ножке - дар какого-то благотворительного общества.
- Хорошо. Постараюсь объяснить по возможности проще. Предупреждаю: это, конечно, будет несколько не то, что ты… читаешь в газетах.
Элен насторожилась.
Он стремительно раскрутил глобус, резким движением остановил его и ткнул пальцем в огромное желтое пятно на поверхности шара.
- Вот видишь, - продолжал отец. - Это - Китай. Колоссальное государство. Четыреста с чем-то миллионов жителей. Неисчислимые природные богатства: практически там есть все, чем богата земля. И при всем том - почти первобытная дикость…
Он говорил отрывисто, тяжелыми, рублеными фразами.
- До самих китайцев нам, разумеется, нет никакого дела. История этого государства необычайно интересна: порох, компас, бумага - все пошло оттуда, из Китая. Древнейшая культура. Но этим пусть занимаются историки. Для нас сейчас важно другое: Китай - величайшая сырьевая база. Самый крупный в мире рынок сбыта… Кто владеет ключами от Китая, тот владеет всей Азией. Вот и решается: мы, Англия или Япония? А почему бы не мы?.. Я объясняю достаточно популярно?
Элен качнула головой: дальше ничего объяснять не нужно. Вероятно, в словах отца была правда - страшная, циничная, но все-таки правда.
Она задумалась.
- Но какое до всего этого дело Алексею? - тоскливо произнесла она наконец. - Почему он должен там рисковать жизнью, может быть, даже… погибнуть? Ведь ему до всех этих ваших… сбытов никакого дела нет!
- Ах, во-от оно что, - насмешливо протянул отец. - Невеста Теушева и после обручения продолжает думать о мореплавателе? Ну, это, милочка, девичьи причуды. А до них мне, пользуясь твоим выражением, нет никакого дела… Если б знал, не тратил бы времени впустую!..
В мыслях он уже давно соединил свой капитал с богатствами Теушева-отца: тогда держись, коммерческий Санкт-Петербург! Вдвоем они быстро и решительно приберут к рукам все крупнейшие поставки интендантству - только бы протянулась еще годик-другой война да не упрямилась дочь.
- Вот что, Лена, - сухо сказал он. - Мне, признаться, уже надоело убеждать тебя в том, в чем ты прежде всего сама заинтересована. Пойми, что выбор у тебя не так уж велик: либо Анатоль - и богатство, роскошь, почести, либо тот… Дорош - с его офицерским жалованьишком. А уж от меня ты тогда-ни на что не рассчитывай!.. Вот так. Ну, а теперь иди к себе и не мешай мне работать.
Элен возвратилась в свою комнату и только там расплакалась злыми слезами.
Нет, пожалуй, отец все же прав, - думала она. Хоть и говорят, что с милым - в шалаше рай, но она предпочитала бы жить не в шалаше - брр! - а в этих милых, просторных, залитых сиянием люстр комнатах, где все так привычно и дорого ей…
После таких мыслей даже прилизанный Теушев не казался ей уж очень противным, и когда в обычный час, вечером, он вошел, кланяясь уже с порога и протягивая букет пурпурных роз, добытых где-то, очевидно, за баснословную цену, она встретила его обворожительной белозубой улыбкой.
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - удовлетворенно повторял отец, видя, как мило беседует Элен с напомаженным женихом.
Торг можно было считать состоявшимся.
ГЛАВА 12
1
- Я получил, господа, циркулярное предупреждение жандармерии… - Огромным и грузным телом своим Рожественский откидывается в кресло и многозначительно умолкает. - Вот уж никогда не думал, - продолжает он, и скорбь в его голосе. - Не думал, что мне, старому солдату, придется заниматься подобными делами!..
Глядя на командующего эскадрой, Егорьев скорее с любопытством, чем с неприязнью думает: зачем все эти театральные эффектные жесты? Ну получил ты там какую-то бумажку - мало ли их нынче рассылают! - скажи об этом просто, без ужимок. Так нет же: "Старый солдат!", "Никогда не думал!" И глаза скорбно к потолку, и вздох во всю мощь легких!..
И Егорьев невольно усмехается.
Рожественский между тем не поворачиваясь протягивает руку через плечо, туда, где бесстрастный флаг-офицер стоит навытяжку с папкой бумаг.
- Никогда я не думал, - повторяет Рожественский, - что на старости лет мне придется заниматься… социалистами.
Держа бумагу в вытянутой руке, поодаль от глаз, он читает медленно, будто прислушиваясь к собственному голосу:
- "Строго секретно. Вице-адмиралу Рожественскому. Лично… По имеющимся у нас сведениям, на многих судах вверенной Вам эскадры в последнее время заметно активизировалась деятельность лиц, пропагандирующих среди нижних чинов свои социалистические идеи…
Мы располагаем, правда, недостаточно проверенными данными о том, что на эскадренных броненосцах "Орел", "Ослябя"… как, впрочем, и на многих других кораблях, имеются подпольные кружки и группы… В них входят преимущественно машинисты, гальванеры, кочегары и т. п.".
Рожественский снова выдерживает паузу и дальше читает уже с особенной значительностью, отделяя каждое слово:
- "Считаем долгом предупредить Вас, что в связи с близостью первого мая - дня, избранного революционными элементами для своих манифестаций, не исключена возможность подобных манифестаций и на кораблях Вашей эскадры…"
Адмирал, снова не глядя, через плечо возвращает бумагу флаг-офицеру и обводит присутствующих тяжелым, угрюмым взглядом.
- Ну-с, господа, - говорит он. - Что, опять проглядели?..
В огромном и, должно быть, поэтому неуютном салоне "Суворова" воцаряется томительное молчание. Командиры кораблей, созванные Рожественский на это экстренное совещание, стараются не глядеть ни на адмирала, ни друг на друга.
- Что вы скажете?
Голос Рожественского звучит угрюмо-зловеще.
- Так что ж, Зиновий Петрович, - наконец нарушает это затянувшееся тягостное молчание командир "Бородина" капитан первого ранга Серебренников. И, должно быть, потому, что именно он заговорил первым: на эскадре все знают, что Серебренников настроен крайне либерально и что когда-то, в девяностые годы, он был даже причастен к организации народников, - Рожественский недовольно насторожился. - Мне кажется, - спокойно продолжал Серебренников, - что вообще-то в этом предупреждении нет ничего неожиданного - ни для вас, ни для нас.
- Вот как? - Рожественский склонил голову набок и снизу вверх посмотрел на капитана первого ранга. - Вы так полагаете?
- Именно так, - твердо повторил Серебренников. - Когда вместе, на нескольких кораблях или на нескольких десятках кораблей, в этом в конце концов нет большой разницы, собрано ни много ни мало, а двенадцать тысяч человек, каждый из которых - свой характер, свой строй мыслей, что же удивительного в том, что среди них могут найтись и люди с… нежелательными нам убеждениями?
- Значит, вас это не удивляет и не тревожит? Так, что ли? - грубо перебил Рожественский.
- Я не сказал - не тревожит, - по-прежнему сохраняя выдержку, хотя было видно, как вдруг проступили у него упрямые желваки, возразил Серебренников. - Я только сказал: не удивляет.
- Хорошо, продолжайте, - буркнул Рожественский.
- Всем нам известно, - вновь заговорил Серебренников, - что в командах у нас - довольно значительная часть бывших черноморских матросов. А флот Черного моря в этом смысле снискал себе за последнее время определенную славу…
- Вот это верно, - не глядя на капитана первого ранга, уже более успокоенно произнес Рожественский; за Черноморский флот он не отвечал. - Рассадник заразы это, а не флот!..
- Наконец, известно, - Серебренников смотрел прямо в лицо адмиралу, - что и из числа балтийцев в плавание были отобраны… далеко не самые благонадежные.