IV. Секретный агент штаба
- Который час?
- Еще нет часу. Рано. Вам некуда торопиться. Ваш рассказ так интересен.
- Все равно, сегодня его не кончить… Да и вообще, если все перетряхнуть в памяти, то хватит надолго. Вы понимаете, что тут важны не только факты, но и переживания.
Когда птица бьется в западне, разве интерес в западне или даже в самой птице? Да, так вот… В эту ночь я стал нелегальным. Михаил Иванович Зверев умер, и вместо него появился на свет человек с тремя "р" - "Владимир Владимирович Брыкин". Запоминается тоже легко.
Странная вещь! Ведь не слова же делают человека, и не в случайном имени заключена тайна и сущность его жизни. А вот подите: пока я был Михаил Иванович, все казалось на своем месте. Но стал Владимир Владимирович - и в душе родилось какое-то новое ощущение. С этих пор я стал чувствовать себя, как на маскараде. Я и в то же время не я. Вот я пойду по улице, вот встречу знакомого, я должен поклониться… - я не должен поклониться, я не смею этого сделать! Это будет глупо и удивительно, потому что с этим человеком был знаком Михаил Иванович - Владимир же Владимирович его не знает, он никогда его не встречал, Владимир Владимирович ему никогда не был представлен, он - новое, только что рожденное лицо, и теперь все, что знал, имел, любил и помнил капитан Зверев, потеряно навсегда. Все это умерло…
На Сергиевской я провел плохую ночь. Убийство, новая квартира, незнакомый человек с бородой, в роговых очках, чужая комната, чужая кровать, а наутро новое назначение… Какое? Я шел в неизвестность с новым именем, новый человек для неведомых дел. Какой тут сон! Феофилакт Алексеевич утром позвал меня к чаю.
- Ну как? Ознакомились с вашим новым документом? Усвойте его твердо! А теперь, Владимир Владимирович, вы должны отправиться в главный штаб…
- На Морскую?
- Нет, на Невский. Рядом с магазином главного штаба - ворота. Подниметесь в верхний этаж. На двери увидите: "Информационное бюро. Отдел печати". Войдете и вызовете Леонтьева. Когда он назовет свое имя, вручите ему эту карточку. Вы становитесь секретным агентом и будете командированы в Финляндию… Ну, вот и все… Впрочем, нет. Чуть не забыл. Торгуйтесь и требуйте в настоящей валюте. С Богом!
Мы попрощались. На визитной карточке стояло: "Адольф Христианович Гарф". У меня мелькнула тревожная мысль:
- А если меня спросят что-нибудь об этом таинственном Гарфе? Кто он? Брюнет? Блондин? Старый? Молодой? И потом: что за человек этот чернобородый Феофилакт Алексеевич без фамилии, незнакомец, ни разу не назвавший себя? Неясно мне было и другое: что это за "настоящая валюта"? Но размышлять поздно. Возврата нет. Ничего нет! Нет даже самого капитана Зверева. Теперь в мире существует только убийца Томашевского, скрывающийся под именем Брыкина.
И тотчас же внутренний голос спросил:
- А если бы не это, ты не пошел бы, не исполнил, нарушил слово?
Но ответ тверд:
- Пошел бы - непременно.
Открываю подъезд, подымаюсь по лестнице. На площадке - двое в пулеметных лентах:
- Куда!
- В информационное бюро.
Внимательно оглядывают:
- Хорошо. Идите, но назад не выпустим.
Наконец, распахиваю дверь в отдел печати. Огромный швейцар.
- К кому?
- Нужно видеть Леонтьева.
- Вот приемная.
Странная комната! В ней - три окна, четыре двери, в ней нет ни стола, ни стула. Жду недолго. Сзади меня голос:
- Что угодно?
- Нужно видеть Леонтьева.
- Это - я.
Я поражен. Свирепое лицо, тяжелый, напряженный взгляд, на поясе - две револьверных кобуры. Я вручаю карточку. По его лицу пробегает мгновенная улыбка.
- Рекомендация хороша. Сейчас я позову товарища комиссара.
Он уходит. Через минуту он появляется из другой двери вместе с кожаным человеком.
- Мешкать нечего, - говорить комиссар. - Пойдемте!.. И я вижу, как меня выводят в левую, в третью дверь. Я прохожу мимо комнаты и чувствую, как из угла на мне внимательно, зорко и неподвижно остановился чей-то взгляд. Я поднимаю глаза и вижу какого-то морского офицера. Мы идем дальше.
- Вот здесь, - говорит Леонтьев. - Садитесь!..
Стены покрыты картами. На них то там, то здесь синий и красный карандаш обвели круги.
- Куда же вас направить? - задумчиво произносит комиссар. - Какие языки вы знаете?
Я отвечаю:
- Немецкий, французский…
И вдруг неожиданно для себя бросаю:
- И немного финский.
Комиссар - блондин. У него - светлые синие глаза. Я спохватываюсь:
- А вдруг он сам - финн?
Но комиссар обрадован.
- Это хорошо. Тогда вас нужно командировать в Финляндию. Жаль, что с вашим знанием языков приходится давать такое поручение, но раз вы понимаете по-фински…
И вот мне объясняют, что я должен делать.
- На раутском пункте вас перевезут в Финляндию. Кто - сейчас узнаете. Вы должны явиться к Лайконену, адрес - вот. Задание ваше пока несложное: вы должны связаться с организацией красных финнов, а для этого явитесь к нашему резиденту Никольсону. Как и когда - вам скажут потом. Все ли вам понятно?
- Все.
- Теперь вы должны пойти сняться и представить нам три фотографических карточки.
Леонтьев дает мне адрес фотографа и пропуск. Через час я снова - в той же комнате, обитой картами. И тут начинается торг. Мне дают 4000 финскими, одну тысячу думскими и одну тысячу фальшивых финских бумажек. Я решительно заявляю:
- Нет. Я хочу получить 10.000 финских. Притом настоящих.
Я произношу это слово "настоящих", и мгновенно мне вспоминается наставление Феофилакта Алексеевича. Так вот что значит "настоящая" валюта! Уступают не сразу. Комиссар старается сбыть фальшивые. Я упираюсь. Тогда он начинает навязывать думские. Но и думских я не беру. Наконец, я решительно заявляю:
- Когда речь идет об интересах рабоче-крестьянской власти, надо быть во всеоружии не только веры в ее дело, но и во все средства для достижения нашей цели. Я не верю ни в фальшивые финские, ни в думские. 10.000 в настоящей валюте!
И комиссар соглашается:
- 9.000 финских и одна - думская.
- Пусть!
Через минуту у меня - деньги и готовое удостоверение. В нем: "Всем представителям рабоче-крестьянской власти и ее учреждениям предписывается всесторонне и всемерно оказывать содействие служащему главного штаба, Владимиру Владимировичу Брыкину".
Я ухожу. Меня сопровождает Леонтьев. Мы проходим через соседнюю комнату, на меня опять пристально смотрят глаза таинственного морского офицера. Чрез четвертую боковую дверь мы попадаем в знакомую пустую комнату без мебели. Леонтьев наклоняется к моему уху.
- Будьте милым, привезите из Финляндии башмачки моей восьмилетней девочке.
Еще тише:
- Лайконен - наш. Это князь Чарвадзе. Помоги вам Господь!
На другой день я - у князя. Он обворожителен. Мне нравится его спокойный и уверенный тон. Меня он спрашивает:
- Ваша фамилия?
- Брыкин.
- Неправда!
Я молчу. Тогда он подходит к столу, выдвигает ящик и приносит мне две моих фотографии. Я говорю:
- Михаил Иванович Зверев.
Я сам удивляюсь, что существую, что на свете есть еще Михаил Иванович. В эту минуту Чарвадзе мне кажется особенно близким, почти родным, единственным человеком в мире, в присутствии которого я еще остаюсь прежним, подлинным, настоящим, а не поддельным, фальшивым, выдуманным лицом в маске, с так чуждо звучащим для меня именем "Брыкин".
Поздний вечер. Мы сидим вдвоем. Ночью я выеду. Под утро меня перетолкнет красный финн на тот берег.
- А этого финна - бойтесь! Это - ихний. Ни одного лишнего слова!
Наконец, часы бьют 12. Я встаю, мы прощаемся, я выхожу на двор, огибаю забор. В темноте я различаю лошадей. В последний раз оглядываюсь на огни дома.
Быстро мчат маленькие, крепкие, сытые кони. На пустынном небе неподвижно сверкает единственная звезда. Огненными стрелами взлетают и гаснут мысли. Но сердце спокойно. Будь, что будет!
Только по временам по телу пробегает дрожь. Должно быть, нервная.
Финн ударяет по лошадям. Бег усиливается. Мы подскакиваем на ухабе, и в тот же миг мой мозг прорезывает подлый и хищный оклик: "Стой!" Это я задремал, и у меня случилась слуховая галлюцинация. Позавчера так крикнул в воротах убитый Томашевский.
V. Испытание
- Ах!
Электричество потухло. - Зажигайте поскорей!
Даже в темноте я почувствовал, как Зверев вздрогнул.
- Сейчас зажгут! У меня это бывает часто.
Комната осветилась.
- Простите! Но я так привык к этим странным сигналам.
- А! я понимаю. Оцепленный район? Было?
- Не торопите! Все было… Да, так об этом… Ночь памятна. Конечно, это была только слуховая галлюцинация. Прошло - и все стало ясно. Яснела даль, яснела мысль.
Но кто же едет со мной? Кто он, который везет меня… куда?
Тогда я спросил:
- Кто вы?
И вдруг гибкое тело, улыбающееся лицо, легкий смех:
- Я - адъютант Рахии.
Боже мой! Рахия! Страшное имя! Я знал его. Кровожадный, ожесточенный, кем-то и чем-то навсегда озлобленный в этом мире, помесь дерзости и хищничества, Рахия! Это - его адъютант! С ним я еду. Сердце сжимает страх. Неслышно скрипят мои зубы. Вот кому я передан. Но сдержанность! "Брыкин", успокойся! Молчи, сердце! Владимир Владимирович, улыбнись!
Мелькают странные мысли, встают безумные сопоставления:
- У меня на козлах - Дзержинский.
- Не наш, так их.
Меня везут… Куда? Верить или не верить? Возница - адъютант Рахии - оборачивается ко мне:
- Ну, а вы кто?
Смеется.
- Ну, кто я. Известно: большевик!
Улыбается. О, эта улыбка! Как хорошо было бы сейчас в этой снеговой пустыне прикончить этого человека, и не будет ни следа, ни воспоминаний и даже угрызений совести. Михаил Иванович, вам это не в первый раз? Вы уже убили? В чем дело? Выньте револьвер! Но нет! Приказ, повиновение, дисциплина, назначение!
Режут сани пушистость снега. Полозья не скрипят: так легок ход. И мыслей нет. Летим по берегу, вдоль границы, по болотам - вот и река Сестра. Какая пустынность! Какая белизна! Наконец, пограничный пункт. Он называется: Рауту. Это слово для меня не ново: оно было указано князем. Останавливаемся. Я говорю про себя:
- Слава Богу!
Увы, преждевременно. Путь далек. Мы мчимся дальше. Наконец… Приехали. Никогда не забуду этих минут. Комендант… слышали такое имя…
- Какое?
- Котка! О, замечательный человек!
Высокий блондин. Синие металлические глаза. В каждой черте - решимость. Я вхожу. Он оглядывает меня с головы до ног.
Он говорит:
- А! Наш!
И в тот же самый миг двое вводят белокурого человека. Адъютант Рахия - около меня. Он хохочет. Удивительно! Что смешного? Оказывается, это двое финских красногвардейцев поймали белого финна. Он входит, и на его лице написана одна равнодушная готовность умереть. Губы сжаты. Голова закинута назад. По-моему, шапка сидит немного нескладно. Этому человеку не надо смотреться в зеркало!.. Перед смертью никто не смотрится в это страшное стекло! Он знает, что через несколько минут его голова разлетится вдребезги.
Металлический и спокойный, Котка встает. Я напрягаюсь. Я слежу за каждым его движением. Наконец, не выдерживаю. Обращаюсь к моему вознице, адъютанту страшного Рахии. Я прошу:
- Будьте добры, переведите мне все, что будет говорить товарищ Котка.
Он дружелюбно треплет меня по плечу:
- С удовольствием! А любопытно?
Я собираю все мускулы лица, чтобы изобразить улыбку. Я говорю:
- Я думаю - интересно! Хе! Смерть врагов - наша услада. Ха! Чем меньше будет их, тем больше нас.
И сразу вздрагиваю. Вздрагиваю от лжи, от внутреннего беспокойства и от неожиданного окрика - Котка требует:
- Револьвер!
Я боюсь, что мои нервы не выдержат. Неужели это случится при мне? Но ничего нельзя сделать. Я не могу схватить за руку этого страшного человека. О, если бы сразу встать, сжать это горло, смять и, подняв его револьвер, расстрелять весь барабан в голову, в сердце, в живот, потому что я знаю: это - смертельные раны. Я знаю.
Но - нет! Я молчу. Напряженный, исступленный, взбешенный и в то же время покорный, выдавливая сочувствие на лице, я вдруг чувствую на себе устремленный, стальной взгляд Котки. Котка говорит:
- Ха, так ты - белый?
И вдруг приказывает:
- Лицом ко мне! Затылком в стенку!
Неподвижность. Точность. Белый финн - у стены. На мгновение мне кажется, что он старается вдавить заднюю часть своего черепа в эту белую каменную стенку. Всем сердцем, всем напряжением моих нервов, моей бедной любовью и теми остатками героизма, которые теплятся в человеческой душе, я хочу, я желаю, порываюсь его спасти, заслонить, вырвать этого человека из рук проклятой и подлой смерти.
Раздается выстрел.
Не прямо, а вкось (в этот момент я ловлю себя на трусости), - внезапно оглушенный, я смотрю туда.
- Слава Богу!
Пуля вонзилась около виска. Я спрашиваю себя:
- Случай?
Но в этот момент Котка стреляет вторично. Пуля - над головой белого финна. Третья, четвертая, пятая. Мои ежесекундные вздрагивания. Я сам прощаюсь с жизнью.
- Нет!
Мы живы оба - и я и он, - и только окружность из пуль обрамляет гордо закинутую, ни разу не дрогнувшую голову. Светлые глаза глядят смело и вызывающе. Два барабана расстреляны. Котка требует второй револьвер. Адъютант Рахии смеется… Браунинг подан. Еще раз я внутренне содрогаюсь.
- Вот!
Раздается выстрел… Темно-синяя густота, в которой я читаю ненависть, оскорбленность и последнюю решимость, этот взгляд обезумевшего палача останавливается на мне. Секунда… Взгляды встретились. Я отвожу свой. Мне страшно, больно и обидно… О, если б!
Но - сдержанность! Молчание! Тишина! А может быть, убить? Так просто: вырвать револьвер, и никакого Котки нет! Да!
Но рядом - адъютант, в соседней комнате - красногвардейцы…
- Михаил Иванович, расчет! Михаил Иванович, уравновешенность!
…Трах!
Мысли, чувства, надежды, весь пламенный круг, очерченный местью, бездной и мужской силой, пролетают, как мелькнувшее и погибшее сознание. Вновь произнесено неизвестное слово.
Хохочущий адъютант Рахии переводит:
- В профиль!
И я вижу, как белый финн сделал:
- Раз-два!
Щелкнул каблуками. Все то же: закинутая голова, надменность черт, спокойствие. Белый финн теперь стоит к нам в профиль.
…Трах!
Раздается выстрел. Мельком взглядываю. Котка напружен. Сквозь рукав я ощущаю злое острие локтя, упор для верной стрельбы.
- Кончено! - говорю я про себя. Одна, другая, третья, четвертая, пятая - пули осыпают зигзаг (страшный зигзаг!): пули вычертили профиль человека, приготовившегося к смерти.
Вдруг резким движением Котка откидывает револьвер. Он ударяет его о противоположную стену. Из уст Котки вылетает:
- Ох!
Белый финн недвижим. Убит? Оглушен? Издевается?
- О, чудо мое! - хочу я крикнуть.
Но встает сам Котка, и, обращаясь к белому финну, он говорит:
- Ступайте! Но на советскую границу не пущу. Вернетесь к нам! Вы - спасены. Запомните: отныне ваш Бог - страшный Котка. Расскажите вашим белым мерзавцам о том, как хорошо стреляет Котка…
Он вызывает красногвардейца. Короткий приплюснутый нос под огромной меховой шапкой, пустые глаза. Котка еще раз говорит на неизвестном мне языке. По-фински! Я спрашиваю адъютанта Рахии:
- Что же он сказал?
- Котка сказал: перевести к нашим так, чтобы навек забыл все.
Что это значит? Мне не надо долго задумываться над этим вопросом. Через несколько минут я слышу выстрел. Нужно ли было так долго мучить человека, вычерчивая его череп, его голову, его профиль с такой беспощадной меткостью?
- Прощай, гордец! прощай, смелая душа! прощай, герой! Я тебя не защитил, я не спас тебя. Да будет проклято мое имя!
VI. "Тайна и кровь"
Подергивалось нервное лицо, глухой голос то звенел, то погасал. Ноты злобы прорезывали воздух небольшой комнаты. Было накурено. Я открыл форточку. Вполз робкий свет зачинавшегося предутрия. Только тут я заметил впервые морщину, просекшую этот молодой лоб.
Зверев рассказывал:
- Проклясть себя нелегкое дело. Проклясть - значить восстать. И, действительно, душа восставала против себя, людей всего мира, против Бога. Оставался один выход: найти пути к примирению, подчиниться и твердо идти до конца. Да, но путь длинен!
От Котки меня везут на кавалерийскую заставу. На миг мне кажется, что я примирился со всем. В вечернем сумраке, среди обширности полей, под низким небом наступает успокоение. Как хорошо я поступил, сдержав себя до конца! Убить Котку?.. Разве мало палачей, кроме него! Ровно бегут сани. Бегут и часы. Снег рассеивает тревогу. Он дарит мудрость. Вот пройдет еще час, и я - на том берегу. Рядом со мной в санях едет адъютант Рахии. Мне все равно. Мое сердце безгневно. Должно быть, я очень много пережил за один час пребывания у Котки.
Адъютант говорит:
- Сейчас станешь на лыжи.
Через четверть часа мы - я, он и двое красно армейцев - несемся на лыжах к границе. Лес, белизна, тишина, азарт. Умерли даже предчувствия. Ни страха, ни злобы, ни надежд. Человеку дано еще великое спасение в равнодушии и покое. Вот и обрыв реки. Мы - на опушке.
- Тише!.. - говорит адъютант. - Смотрите! Вот…
Он показывает мне на тускло виднеющуюся деревню.
- Видите, огонек в хате? Туда и держите направление. Это - наши.
Отдаю парабеллум. В левом кармане полушубка у меня остается браунинг. Мы прощаемся. Бесшумно удаляются мои спутники на лыжах. Чрез несколько минут я перейду границу.
Я опускаю руку в боковой карман, вынимаю мои фальшивые документы, я с наслаждением разрываю их на мелкие клочки. Одна из этих бумаг, во всяком случае, неплоха. Она давала мне право неприкосновенности. Секретный агент главного штаба Владимир Брыкин не мог быть обыскан даже самым могущественным чекистом. Послужной список капитана Михаила Зверева я извлекаю без труда. Он у меня зашит в поясе. Если б был обыск, эту бумагу нашли тотчас. Но нет! Жизнь идет в заколдованном и странном кругу: меня нельзя обыскать, а я с двумя фамилиями, с двумя документами, я - красный и белый, ходячий подлог, и именно потому, что я - подлог, я неприкосновенен. Все спуталось. Помоги мне, Боже, не сойти с ума!
Иду по тропе. Лес остался сзади. Вдруг окрик. Как странно - на немецком языке:
- Halt!
Почему не по-фински? А не все ли равно!.. Два финна требуют у меня паспорт. Это - белые. Меня препровождают в деревню… 5 часов утра. Но в избе, на которую указывал адъютант Рахии, все еще мерцает огонь. Неожиданность. Вот чего я ни в каком случае не мог предполагать. Двое белых меня ведут в эту самую хату. Все спуталось. Мы входим. Солдаты говорят с хозяином. Он переводит это так:
- Они спрашивают: есть ли у вас деньги? Показывайте 600 марок. 500 вы имеете право держать у себя, 100 - им.
Я вынимаю из кармана 600. Все кончается быстро. Оказывается, меня должны переправить на пункт. Снова идет разговор между задержавшими меня финнами и хозяином хаты. Он объясняет:
- Они спрашивают: не наймете ли вы лошадь? Идти далеко.