- Сказочно! - вновь подтвердил Копотей. - А ты что удивляешься, мил человек? Ничего чудно́го. - Он понизил голос: - Слыхал, поди, такую поговорку: "Без хозяина - дом сирота". Вот и весь секрет тут.
До Степы Голубя, как всегда, не сразу дошло: о каком хозяине говорит Копотей. Он поглядел на комендора, поморгал и переспросил:
- Как? Как ты сказал: без хозяина - сирота? Поди ж ты: а ведь и верно! - И восторженно всплеснул руками, обрадовавшись точному определению: - И как это у тебя, Евдоким, все ладно, слово к слову подходит!.. Огромнейшего ты ума человек…
- Давай, давай нахваливай, - рассмеялся Копотей. - Только гляди, чтобы я не зазнался. А то как в той песне получится: "И с той поры на сирых братьев он даже бровью не ведет…" - Он спросил вдруг: - Нынче у нас какое, однако, число? Не помните, братцы?
- Двадцать четвертое апреля, - напомнил Нетес.
- Вот, стало быть, недельки через две-три вы и сами сможете проверить, правду я говорил или нет, - заключил Копотей. - А сейчас давайте-ка заканчивать дело, а то, чего доброго, наскочит боцман - несдобровать тогда.
И он - для всех неожиданно - негромким, мягким баритоном затянул песню:
Ой, хмелю, мій хмелю…
Аким Кривоносов подхватил густым, рокочущим на перекатах басом:
Хмелю зелененький…
Отец Филарет, появившийся, как обычно, незаметно, откуда-то сбоку, неодобрительно качнул рыжей бороденкой: субботний день, все помыслы ко господу богу вознесены должны быть, а они с самого утра этакую пакость горланят.
Копотей неожиданно обернулся к нему и добродушно-плутовато подмигнул:
Где ж ты, хмелю, зиму зимував?..
Отец Филарет с остервенением плюнул и заторопился от орудия. Матросы переглядывались, улыбаясь.
- Знаешь, Евдоким, все же таки не дразни ты его, - посоветовал Степа Голубь. - Как-никак батюшка.
- А, пускай, - усмехнулся Копотей. - Зато он теперь нескоро явится сюда.
- Вот-вот, - поддержал Копотея Листовский. - А то батюшка-то он батюшка, а нос все больше по ветру держит…
А отец Филарет в это время сидел в каюте старшего офицера и обиженно бубнил:
- Нет, вы только подумайте, Аркадий Константинович: я подхожу к ним, слово ласковое хочу сказать. А ко мне поворачивается этакая рябая цыганская морда и подмаргивает, как, извините за выражение, уличной девке какой-нибудь. И кому: мне, пастырю! Это же чистой воды крамольник, со-ци-алист!..
Небольсин сдержал невольную улыбку: уж очень обиженным тоном изъясняется батюшка, видать, задело за живое.
- То есть, простите, как это - подмаргивает? Каким образом?
- А вот таким, - и отец Филарет похоже скопировал, как это получилось у Копотея. - Говорю ж вам: ну словно девке с панели…
- И что же? - с интересом спросил Небольсин. - Что вы после этого сделали?
Отец Филарет на мгновение задохнулся от Обиды.
- А как вы думаете, что мне оставалось делать? - возмущенно пожал он плечами. - Ничего, конечно. Повернулся - да и пошел восвояси… Нет, как вам угодно, Аркадий Константинович, а я требую, настаиваю, чтобы этот арестант, штрафованный матрос, был отменно наказан. В следующий раз ему неповадно будет.
- Но согласитесь, батюшка, - дипломатично возразил Небольсин, усилием воли погашая улыбку, все время просившуюся наружу. - Я, конечно, понимаю вашу обиду. На вашем месте и я был бы оскорблен… Но, с другой стороны, достаточно ли умно наказывать за подобное? Вы же сами после этого… в неловкое положение попадете. В секрете всего этого не удержишь, а господа офицеры, да и нижние чины тоже будут… Одним словом…
Он не договорил: дескать, сам пойми, не дело предлагаешь. Себе же хуже.
Отец Филарет двумя согнутыми пальцами растерянно почесал в бороде.
- Оно, конечно, так, - неохотно согласился он. - Однако ничего. Я ему, бог даст, еще припомню это. Он у меня поплачет, поверьте слову! - И батюшка даже крякнул, предвкушая расплату.
- А вот уж этого - не рекомендую, - сухо возразил Небольсин. - Мое отношение к матросам вы знаете. Я, как вам известно, не из числа тех, кто заигрывает с нижними чинами…
Он сказал это так, что отец Филарет сразу понял, в чей огород бросает камешки старший офицер, и хитренько улыбнулся.
- Однако я просто учитываю, - продолжал Небольсин, - что мы уже фактически находимся в зоне военных действий. И я не сетовал бы особенно злить матросов. Вы знаете, какой ценой нам удалось скрыть от них эти ужасные известия о Порт-Артуре, о петербургских событиях. Да и то ведь еще как сказать: удалось ли? Вон какие суды-пересуды были на корабле. А чем дальше, тем правду скрывать труднее… Надо быть слепцом, чтобы не видеть, что в России идет самая настоящая революция!
- Господь с вами! - побледнел отец Филарет. - Скажете тоже!
- Да-с, именно: ре-во-лю-ция, - жестко отчеканил Небольсин. - Матросская масса сейчас - порох. Одной мимолетной искорки достаточно, чтобы все взлетело на воздух! Мы еще радоваться должны, что в общем-то нас пока бог милует…
Небольсин сделал паузу, и отец Филарет невольно поежился: то, что говорил старший офицер, было ужасно, но, кажется, это была правда.
- И в этой обстановке раздражать матросов - рискованно. В равной мере, как и вести с ними либеральную игру, - закончил Небольсин и как-то искоса, будто испытывая его, поглядел на священника.
И снова отец Филарет понял, на что намекает старший офицер. "Э, да ты - политик дальнего прицела, - подумал он. - Дай тебе возможность - ты и сейчас бы Егорьева без соли, живьем съел…"
Небольсин заверил отца Филарета, что он подумает над тем, каким способом поумнее наказать богохульника матроса Копотея.
- Вот-вот, - уже куда менее воинственно согласился батюшка. - Подумайте.
Когда отец Филарет, все еще крестясь на ходу, бочком вышел из каюты, Небольсин облегченно вздохнул. Ну, кажется, они поняли друг друга: теперь можно не сомневаться, что отец Филарет при нужде подтвердит, правильной ли методой пользовался командир крейсера по отношению к нижним чинам…
А вообще-то об этом штрафованном комендоре действительно надо бы порасспросить. Насчет того, что Копотей социал-демократ, отец Филарет, конечно, ошибается: просто со страху померещилось. Он, Небольсин, убежден, что никакой социал-демократической организации на "Авроре" нет и быть не может; кто-кто, а уж он об этом денно и нощно заботится! А с другой стороны, как говорится, чужая душа - темный лес…
И Аркадию Константиновичу вдруг снова с отчетливостью припомнилось то, о чем он как-то инстинктивно старался все эти дни не думать.
Некоторое время назад отец Филарет предупредил его, что матросы о чем-то сговариваются. Поначалу он даже втайне обрадовался: вот, кажется, случай, когда у Егорьева теперь уж вряд ли уцелеет голова на плечах. Однако тут же возникло щемящее, противное чувство тревоги: чем черт не шутит! - могут все это и против него обернуть. Скажут: а ты куда смотрел, держи ответ наравне с Егорьевым. Случись такое - прощайте тогда все радужные надежды! И уж, конечно, будет немедленно забыто обещание дать ему по окончании похода корабль в самостоятельное командование.
Тут было над чем призадуматься.
И он решил, не откладывая дела в долгий ящик, заняться этим Копотеем немедленно.
Небольсин вызвал к себе лейтенанта Дороша.
- Присаживайтесь, Алексей Владимирович, - любезно предложил он, закуривая. - Ну как, скучаете небось по Петербургу? Я, знаете ли, тоже днем и ночью о нем думаю. Как не думать, если у меня там жена, дочка на выданье…
Такая разговорчивость Небольсина была что-то уж очень неожиданна. Обычно старший офицер ограничивался кругом чисто служебных вопросов, был с офицерами крайне вежлив, но холоден и сух.
Дорош невольно насторожился: что бы все это значило? Аркадий Константинович - хитрая лиса, даром ничего не станет делать.
Он не ошибся: Небольсин, глядя на огонек папиросы, сказал вдруг:
- Я вот о чем хотел у вас спросить: какого мнения вы о новом матросе Евдокиме Копотее?
Ах, вот оно что! Дорош на мгновенье заколебался: неужели Небольсину стало известно о разговоре, случайно услышанном тогда Терентиным?
- Как вам сказать, - неопределенно пожал он плечами. - Причина, по которой он переведен на наш крейсер, вам известна так же, как и мне…
Небольсин кивнул: конечно, известна.
- В остальном же я к нему претензий не имею: исправный, старательный, добросовестный матрос. Дело свое знает и относится к нему… с достаточным рвением.
Он нарочито подбирал эти официально-отчетливые, бесстрастные слова, стараясь выиграть время для того, чтобы понять: почему это вдруг старший офицер так заинтересовался Копотеем?
- И это все? - Небольсин, подавшись вперед, глядел на лейтенанта.
- Все. А что вы еще имеете в виду?
- Ну, а… лишних разговоров он среди нижних чинов не ведет? Не замечали? Что-нибудь этакое… будоражащее?
Дорош вспыхнул:
- Простите, Аркадий Константинович, но мне кажется, вы… несколько переоцениваете мою роль на крейсере… Я офицер, моряк, а не…
- Вот вы уж и обиделись! - Небольсин говорил отечески мягко, но с каждой фразой в его голосе все отчетливее звучала настойчивость: - Экая, право, молодежь - слова ей не скажи… Я понимаю, конечно, что этим вы не интересуетесь. Точнее: не хотите. Щепетильность и все прочее. А должны интересоваться! Должны, - с нажимом повторил Небольсин.
- Меня прошу от этого уволить, - упрямо сказал Дорош. - Для занятий такого рода я просто не гожусь.
И он встал.
Забывая о том, что по уставу не полагается просить у старшего разрешение на уход до тех пор, пока тот сам не сочтет нужным отпустить, Дорош глухо произнес, глядя себе под ноги:
- Прошу прощения, Аркадий Константинович… Неотложные дела в роте. Могу ли быть свободен?
Он говорил сквозь стиснутые зубы, отчеканивая каждое слово, нисколько не заботясь о том, что старший офицер заметит это.
Небольсин молча, холодным кивком отпустил его: что ж, идите! Дорош едва сдержал себя, чтобы не хлопнуть дверью.
- Вот по-одлец! - выдохнул он, врываясь в свою каюту.
- Кого это ты, Алеша… такими словесами? - удивился Терентин, ожидавший его.
Дорош хотел было рассказать мичману о своем разговоре со старшим офицером, но отчего-то вдруг передумал.
- Так… сорвалось, - неохотно произнес он. - Не обращай внимания.
Терентин недоверчиво покачал головой.
Наконец-то, двадцать шестого апреля, долгожданный отряд Небогатова соединился с основными силами эскадры.
В десятом часу утра взволнованный вахтенный офицер доложил Егорьеву: по беспроволочному телеграфу только что принята первая депеша с крейсера "Владимир Мономах"; значит, отряд уж где-то совсем невдалеке.
Теперь уж с палуб по правому борту никого невозможно было прогнать: люди молча, с сосредоточенными замкнутыми лицами всматривались в горизонт. Нехотя разошлись на обед, но после него сразу же вернулись на палубы. Непривычная, какая-то гнетущая тишина стояла на крейсере.
Время шло, а корабли все не показывались.
Только в третьем часу дня, когда, как это обычно бывает при ожидании, кто-то из офицеров безнадежно произнес: "Ну, кажется, нынче мы их не дождемся" - и все уже готовы были разойтись по своим местам, сигнальщики заметили первые дымки на горизонте, а вскоре начали вырисовываться пока еще нечеткие силуэты военных кораблей.
Это было похоже на памятную с детства картинку из учебника географии: в доказательство тому, что земля действительно шар, рисовалось несколько корабликов, поднимающихся из-за линии, обозначающей горизонт: сначала видна только верхушка мачты, потом - трубы и палубные надстройки, а уж затем можно разглядеть и весь корабль.
Так было и сейчас, но только с той разницей, что шарообразность земли доказывалась не условным изображением на картинках, а подлинным - большим, многодневным и трудным плаванием отряда.
Отряд Небогатова шел в строю кильватерной колонны, замыкали которую медлительные, неуклюжие транспорты; так - кильватерной колонной - он и подошел к бухте Ван-Фонг, и флагманский броненосец "Император Николай I" встал первым на якоря.
За ним, левее, погромыхивая якорными цепями, становились броненосцы "Адмирал Апраксин", "Адмирал Сенявин", "Адмирал Ушаков". Крейсер "Владимир Мономах" занял место поближе к транспортам.
Окруженная высоким горным кряжем просторная бухта Ван-Фонг, где произошло это соединение, долго еще возвращала к кораблям эхо орудийных салютов, устроенных но такому случаю. Гремела музыка, выстроившиеся на палубах матросы кричали "ура", впрочем, без особого воодушевления: вид потрепанных штормами кораблей, унылые, изможденные многодневной тропической жарой лица прибывших моряков не располагали к ликованию.
- Эко ж их измотало! - сочувственно сказал Копотей. - Видать, хлебнули горюшка!
- Измотает, поди, - согласился Степа Голубь. - Эх, жизнь ты наша матросская! - И он сокрушенно скребнул стриженый затылок.
На кораблях эскадры прихода небогатовского отряда ожидали с особым нетерпением еще и потому, что рассчитывали узнать какие-нибудь новости из России.
Однако уже через несколько часов выяснилось, что о делах на далекой родине прибывшим известно еще меньше, чем встречавшим их морякам.
…В тот же день адмирал Рожественский разослал по кораблям заранее заготовленный приказ. Егорьев, получив его, подивился адмиральской расторопности, а когда распечатал пакет, помрачнел: что это, неужто адмирал специально для того, чтобы понизить боевой дух моряков, сочинил сей пессимистический опус?
Воздав должное стойкости и выносливости отряда Небогатова, Рожественский продолжал:
"У японцев больше быстроходных судов, чем у нас…"
"У японцев гораздо больше миноносцев; есть подводные лодки, есть запасы плавучих мин, которые они навыкли разбрасывать…"
"У японцев есть важное преимущество - продолжительный боевой опыт и большая практика стрельбы в боевых условиях…"
Строки, выражавшие уверенность адмирала в победе, звучали после всего этого перечисления не слишком убедительно.
"Приказец-то не для внутреннего потребления, - невольно усмехнулся Егорьев. - Адмирал заранее хочет оправдать себя перед потомками…"
И уже без интереса Егорьев пробежал глазами заключительную часть приказа:
"Господь укрепил дух наш, господь укрепит и десницу нашу…"
Офицеры "Авроры" выслушали приказ с безразличными лицами, - как и предполагал Егорьев, особого воодушевления приказ этот не вызвал.
…Вечером контр-адмирал Небогатов был приглашен к Рожественскому для беседы, как предупредил флаг-офицер, tête-à-tête . В каюте у командующего эскадрой поблескивало на столе серебро дорогого сервиза, разноцветные огоньки вспыхивали в гранях шлифованного хрусталя бокалов.
- Ну-с, Николай Иванович, - Рожественский сам налил вино в бокалы. - За встречу!
Крупный, высокого роста и поэтому немного сутулящийся, с седым ежиком коротко остриженных волос, в мундире без орденов и регалий, Небогатов выглядел совсем "штатским" рядом с эффектным, сияющим Рожественским. Лицо Небогатова, тронутое пятнами старой, незаживающей экземы, утомленное, с глубокими морщинами возле рта, стало сосредоточенным и торжественно суровым.
- Я, Зиновий Петрович, мечтал об этой минуте, - глуховато сказал он. - Мечтал, когда нас швыряло ураганами в Индийском океане. Мечтал, когда мне докладывали о том, что в отряде почти половина матросов поражена болезнями и небоеспособна. Мечтал, когда мы голодали, деля последние крохи пищи… Я знал одно: надо соединиться с вами, и тогда мы станем вдвое сильнее! - Он высоко поднял бокал: - За нашу совместную победу!
- Дай-то бог, дай-то бог, - торопливо согласился Рожественский. И, понизив голос до шепота, вдруг признался: - Я так изуверился в ней!..
На следующее утро пополнившаяся эскадра разделилась: транспорты, крейсера и весь целиком отряд Небогатова были посланы в пролив, на восточную сторону острова Куа, броненосцы остались в открытом море.
Началась новая погрузка угля, хотя ранее заготовленные запасы его не были израсходованы даже на треть. Снова скрипели лебедки, грохотали на рельсах нагруженные мешками артиллерийские тележки, снова матросы бегали взад и вперед, перетаскивая корзины, полные угля; снова черное облако висело над кораблями, и невозможно было понять: что сейчас - утро, день или вечер?..
Погрузка закончилась лишь в канун первомайского воскресенья, и на рассвете следующего дня эскадра начала сниматься с якорей и выходить в море. К девяти часам все корабли уже были в походном строю.
Впереди ожидал Тихий океан…
ГЛАВА 13
1
Отец велел Элен готовиться к свадьбе. Напрасно пыталась она уговорить его повременить хотя бы еще полгода: он и слушать не захотел. Ну ладно, не полгода - месяца три-четыре, не больше, - настаивала она.
- Причуды, Елена, все причуды, - резко оборвал он ее. - В конце концов, сама сообрази: что может измениться за эти полгода? Ничего! Или ты все еще ждешь, не вернется ли твой морской королевич? Так не вернется! На вот, читай!..
И он швырнул на стол пачку свежих газет, где на первых страницах крупным шрифтом было напечатано сообщение о том, что русские боевые корабли уже где-то у берегов Китая. Где это - Элен не могла представить себе даже приблизительно.
- И что ж из этого? - недоуменно пожала она плечами.
- Милая моя, не будь такой наивной! Что из этого? А только то, что теперь-то уж наверняка два флота вот-вот сшибутся… Как ты не поймешь, что у этого Рожественского очень маленький шанс на победу, это ведь всем ясно, даже самому адмиралу. А у тебя, значит, такой же маленький шанс… на встречу с твоим лейтенантом!
Элен почувствовала, как ей вдруг становится не по себе: нет-нет, отец мог бы найти хоть какие-нибудь другие, не такие беспощадные слова. Не нужно обо всем этом… так откровенно! Она все равно будет верить, что Алексей вернется, непременно вернется!..
Но снова и снова, в который уж раз, ей вспоминалась рука отца - короткопалая, с чуть припухшими синеватыми венами: вот она вращает, вращает, вращает глобус и затем - р-раз! - одним толчком останавливает его…
Газеты трубили о том, что окончательная победа теперь уже недалека, но все это было в каком-то непонятнейшем противоречии с фактами - этакий почти маниакальный оптимизм! Старый купец твердо знал одно: когда начинаются вот такие - вопреки фактам - крики о близкой победе, значит, дело совсем плохо. И он торопился, пока не закончилась война, объединить свой капитал с теушевским.
Все чаще теперь он мысленно возвращался к тем далеким временам, когда начинал свои дела неприметным прасолом в заштатном уездном городишке и когда купцы покрупнее не упускали возможности поглумиться над ним: копеечник, на пятак продает, на гривенник убытка терпит! - а он все отмалчивался, все переносил, стиснув зубы и веря: придет и его час!