- Вы парня такого, с носом, не видели? - Очевидно, в скупом описании парня с носом мне удалось слепить цельный образ, потому что мне сразу ответили - такого не было. Я вернулся на борт яхты.
- Слава! Слав-каа! - надрывались где-то в стороне. Голос был как будто Сергея; а может, и не его. Мой тонус рос прямо на глазах. Ну ладно Саша с Даней, они еще мальчишки, но товарищ Осташко!..
- Вот что, - сказал я Данилычу, - это, кажется, они. Но, может, и не они. Я поеду на берег; если они, то приеду, а если не они - не приеду.
- Как это? - не понял шкипер.
- Да так. Придется вдоль берега курсировать.
И я начал курсировать, время от времени возвращаясь к яхте, чтобы успокоить Данилыча. Весла вырывались из черной воды, обдавая меня брызгами, на берегу окликали, спрашивая, нашел ли я парня с носом, за спиной светился рыжий, подсвеченный фонарем парус…
Таким злым я не был со дня переезда на новую квартиру.
Из путевых записей Сергея.
На площади оказались танцы "для тех, кому за тридцать".
Слепой гармонист наигрывал уныло-однообразный мотив. Танцевали мало. Изредка один из немногих кавалеров решался, неуклюже шаркал ногой и выводил партнершу на площадку. И они топтались в одиночестве, вызывая жгучую зависть остальных. Некоторое оживление вносил "белый танец". Томно поводя плечами, дамы осматривали мужчин - и приглашали друг друга.
- Нет, это не Гель-Гью… - пробормотал Даня. Карнавал обернулся танцплощадкой, статуя Бегущей по Волнам - Девушкой с Веслом.
На яхту возвращались не спеша, стараясь сохранить остатки лирического настроения. Как назло, в глаза теперь лезли провода, опутавшие небо, облупленная штукатурка, мусор во дворах…
Но вот один из домов, мимо которого мы уже прошли, показался необычным, мы обернулись… Прямо на нас, разрезая форштевнем асфальт, плыл парусник. Две улицы, как две волны, расходились от его носа, а за кормой далеким маяком мигал светофор. Это был Дом-музей Грина. Я подумал: бессмысленно спрашивать, что такое Феодосия - сказочный Гель-Гью или обычный курорт. Вернувшись на берег, мы увидели на мачтах "Гагарина" штормовые паруса. Они были рыжими; в открытом море это цвет бедствия.
Но все зависит от точки зрения. Сейчас подсвеченный снизу парус казался алым.
Было уже около одиннадцати, когда на пирсе возникли две знакомые фигуры. В стороне от них появилась и третья: Саша.
- Все зависит от точки зрения…
Я услышал спокойный, самодовольный голос Сергея и подумал: они неплохо провели время.
V
Честно говоря, сегодня мне просто смешно.
"Сегодня" - означает год спустя. Сейчас, год спустя, я перечитываю дневник, только что прочитал о том, как мы блуждали возле Меганома, дошел до "вечера в Гель-Гью"… Сейчас для меня очевидно: никаких серьезных причин для ссоры у нас с Сергеем не было. Да их и не могло быть в те счастливые дни!..
Ссора тем не менее была. Объяснить этот факт я могу лишь тем, что основательных причин для возникновения ссор, а также драк, скандалов и войн никогда и не требовалось; и еще, может быть, тем, что мы были детьми тогда - не по возрасту, а по принадлежности к раннему, детскому, еще и не переходному периоду путешествия. И вели себя соответственно.
Так или иначе, но после вечера в Гель-Гью мы с Сергеем крупно поговорили. Даже очень крупно. Это был полный разрыв.
Не лучше обстояли дела у Саши с Даней.
Указанные обстоятельства отразились и на дневнике. О последнем переходе по Черному морю - из Феодосии в Керчь - в нем нет ни слова.
Вести путевые записи в море нелегко и без конфликта соавторов. При наличии конфликта - практически невозможно.
Сейчас, задним числом, я с улыбкой вспоминаю - с улыбкой и легкой грустью, ибо все это позади, - как проходит даже мирный писательский день на яхте.
На рассвете один из нас говорит:
- Что-то нет настроения… Я постою на руле, а ты пиши.
Он становится к штурвалу, а второй надувает резиновый матрац и не спеша, капитально укладывается. Тут же над творческим ложем возникает тень шкипера.
- Вы немного отдохните, - говорит Данилыч, - а потом, если хотите, можете подогреть завтрак.
Естественно, этот приказ надо выполнять немедленно. Тот, у которого с утра "нет настроения", сурово сдвигает брови. Всем своим видом он дает понять, что навигационная обстановка крайне осложнилась и передать штурвал в иные, менее надежные руки нельзя. Греть завтрак приходится второму, после чего вдохновение и у него пропадает. Он становится на руль, а первый ложится на матрац и мгновенно засыпает. Так проходит утро.
Днем, если все уже выспались, а до обеда еще далеко, процесс писания как будто налаживается. На руле стоит Даня или сам шкипер, а мы лежим на палубе покрываем страницы блокнотов неразборчивой вязью.
Но вот у одного из авторов родилась удачная, по его мнению, фраза. Он вскакивает, обегает вокруг каюты и зачитывает ее соавтору.
- Ничего… - мрачно говорит тот. Мрачность объясняется просто: создатель очередного перла наступил ему на руку.
Пострадавший решает сменить творческую позy. Он складывает матрац так, что нижняя половина лежит на палубе, средняя упирается в стенку каюты, а подушка прикрывает голову. Ноги оказываются за бортом, и их блаженно холодит пена, летящая из-под форштевня. Соавтор пристраивается рядом. Воцаряется недолгое счастье, которое разрушает кулинарный гений Саши. Из камбуза уже доносятся запахи, способные отвлечь не только боцмана от блокнота, но и Горького от "Матери", а Флобера - от "Мадам Бовари".
Во второй половине дня жарко. Творческий процесс идет вяло и прерывается каждые пять минут. Наиболее нагретый из соавторов встает, набирает ведро забортной воды и кричит другому:
- Сережа (Славик), окати!
Второй нехотя поднимается, окатывает, а потом, дождавшись, чтобы Славик (Сережа) улегся, кричит:
- А теперь ты меня окати!
Не лучше и общие купания в море: после них матрац почему-то всегда занят, а руль свободен.
Неся прохладу, спускается вечер. Это время закупки продуктов и осмотра городов. Потом становится темно. Хочется спать. На страницы, испещренные каракулями, садятся полнокровные южные комары; не удовлетворенные текстом, они обращают на писателя свои критические жала… Пора побрызгаться "Тайгой" и спать: творческий день окончен, и это был удачный день, когда точки зрения соавторов ни разу не разошлись…
Но так бывает редко. Еще не начав писать дневник, мы стали спорить о том, как это делается.
- Конспективно, - утверждал Слава, - приводить записи в порядок будем дома.
- Дома у меня жена и дети, - возражал Сергей, - надо сразу готовый текст писать.
Через четыре дня борец за конспективный стиль лежал на палубе и с ненужными фотографическими подробностями описывал тендровский переход.
- Это дневник! - втолковывал ему отец семейства. - Только факты!
- Я тебе не Маяковский, - звучала в ответ совершеннейшая правда, - я своей песне на горло наступать не собираюсь. У каждого свой творческий метод.
- Верно, а нам нужен единый!
В достижении этого единства на двоих заключалась главная трудность. Примеры творческих дуэтов, начиная с Кирилла и Мефодия, не годились. "Кириллицей" пишут все: в методе не хватало новизны. Мы не были братьями, как Стругацкие, Гонкуры и Вайнеры, и не могли пожаловаться друг на друга общей маме. Наконец, в творчестве Ильфа и Петрова нас не устраивал прием решать судьбу героя жребием. Все-таки наши герои были живыми людьми…
Ну а если серьезно, каждый из нас по отдельности, наверно, все это давно бы к черту бросил. Есть в работе вдвоем одна вещь, более важная, чем все ее минусы: взаимная энергетическая подпитка.
Вдвоем мы как-то справлялись.
Когда же пробежала между соавторами черная кошка, вечер в Гель-Гью оказался описан дважды, а потом в дневнике возник и зазиял творческий прорыв.
Помню только, что невесело было у нас на борту на подходе к Керчи. Устойчивые пары "Даня-Саша", "Сергей и я" распались. Внизу, в каюте, под тремя одеялами кашлял и потел Данилыч. Точно помню, как перед входом в порт он сердито сообщил нечто непривычное:
- Завтра хоть до двенадцати спать можете. День отдыха устроим. Я болен, вот оно!..
Глава 8 В конце первого акта
I
Утром стало ясно, что Данилыч выздоравливает.
- Подъем! - неслось над Чушкинским коленом Керчь-Еникальского судоходного канала. - Через два часа отходим!
- Куда отходим? - Я неохотно выглянул из спальника. - Который час?
Оказалось, что "уже девять". Вчера перед сном судовой врач накормил шкипера и жаропонижающим, и снотворным; иначе, конечно, было бы "уже шесть". Экипаж молчаливо бунтовал, продолжая спать, и Данилыч прибег к монологу…
Греческое слово "монолог" в энциклопедии определено как "прием классической драмы - речь, которую произносит одно из действующих лиц большей частью самому себе, чтобы выяснить положение и душевное состояние других действующих лиц".
Данилыч трактовал это понятие иначе. Наше положение и душевное состояние были ему предельно ясны. Нельзя также сказать, что речь капитана предназначалась самому себе; но и не нам.
Монолог был обращен к неким безличным "тем, кто", "им" и "некоторым". Это придавало ему черты публицистичности, пугающей широты. Шкипер ничего не утверждал, никого не обвинял - он лишь размышлял вслух и, как Гамлет, бился над неразрешимыми загадками бытия.
- Зачем идти на яхте тем, кто спит? - риторически недоумевал он. - А если дрыхнешь, то зачем идти на яхте? Сидели бы себе спокойно дома. Спать или плыть - вот оно в чем вопрос!
Начинать утро шекспировской трагедией невыносимо. Я спрятал голову в спальник, но сладкозвучные периоды, усиленные эхом от бетонной стенки дока, настигали и там. Не отличаясь особой убедительностью, они были необычайно занудны и потому быстро вели к цели. Я решительно полез из спальника.
Сергей тоже не спал - но и не шевелился. Мешок с его телом лежал на палубе. Готический нос судового врача был обращен к небу. Я отвернулся.
- Вот оно так, во сне и жизнь пройдет! - с новой силой воззвал Данилыч. - Из люка показалось заспанное лицо Саши. Через десять минут мы с ним уже брели по Керчи, разыскивая погранзаставу. Что касается Дани, то он даже не проснулся.
II
Освещенный солнцем, город лениво вступал в воскресенье. Несмотря на ранний час, заметно припекало. Немногие прохожие держались в тени домов.
Как сильно разнится публика, дефилирующая по крымским городам! В Евпатории контингент смахивает на младших научных сотрудников. В Севастополе преобладает нечто военно-морское и командировочное. В Ялте можно встретить кого угодно - от товароведа до директора овощной базы. Далее к востоку, не считая пионеров "Артека" и писателей Коктебеля, ранг публики выравнивается. На отдыхе в Феодосии - полновесные представители простых трудящихся. И, наконец, в Керчи те же трудящиеся - уже не на отдыхе.
После лихорадочной экзотики курортов здесь веяло чем-то полузабытым. Сегодня Керчь отдыхала; но чувствовалось, что в отличие от Ялты недавно она и работала.
Погранзастава размещалась далеко от порта, на тишайшей пыльной улице. Дежурный долго не мог взять в толк, чего мы хотим.
- "Юрий Гагарин"? - недоумевал он. - Ну? Так зачем вы пришли?
- За "отходом", - твердо сказал Саша. - И "приход" зарегистрировать. Печать поставить.
- Мы печать не ставим. Вы, теперь куда?
- В Азовское море.
- Ну идите… Никакого отхода не нужно.
Мы, конечно, знали: Керчь - последний пограничный пункт на пути "Гагарина". Тем не менее в предлагаемую свободу не верилось. Мы вели себя, как два щегла в канун Дня птиц: дверца открыта, вылететь хочется… нет, страшно. В душе восхищаясь коварством сержанта, мы тупо требовали своего: "отхода", "прихода", печати.
Офицер, которого по настоянию Саши вызвал дежурный, подтвердил: идти можно когда угодно, и в Азовском море - куда угодно. Никаких контрольных сроков, никаких печатей. Хочешь - иди днем, хочешь - ночью; не хочешь - стой где хочешь.
Офицер усмехался в гречневые усы: ему льстила наша растерянность. Она показывала, насколько надежно нас вышколили его коллеги из Очакова, Железного Порта, Черноморска, Евпатории, Севастополя, Ялты и Феодосии. Я в последний раз оглядел серые кубы казармы и учебного корпуса, асфальтовые дорожки, жестяные призывы нести службу бодро - весь одновременно и уютный, и безликий мирок стандартной заставы.
Впереди была вольница внутренних вод. Странно: даже грустно немного.
После заставы Саша, разумеется, зашел на почтамт. Телеграммы не было.
Мы еще около часа бродили по Керчи. Город не блистал архитектурным излишеством. О былом величии столицы Митридата Эвпатора, грозного соперника Рима, ничто не напоминало. А ведь я знал, что вся земля, на которой стоит Керчь, изрыта древними гробницами; что в археологии существует специальный термин "керченские древности"; в Очакове и Одессе когда-то процветал даже промысел по их подделке, высшим достижением которого явилась продажа братьями Гохман - и не куда-нибудь, а в Лувр - фальшивой "тиары Сайтафарна"… Нельзя, кажется, назвать ни одного века, когда бы на склонах горы Митридат не шли бои за господство над Керченским проливом, не лилась кровь; и наш XX век, во время прорыва Эльтигенского десанта, превзошел в этом отношении все предыдущие. Но сейчас тут стояла тишина. Зеленые улицы дремали. Я обратил внимание на прелестную деталь - открытые двери магазинов были затянуты для защиты от мух рыбацкими сетями с мелкой ячеей.
III
На борту "Гагарина" шла обычная предстартовая сумятица. Нужно было долить горючего в баки, набрать пресной воды, докупить продуктов… Сломленная переменой планов, команда работала неохотно. Оппозиция в лице Дани и судового врача то и дело уединялась в каюте, не подозревая, по-видимому, что на палубе их прекрасно слышно.
- Ше ж спи до двенадцати?! - возмущенно шептал мастер по парусам. - Ше за дела, Сережик?!
- Логично. Сколько гнать можно? Чшшш?…
- Скажи ему ты, Сережик. А то я за себя не ручаюсь.
- Лучше ты скажи… Ничего, Даня, не выйдет. Эти двое за него же всегда!..
"Эти двое", то есть мы с Сашей, грустно помалкивали. Данилыч делал вид, что ничего не замечает. На мой взгляд, шкипера все-таки можно было понять. Нарушая планы дня, он оставался верен основной идее похода. Он спешил на Волгу. Жаль, что города так мимолетно исчезают за кормой - не успеешь и разглядеть; жаль, что капитаном как будто владеет одна мысль - "идти, пока идется"; но иначе яхта вряд ли уже была бы здесь, на пороге Азовского моря.
Но сейчас происходило, надо признать, нечто странное: четкого маршрута, например, не было.
- По обстоятельствам, - сказал Данилыч. - К вечеру выйдем из пролива; может, станем заночуем, может, ночью пойдем…
- Восточным берегом пойдем или западным?
- Разумеется, восточным!.. А может, и западным.
Все это начинало отдавать неразберихой. Вдобавок ко всему около полудня задул сильный норд-ост. Выход "Кометы" сообщения Керчь - Жданов, стоявшей недалеко от "Гагарина", в связи со штормовым предупреждением был задержан.
- Давайте я хоть карту Азовского моря на "Комете" пойду перерисую, - хмуро предложил врач-навигатор.
- Зачем? Что, у нас карт этого Азова нет?
Карт Азова было две: одна - восточной части моря и одна - Таганрогского залива. Западная часть отсутствовала.
- Так что, не нужна карта? Не идти?
- Как хочешь, вот оно. Тебе надо - иди…
"Гагарин" наконец отвалил от причала. Карта была срисована наполовину, ветер крепчал. Сразу по выходе из порта стало неуютно. Резкая встречная волна пенилась и кипела даже в проливе; стуча мотором, яхта с трудом пробивалась вперед.
Прошло часа полтора.
- Что будем делать? - неожиданно прокричал шкипер.
- Что "что"?..
- Ну так… сделаем, как вы хотите. Можем где-то стать, можем и вернуться… Давайте вместе решать.
Момент для дарования демократических свобод был выбран крайне неудачно. Кто-то предложил ночевать в проливе, другой - в море, третий - за мысом… Данилыч на все соглашался.
- Как хотите… я имею в виду… как хотите.
Команда была в недоумении. Дисциплинированный Саша интересовался, куда же все-таки править.
Слабость капитана объяснялась болезнью: вид у Данилыча был все еще неважный. Я почувствовал, что нужно вернуться, и постарался внести это предложение максимально твердым голосом. Никто не возразил. Саша тут же повернул руль. Мы быстро проделали обратный путь по ветру и вскоре бесславно стояли у того же причала, под сенью той же зловещей горы Митридат. На задержанной "Комете" ехидно засмеялся вахтенный.
День был изломан и на две трети выжит. Потянулась цепочка мелких неудач: Даня из-за какой-то ерунды снова "поцапался с батей". Сергей хотел позвонить в Одессу, но пришел ни с чем. Я безуспешно ловил бычков, у Саши впервые пригорел ужин… Мы молча поели и сразу улеглись.
После заката ветер еще усилился. Я лежал в темноте на крыше каюты и думал о том, что путешествие - любое путешествие - похоже на пьесу. Ты и автор, и актер на первых ролях, и зритель. Природа и история местности - тема, сырой материал; погода, пограничники, некстати подвернувшаяся мель создают канву, внешние коллизии; но от тебя и твоих спутников зависит, приобретет ли действие связность - или рассыплется. Черт бы побрал нашу нудную, несценичную, неталантливую ссору; и черт бы побрал уважаемого шкипера! Сегодня он погрешил против драматургии. Конец пути по Черному морю требовал отдыха, паузы, антракта.
А то актеры уже начали в ролях путаться. Прежние отношения развалились, зато как трогательно спелся "Сережик" с "Данечкой"! Плевать… тут мне стало жарко, я расстегнул спальник. Плевать. Мне теперь зато Саша остался. Интересный человек.
В пьесе похода матрос Нестеренко, разумеется, герой-любовник: Данины намеки на подходе к ложному Меганому эту мою догадку окончательно подтвердили. Остальное - письмо, телеграмма, причины бегства от любимой на яхте, роль Дани - пока неясно. Правда, мысленно я уже создал несколько гипотетических конструкций Сашиной истории, но… Но.
Версия реалистическая: Саша влюблен в нее, она же его, педанта, на дух не переносит. Однако держит на поводке - жди письма, жди телеграммы, может быть, я тебя вызову. Даня безуспешно пытается открыть другу глаза, злится, ссорится… Возможен романтизированный вариант: они любят друг друга, но родители против. Она пишет: "Кажется, маму (!) удастся уломать. Жди телеграммы". Даня, близко с мамой знакомый, понимает всю безнадежность этих надежд, злится, ссорится… Наконец, в натуралистической версии я предусмотрел и такую возможность: Саша сбежал от опостылевшей девицы на яхте, а она ему пишет: "Дорогой! у нас, кажется, будет ребенок!" И Саша, как порядочный человек… А Даня?..
Неубедительно как-то. Несовременно. Оба матроса - молодые ребята, в дни мира любившие, тайком от Данилыча, подключать к аккумулятору магнитофон. И по очереди слушали через наушники "хард-рок", хотя шкипер утверждал, что аккумулятор от этого садится… Простой факт, который как-то не совмещается с моими вариантами. И потом, ни одна из версий не отвечает на вопрос: что же Саша надеется приобрести, участвуя в походе на яхте? Хотя бы в связи со своей любовной историей?