Долго, будто все еще не понимая смысла слов Акима, смотрел Митрофан Степанович на матроса. Потом поднялся, молча кивнул: правильно. И больше ничего об этом не сказал, ни единого слова. Он подошел к Катиной кровати: девушка не вмешивалась в их разговор и только иногда поворачивалась в сторону отца и Акима.
- Ну как тебе, доченька, легче? - спросил Митрофан Степанович, поправляя Кате подушку.
- Легче, - негромко подтвердила девушка.
Аким спохватился: поздно уже, пора возвращаться на крейсер, а то, гляди, суток десять гауптвахты схватишь. Старик удерживать его не стал - понятно, военная служба.
И что случилось в ту минуту с Акимом - сам он ответить не может, а только вдруг осмелел, шагнул к Катиной кровати, наклонился и поцеловал девушку в жаркие, запекшиеся губы:
- До свиданья, Катюша. Я еще приду!..
И поспешно выбежал из комнаты.
На прийти вторично ему так и не привелось. Поутру на крейсере был объявлен приказ: готовиться к походу. Все увольнения нижних чинов на берег были полностью отменены. Корабли начали стягивать на Ревельский рейд.
Куда пойдут корабли, с какой задачей - никто из матросов, конечно, не знал, да и знать не мог. А догадки, предположения - они что ж, догадками и остаются. Гадай не гадай, ничего не отгадаешь.
Сколько ни намекал Аким писарю, что за угощением дело не станет, была бы только увольнительная хоть на пару часов, - тот, отмахивался:
- Ты что, очумел? Не видишь, какая тут карусель закручивается?
А там и "Авроре" тоже было приказано сняться с якорей и перейти в Ревель.
Боцманы сбивались с ног, пуще прежнего сквернословя и раздавая зуботычины направо и налево. Они заглядывали даже в такие сокровенные уголки корабля, о которых в другое время и вообще-то не вспоминали.
…Вот так и получилось, что Аким ушел в это далекое и нелегкое плавание, даже не успев попрощаться с Катей и ее отцом.
И что ни день - все дальше корабли от родной русской земли, и что ни день - все тяжелее Акиму оставаться в одиночестве со своими раздумьями, воспоминаниями, невеселыми мыслями.
3
Пароходы с углем должны были начать свои рейсы между берегом и внешним рейдом только со следующего утра, и сигнальщик на марсе "Суворова", быстро работая флажками, передал: "Адмирал разрешает увольнение части команды на берег".
Танжер произвел на моряков русской эскадры удручающее впечатление.
Даже после убожества провинциальных городов России, с их непросыхающими лужами, покосившимися заборами и продымленными мрачными кабаками, где колобродит исступленное, отчаявшееся горе; даже после чудовищно бедных русских деревень Танжер поражал моряков своей неописуемой нищетой. Эти кривые улочки, зловонные и грязные; эти толпы изможденных старух на берегу, безмолвно и скорбно протягивающих свои костлявые, высохшие руки; эти шатающиеся от голода, равнодушные ко всему погонщики мулов и заклинатели змей казались русским матросам невиданно жалкими, вызывающими болезненное сострадание.
Острое чувство сострадания захлестнуло и Акима, когда он впервые попал на берег.
Случилось это в первый же день. Аким, только что намеревавшийся с лекарем Бравиным измерять площадку церковного отделения, узнав, что предстоит увольнение на берег, помрачнел. На берег ему, как и всем, конечно, хотелось, но после происшествия с лейтенантом Ильиным он был убежден, что увольнения ему не дадут. С затаенной тоской смотрел он в сторону берега.
- Что, брат, хочется поглядеть, какая она есть - заграничная жизнь? - перехватив этот взгляд, понимающе и в то же время немного насмешливо улыбнулся Бравин. - Ничего не выйдет. - Он отвернулся и сказал равнодушным тоном: - Слышал я давеча, как старшему офицеру докладывали о твоих злоключениях. Обмишулился, стало быть?
Кривоносов, опустив взгляд, подавил вздох:
- Вышла такая промашка.
- Промашка? - расхохотался Бравин. - Не-ет, это не промашка.
Он хотел добавить еще что-то, но промолчал.
- А на берег… очень хочется? - после минутного промедления продолжал допытываться Бравин, и снова насмешливая улыбка тронула его губы.
- Очень! - сознался Кривоносов.
- Ну что ж. Видно, придется помочь тебе, - с серьезным видом вздохнул Бравин. - Вот что: собирайся-ка единым духом, поедешь со мною во французский госпиталь за медикаментами.
- А… ротный? - нерешительно спросил Кривоносов.
- То уж моя забота. Да что мне, повторять приказание, что ли? - прикрикнул Бравин.
- Слушаюсь! - во всю мощь богатырских легких радостно выдохнул комендор.
- Тише, тише! - замахал руками лекарь. - Рад, что голосищем бог не обидел!.. Ну, поторапливайся.
…И вот они шагают вверх, в гору, по узенькой грязной улице, вдоль которой высятся какие-то диковинные деревья, каких прежде Акиму никогда в жизни видеть не приходилось: стволы у них светло-коричневые, будто отполированные, а наверху - пучок листьев двухаршинной длины и таких широких, что из любого подметки на сапоги можно было бы выкроить.
Низенькие хижины из жердей под этими деревьями, и каждая на сваях, - видно, в дождливую пору тут уж очень много воды, - так что забираться в такую хижину нужно по приставной лесенке.
Попадаются и дома привычного, "нашего", как подумал Аким, образца, но таких меньше, и все они почему-то выкрашены в небесно-голубую краску.
Чем ближе к полудню, тем сильнее припекает щедрое африканское солнце, и, должно быть, поэтому улица, по которой идут лекарь и Кривоносов, совершенно пуста.
Госпиталь - на самой горе, до него еще минут двадцать ходу, и скучающий Бравин от нечего делать решает немного заняться просветительством.
- Прелюбопытная, доложу тебе, эта земля - Африка, - говорит он, улыбаясь каким-то своим мыслям. - Богата - ну, кажется, богаче и представить себе нельзя. А в то же время - нищая…
- Это как же, ваше благородие, - богатая и нищая враз? - недоумевает Кривоносов.
- А вот уж истинно так и есть, - подтверждает Бравин. - Да, ну так вот. На эти самые богатства и налетают со всего света… И кого сюда только не тянет! И французишек, и голландцев, и немчуру, и англичан. А в последнее время даже североамериканцев потянуло… Был, понимаешь, материк как материк, а теперь что-то вроде лоскутного одеяла.
Кривоносов недоверчиво косится на лекаря: как ни расположен к нему Бравин - Аким это чувствует, - а такая неожиданная откровенность заставляет матроса насторожиться. Не привык он, чтобы об этом с ним господа офицеры разговаривали.
Но Бравин улыбается так душевно и просто, что Акиму сразу становится неловко за свою подозрительность. И тогда он отваживается задать лекарю вопрос, который вертится у него в голове.
- Так ведь… у этих богатств, - неуверенно произносит он, - поди, хозяин есть?
- Хозяин? - восклицает Бравин. - А как же! Тот и хозяином стал, кто силою взял. Снарядил лет десять назад французский генерал Дюшен военную экспедицию на Мадагаскар - это остров, неподалеку отсюда. Сколько-то там тысяч перестрелял, сколько-то перевешал. Столицу мадагаскарскую - Тананариве называется - захватил, королеву в плен взял - вот и хозяин!
"Он что меня - испытывает?" - вновь недоверчиво думает Кривоносов, не знающий, разумеется, что все это Бравин незадолго до прихода в Танжер вычитал в брокгаузовской, совсем не "крамольной" энциклопедии.
А лекарю, надо полагать, нравится эта игра в просветительство. Он намеревается еще о чем-то рассказать Кривоносову, но, бросив в сторону комендора случайный взгляд, умолкает. Лицо у матроса, обычно простодушное и откровенное, - это-то Бравину и нравилось всегда в Кривоносове, - стало насупленным, замкнутым. Огромные кулаки стиснуты.
- Э, да ты, я вижу, впечатлительный, - не то удивленно, не то разочарованно нараспев говорит Бравин. - Оказывается, с тобою о таких вещах и разговор вести нельзя!
Аким вспыхнул:
- Что вы! - И тут же, спохватившись, тихо добавил: - Виноват, ваше благородие…
Но Бравин уже не расположен продолжать разговор. Домой из госпиталя они возвращаются в молчании. Аким, покряхтывая, несет на плече ящик с какими-то лекарствами. Бравин шагает сзади, бездумно насвистывая что-то веселое.
Ночью начался неожиданный шторм.
Он был ощутим даже на этом спокойном рейде. Корабли эскадры, растянувшиеся на несколько миль по диспозиции, до самого рассвета тревожно переговаривались огнями.
Егорьев всю ночь не спал. Его беспокоило не то, что этот нежданный шторм мог сорвать завтрашнюю погрузку угля: он знал, что погрузка на "Аврору" будет проведена при любой погоде. Беспокоила его излишняя, уж очень подозрительная активность англичан, стоявших по соседству на рейде.
Английский крейсер "Диана", еще утром приветствовавший русские корабли положенным в таких случаях артиллерийским салютом, в течение всей ночи слал в Гибралтар по беспроволочному телеграфу депешу за депешей. Депеши были зашифрованные, и разобраться в их содержании, разумеется, не представлялось возможным, но это-то и заставляло настораживаться.
Пришли и вскоре снова исчезли английские миноноски. Уже на рассвете вдоль строя русских кораблей прошел большой крейсер "Ланкастер". Егорьев, уже имевший за плечами опыт стоянок в иностранных портах, понимал, что вся эта возня затеяна, очевидно, неспроста: англичане встревожены встречей с русской эскадрой.
Ему вдруг вспомнился дневной визит к русскому консулу в Танжере Каншину. Маленький, суетливый, то и дело нервозно потирающий руки, он все время делал вид, что дьявольски занят, хотя, разумеется, рад прибытию соотечественников. Он почему-то упорно прятал глаза и что-то недоговаривал. Тогда Егорьеву это показалось просто дурной привычкой консула говорить полунамеками, и ему даже стало смешно: вот ведь как пыжится человек, показывая свою значительность. Но теперь поведение Каншина предстало перед ним в ином свете. Наверняка знает, каналья, что-то важное, касающееся эскадры, да не решается вслух высказать.
И Егорьев снова и снова возвращался к мысли о том, что много еще неожиданного будет на пути у эскадры.
Что он сулит русскому флоту, России - этот поход?..
ГЛАВА 3
1
Двухкильватерной колонной, подняв настороженные стволы орудий, двадцать третьего октября, на рассвете, эскадра покинула Танжерский рейд.
Признаться, все на "Авроре", как, должно быть, и на других кораблях, вздохнули облегченно, когда постепенно стала отодвигаться назад и таять в утреннем легком тумане волнистая, неровная береговая черта. Неделя стоянки в Танжере была напряженной до предела; Рожественский, не зная, как ему держаться с соседями по рейду - англичанами, то проводил учение за учением: пусть бритты намотают себе на ус, как мы умеем быстро и ловко действовать; то затевал передислокацию отдельных кораблей, стягивая их так, чтобы броненосцы были поближе друг к другу.
Приказы с "Суворова" поступали ежечасно, и только теперь, по выходе из Танжера, беспроволочный телеграф на некоторое время умолк.
Как-то разом потеплело. Неподвижное, сонное море играло на зорях всеми цветами радуги. Легкий попутный ветер, казалось, подгонял, поторапливал могучие, одетые в металлическую броню боевые корабли.
С каждым днем пути становилось жарче.
На широте двадцати восьми градусов начали попадаться диковинные летучие рыбы, каких почти никому на "Авроре" прежде видеть не приводилось. Они поднимались довольно высоко над поверхностью воды и, пролетев несколько саженей, снова исчезали в волнах, успев блеснуть ослепительно яркой чешуей. Несколько рыбешек даже упало на батарейную палубу "Авроры", и матросы с любопытством разглядывали их.
Температура воздуха стала подниматься не только о каждым днем, но и с каждым часом. Уже и ночи не приносили спасительной прохлады, и Дорош перебрался на ют: здесь по ночам было хоть не так изнуряюще-душно, как в маленькой, тесной каютке.
Где-то там, у горизонта, за дымкой, был материк, но его близость только смутно угадывалась.
Днем двадцать пятого вездесущим Андрюша Терентин заглянул на минуту к Дорошу.
- Ну знаешь, кажется, начинается настоящая экзотика, - скороговоркой произнес он. - По всем расчетам, нынешней ночью будем проходить между материковым берегом и Канарскими островами. Ты об этих островах что-нибудь из географии помнишь?
- А зачем тебе? - полюбопытствовал Дорош.
- А, кабальный долг, - безнадежно махнул рукой Терентин. - Дал папа клятвенное обещание вести путевой дневник: всевозможные описания, обстоятельства, географические названия… А в голове у меня - фью, ветер!.. - И он весело присвистнул.
- Н-да, серьезная обязанность, - рассмеялся Дорош. - Ну, записывай, коли так. Канарская группа - из семи больших и шести меньших островов. Большие: Тенерифе, Гран-Канария, Пальма, Гомера, Ферро, Фуэртевентура и Лансароте. Все - вулканического происхождения, очень живописные. Склоны высоких гор, до тысячи двухсот метров, покрыты вечнозелеными лесами. На островах - финиковые пальмы, апельсины…
- Довольно, довольно! - в ужасе воскликнул Терентин. - Для отчета папа́ и одной десятой всего этого достаточно. Все равно не поверит: скажет, списал откуда-нибудь. Я ведь не ты - в первых учениках никогда не хаживал. - Он вздохнул: - От этой духоты я скоро с ума сойду!.. Ведь это только подумать, куда нас занесло: Канарские острова!.. Лет пять назад я их, пожалуй, и на карте не сразу бы нашел.
Он понизил голос и, со свойственной ему привычкой неожиданно менять направление разговора, вдруг спросил:
- Слыхал? От Рожественского давеча новая депеша: покуда будем идти вблизи береговой черты, по ночам объявлять боевую готовность. Адмирал сразу двух зайцев убить хочет: и обезопаситься на всякий случай, и посмотреть, как это она у нас получается - боевая готовность.
Терентин присвистнул:
- Все теперь пойдет шиворот-навыворот. Хлебнем горюшка, помяни мое слово! Днем в духоте спи, а ночью бодрствуй - тут и богатырь не выдержит.
Сообщение Терентина оказалось, как всегда, точным. Едва лишь на эскадру опустилась темная, беззвездная ночь, - такие слепые ночи только поблизости от тропиков и бывают, - сыграли боевую тревогу.
Сколько Дорош на следующее утро ни пытался разобраться в событиях этой первой ночи, проведенной в непрерывной боевой готовности, ничего более или менее осмысленного у него не получалось.
На эскадре происходило нечто странное. Уже к полуночи строй кораблей был нарушен, многие из них застопоривали машины, выходили из строя; с "Суворова" то и дело следовали сигналы, - раздраженный адмирал тщетно пытался навести порядок.
"Что ж это происходит?" - недоумевал Дорош, не знавший, однако, что недоумевает в эту ночь не один только он. Капитан первого ранга Егорьев до утра не покидал мостика, тщетно пытаясь выполнять все приказания флагмана. Но были они одно противоречивее другого, и в конце концов Евгений Романович безнадежно махнул на них рукой, заботясь теперь только о том, чтобы "Аврора" не утеряла места в строю и не сбавила хода.
Время от времени Егорьев глотал остуженный и все-таки тепловатый чай, курил папиросу за папиросой и снова тяжелым шагом начинал расхаживать по мостику. А сырой, будто распаренный, воздух делался все плотнее, гуще, и Егорьев чувствовал, что еще несколько часов такого непрерывного нервного напряжения и такой изнуряющей духоты - и он не выдержит…
Раза два или три поднимался на мостик Небольсин: постоит, помолчит, пожует губами и снова спустится вниз. Он так и не вызвался подменить Егорьева хотя бы на часок-другой.
Дорош, который провел эту ночь на своем плутонге, чувствовал себя немногим лучше, чем Егорьев.
Лишь утром, после отбоя тревоги, когда усталые матросы спустились в свои кубрики, Дорош лежал под тентом на юте, закинув руки за голову, и с горечью думал о том, что между этой душной ночной безалаберщиной и его, Дороша, собственной судьбой есть какое-то поразительное сходство, и что, может быть, не так уж не права была Элен, когда насмехалась над его влюбленностью во флотскую службу. Действительно, не слишком-то много романтического и возвышенного во всей этой бестолковой суетне.
…Как-то нескладно, неудачно получалось все в жизни у Алексея Дороша. Поглядеть, другие - и поглупее, чем он, и талантами вроде бы никакими особенными не наделенные, кое-как отходив после окончания учебы положенный срок в гардемаринах, ухитрялись довольно быстро проскакивать через мичманское звание и с непостижимой стремительностью, двигательные пружины которой были взору Дороша совсем недоступны, вдруг начинали подниматься вверх. Они делали головокружительную карьеру: сегодня всего только командир роты, завтра - уже старший офицер, а там не за горами и самостоятельное командование кораблем, - ну, не крейсером, конечно, и не броненосцем, а рангом пониже, но все-таки самостоятельное…
Он же, Дорош, как дослужился в свои двадцать шесть лет до лейтенантских погон и должности ротного командира, так, кажется, в лейтенантах и век скоротает. Есть на флоте такие - бессрочные лейтенанты. Отец пишет: "Будь, Алешенька, выше этой мелкой зависти, главное - чистое сердце иметь". Да ведь от этого отцовского утешения не легче, когда видишь вокруг эту кричащую несправедливость.
Правда, у него - неоспоримое преимущество: мало кто из офицеров на "Авроре", если не считать умницу Лосева, знает артиллерию так, как он, и уж наверняка никто ее так не любит. Но что оно значит, это наивное самообольщение, не подкрепленное ни связями при дворе, ни хотя бы знакомствами в Главном морском штабе? В конце концов только неисправимый оптимист или чудак не понимает, что судьбы решаются не здесь, на батарейной палубе, а там, под золоченой иглой Адмиралтейства. Пожалуй, прав резковато-прямолинейный Бравин: будь у тебя хоть семь пядей во лбу, а без влиятельной тетушки так и останешься всю жизнь девкой на выданье.
Практичная Элен в их последнюю встречу, за несколько дней до выхода эскадры, так прямо и сказала:
- Вы, Алекси́с, все витаете в эмпиреях, пока другие берут от жизни что только можно. Смешно оставаться влюбленным в свои пушки до седых волос!
Он пытался тогда убедить ее, что это совсем не так, что в предстоящую аттестацию - ему обещали! - он тоже будет представлен к новому чину, однако Элен даже и слушать его не стала.
- Не кажется ли вам, - холодно-вежливо возразила она, - что это все-таки скорее ваши заботы, чем мои?
И почти презрительно окинула его взглядом. А он покраснел, растерялся. Он вообще всегда терялся, разговаривая с нею: Элен поражала его редкостным практицизмом, так плохо вяжущимся с ее ослепительной улыбкой и с ее какой-то совершенно неземной красотою.
Элен поспешила заговорить о другом, а у него надолго после этого остался горький осадок, будто он был уличен в чем-то нехорошем, непристойном, а в чем - и сам понять не мог. Он читал ей в тот вечер любимые стихи: "Среди миров, в мерцании светил, одной Звезды я повторяю имя…" А в голове назойливо стояло одно: "Смешно быть влюбленным в свои пушки!.."