- Ну, я вообще, Екатерина Кузьминична! - Нутряков помахал в воздухе рукой. - Говорю же: может быть, и не знаете, ни на чем ведь не настаиваю. А с другой стороны, могли и знать, видеть…
- Не знаю никакого Родионова, - жестко сказала Катя. - Ну а что он? В чем провинился?
- В чем провинился? - Нутряков смотрел Кате в глаза. - Да как вам сказать, Екатерина Кузьминична… Следствие покажет. Я полагаю, Конотопцев с Евсеем смогут заставить заговорить этого Родионова и того… второго.
У Кати ухнуло сердце. Неужели Павел не сумел уйти незамеченным? Неужели и он попал в руки повстанцев?! И если Степан не выдержит пыток…
- Ну что вы мне рассказываете какие-то жуткие вещи, Иван Михайлович? - Она капризно надула губы. - Пригласили женщину покататься, подышать свежим воздухом, а сами… Ну-ка, догоняйте!
В знакомом уже штабном доме на Новой Мельнице Катю с Нутряковым ждали голова политотдела Митрофан Безручко и представитель антоновского штаба Борис Каллистратович. Борис Каллистратович улыбнулся Кате, встал, склонив голову, а Безручко на все это "представление" глядел насмешливыми глазами, посмеивался в пышные вислые усы. С бабой можно и попроще…
Штабные расселись за столом, пригласили и Катю. Она села, расположенно поглядывая на мужчин. Спасибо, - было написано на ее лице, - что пригласили меня сюда, что считаетесь со мной, и я могу хоть в чем-то помочь вам, мужчинам…
"Если Степан и Павел в их руках, то зачем это совещание, или что они тут затеяли? Проще ведь устроить очную ставку, допросить! Донесение написано моей рукой, пусть и в зашифрованном виде…"
- Как вам здесь живется, Екатерина Кузьминична? - вежливо поинтересовался Борис Каллистратович, изобразив на лице улыбку.
- Прекрасно! - воскликнула Катя. - Прогулялись вот с Иваном Михайловичем по морозцу, дохнуло какой-то прежней, человеческой жизнью…
- Да-да, вы правы. - Борис Каллистратович погрустнел, глянул с тоской за окно. - Была жизнь, была-а… Ну ладно, все еще впереди. Мы вас, Екатерина Кузьминична, если позволите, пригласили вот по какому поводу…
- Да-да, конечно. - Катя закурила. Сидела прямая, строгая, поглядывая на всех с некоторой холодностью. Она видела, что тон ее и взятая манера поведения действуют на штабных и их гостя должным образом, тот же Безручко слушал разговор с почтительным вниманием, приоткрыв рот. Серьезность была и в глазах Нутрякова.
- Учитывая вашу принадлежность к партии эсеров, - продолжал Борис Каллистратович, - мы просили бы вас провести кое-какую работу как в наших полках, так и за пределами территории…
"Им нужно, чтобы я куда-то съездила. Зачем?"
- …территории, какая сейчас находится под контролем дивизии Ивана Сергеевича. Ваше участие в делах Новокалитвянского полка в качестве помощника начальника канцелярии… - представитель штаба Антонова иронично скривил губы, - дело, конечно, важное, но, полагаю, вы можете принести гораздо больше пользы нашему движению.
- О чем конкретно вы меня просите, Борис Каллистратович?
- Во-первых, выступить перед началом боевых действий в полках с… э-э… такими, знаете ли, популярными лекциями о целях нашего движения, о борьбе с большевиками, о шатких платформах, на которых пока еще держатся Советы…
"Значит, скоро начнутся бои. По-видимому, антоновец приехал кое о чем договориться со штабом Колесникова. Возможно, они начнут первыми…"
- Кроме того, нам важна и поддержка эсеров в самом Воронеже. Как нам известно, Воронежский губкомпарт весьма неоднороден по составу, в его среде, вероятно, можно найти и сочувствующих нам людей. Но мы вовсе не хотим подвергать вас опасности, заставлять вас лезть в самое логово большевиков. Достаточно будет, если вы побываете в самом городе и встретитесь там с некоторыми представителями эсеровской партии. Кое-кого мы вам назовем, возможно, и у вас есть старые связи…
"Им нужно проверить меня. Но зачем посылать в Воронеж?! Я могу элементарно сбежать".
- Сомневаюсь, что смогу видеть кого-нибудь из старых друзей по партии, - сказала Катя. - Прошло время, многие были на нелегальном положении…
- Сейчас многое изменилось в городе, Екатерина Кузьминична. Действия наших армий, успех дивизии Ивана Сергеевича - это прищемило большевикам языки, они просто в панике. Ленин, насколько мне известно, мечется там, в Кремле, шлет во все стороны гонцов с чрезвычайными полномочиями ЦК… ха-ха-ха… Да что с этими полномочиями, когда Россия трещит по швам!
- Куда конь с копытом, туда и рак с клешней, - басовито захохотал, заколыхался рыхлым телом Безручко. - Тьфу, мать вашу за ногу!..
"Им нужно, чтобы я с кем-то встретилась в Воронеже. Но прекрасно понимают, что эта моя встреча ничего не решит. Значит… да-да! Они дают мне возможность повидать своих. Зачем?"
- Если нужно, я поеду, - сказала Катя.
- Это не сегодня и не завтра. - Борис Каллистратович откинулся к спинке стула, сложил на груди руки. - Думаю, числа двадцать восьмого… Мы вас перебросим.
- Лучше по железной дороге, Борис Каллистратович, - сказал Нутряков. - Незаметнее. И садиться на поезд не в Россоши, а южнее, ближе к Кантемировке.
- В Россоши, господа, Екатерине Кузьминичне носа нельзя показывать, что вы! - Представитель антоновского штаба сделал возмущенные глаза. - Вы же прекрасно знаете, что именно с этой станции… - Он осекся на полуслове.
"Россошь. Там штаб красных частей. Там сосредоточиваются наши войска. Наконец, Россошь - крупнейший железнодорожный узел, от него рукой подать до Лисок…"
- Ну мы, вообще-то, не делаем от Екатерины Кузьминичны секретов, - неестественно как-то улыбнулся Нутряков, и Катя поняла, что с ней завели неуклюжую, хотя и продуманную игру. Итак, им нужно, чтобы она, с л у ч а й н о получив информацию, передала ее в Воронеже своим. Так что же это за информация?
- Если бы я не доверял Екатерине Кузьминичне, я бы рта не раскрыл в ее присутствии, - обиженно дернул плечами Борис Каллистратович. - Вы что, за мальчика меня принимаете, господа офицеры? Слава богу, с пятого года погоны ношу.
"Вероятно, они хотят нанести объединенный удар по станции… Но Россошь ли? Это же строжайшая военная тайна, чтобы так вот "проговориться".
- Тебе виднее, Каллистратович, - прогудел Безручко. - Мы тут люди маленькие.
- Ну, люди маленькие, а дела вершите большие. Не скромничай, Митрофан. На вас вся Россия смотрит. Шаг вы сделали заметный, вся Тамбовщина с надеждой вздохнула. Теперь Мордовцева этого надо разгромить окончательно и - честь вам и хвала. А мы вам поможем. И начать надо именно с той станции, о которой говорилось. Дату согласуем.
"Они откровенно внушают мне, что готовится объединенный удар по Россоши, по штабу наших частей, - думала Катя. - С одной стороны, это может быть просто дезинформация, чтобы сковать на какое-то время действия красных, чтобы вынудить их усиливать оборону, тем самым отвлекать часть сил от участия в разгроме повстанцев. С другой стороны, это похоже на правду, ибо логично первыми напасть и разгромить красных, пока к ним не пришло подкрепление. С третьей же стороны, они проверяют меня, хотят знать, видеть, ч т о я буду делать с их сверхважной информацией, куда пойду или кто придет ко мне. Да, пожалуй, это самое вероятное. Ни в какой Воронеж они, разумеется, посылать меня всерьез не собираются".
Катя внимательно слушала, о чем говорили штабные, но разговор дальнейший крутился все вокруг одной и той же мысли - с какого полка лучше начинать "политические беседы представителя эсеровской партии Вереникиной". Выходило, что самый отсталый в политическом отношении полк - Дерезовский: он и деревню-то свою взять не сумел, прячется в лесу от отрядов самообороны и чоновцев, и командир там, Ванька Стреляев, - пентюх, каких поискать, жрать только любит да баб щупать. Вот в него, в этот полк, и надо ехать в первую очередь. Лучше, если и ты, Митрофан, поедешь с Екатериной Кузьминичной, так солиднее, а то, глядишь, бойцы и слушать ее не будут…
Говорил, в основном, Борис Каллистратович, Безручко с Нутряковым мотали головами, соглашались, а Катя щурила глаза, думала о своем.
Потом она спросила у Безручко, как, мол, жинка Ивана Сергеевича поживает? Ей тогда, на свадьбе, плохо было, помните? И начальник политотдела кивнул - как же, как же!.. А ты бы сходила до нее, Кузьминишна, проведала, чи шо? А мы тут, покамест, покуримо…
"Умница ты, Катька! - сказала себе Вереникина. - Точно рассчитала. Нутряков бы, пожалуй, и не отпустил к Лиде. А этот боров подыграл мне…"
Лида стояла в дверях, ждала ее. Бросилась к ней в объятия и то ли плакала, то ли смеялась от счастья.
- Я знала, что ты придешь, знала! - шепотом говорила она. - Видела, как вы приехали, как закрылись в горнице…
- Говори нормально! - быстро приказала Катя. - А что хочешь передать - вполголоса, нас у двери подслушивают.
Они заговорили в полный голос; Катя спрашивала о здоровье Лиды, та отвечала, что голова что-то болит, мало бывает на свежем воздухе, вот приедет Иван Сергеевич, она попросит прокатить ее на санках. Так хочется свежего ветра, чистого снега…
- Катя, они что-то задумали против тебя, - шептала Лида в следующую минуту. - Я слыхала, но не поняла. Кто, говорят, эту девку раскусит, тот ее и… Поняла?
- Да ты бы хоть во двор почаще выходила, - громко советовала Катя. "Ну вот, правильно я думала. Не верят они мне, решили организовать проверку…" - Без свежего воздуха ты, милая, зачахнешь, и Ивану Сергеевичу нравиться не будешь.
- Чтоб он сдох, кобелина! - у Лиды брызнули из глаз слезы.
- А хорошо у тебя тут, тепло и чисто, - говорила Катя и приказывала лицом, руками: успокойся, мне нужно с тобой поговорить! Ну!..
- Катюша, обоз идет с оружием в Старую Калитву, - снова шептала Лида. - Я подслушала: через Новохоперские леса, потом на Калач, мимо нашей Меловатки, через Дон… Где - не поняла. Идти будет только по ночам, тридцать почти саней и подвод с охраной. Поняла?
- А ты поняла, что нельзя все время взаперти сидеть? - спрашивала Катя, а сама кивала головой: поняла, мол, молодец.
- Филимон! - крикнула в дверь Лида. - Принеси-ка нам чего-нибудь поесть. Да поживей!
- Вот ты уже как с ними, - улыбнулась Катя, обняла Лиду.
"Бедная, ну как бы ее поскорее отсюда вызволить!.."
…Назад, в Новую Калитву, Катю сопровождал Опрышко. Телохранитель Колесникова молчал всю дорогу, тяжело хлюпал на медлительном своем коне чуть сбоку дороги; молчала и Катя. Разговаривать ей с угрюмым этим мужиком не было никакой нужды и охоты, да и не до него. На душе по-прежнему тревожно: что со Степаном? Что с Павлом? Кого из них схватили? И ее отпустили до поры до времени, вели с нею странный разговор в штабе… Что все это значит? И как теперь передать сведения об оружии для повстанцев - ведь точно известен маршрут движения обоза…
Солнце в этот час уже спряталось за тучи, краски вокруг поблекли, стало холоднее. Катя мерзла, поводила плечами - скорей бы "домой"…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
На осторожный условный стук в окно долго никто не отзывался, хотя Павел чувствовал, что кто-то стоит за занавеской. Он взвел курок нагана, постучал снова: раз-та-та… раз-та-та… Занавеска дрогнула, показалось испуганное женское лицо и тут же скрылось. "Чего тебе?" - услышал Павел приглушенный стеклом голос, сказал, что "ищет товарища своего по фронту, Степана, привет ему привез…" За окном послышались всхлипывания, дверь открылась, высокая худая женщина стала в дверном проеме, в руках ее были вилы.
- Степана забили, теперь за мной пришли, да? - в отчаянном плаче всхлипнула она. - Ироды проклятые, душегубы! И детишек вам не жалко.
Павел отпрыгнул в сторону от вил, сказал, что он не тот, за кого она его приняла, но женщина снова закричала, что из-за такого вот ночного человека и забили Степана, все допытывались у него - кто да что.
Павел понял сложность своего положения, отбежал за сарай, притаился. Итак, кто-то выдал Степана, его нет в живых, укрыться негде. Признаться его жене, посочувствовать и сказать, что Советская власть поможет ей… Нет, нельзя этого сейчас делать, с женой и детьми Родионова бандиты поступят точно так же, как и с самим Степаном. Где же он дал промашку? Почему его схватили и казнили?
Надо уходить, придется действовать самостоятельно. Но кто теперь передаст ему сведения от Кати? Вполне вероятно, что она узнала что-то новое, важное, а именно за этим он и пришел сюда. Нет, нет, уходить пока не нужно, надо посидеть здесь, в Старой Калитве, день-другой. Может, ему удастся поговорить с кем-нибудь из местных жителей, узнать подробности гибели Степана Родионова.
Остаток ночи Павел провел в поле, в стоге соломы. Когда рассвело, внимательно наблюдал за жизнью слободы весь день. По ней носились всадники, слышались какие-то команды, раза два прогремели выстрелы.
Карандеев мерз, пощипывал хлеб, раздумывал. Решил, что к вечеру переберется вон в тот, у дороги, сарай, оттуда удобнее наблюдать, хотя и опасней: дорога соединяла Старую Калитву и Новую Мельницу, по этой дороге, рассказывал Степан, Колесников часто ездит из штаба в слободу и обратно. Поехал бы он завтра…
В сумерках Павел обошел Старую Калитву по большой дуге, глупо было бы сокращать путь, лезть напрямую - собак в слободе великое множество. Снег, хоть и осел, был глубокий, по колено, и Павел скоро промок, к тому же у левого сапога оторвалась подошва. Нога заледенела, дорога показалась нескончаемой, новая уже пришла ночь, безлунная и холодная, а он все брел по безмолвной степи, чутко слушал округу, не теряя из виду далекие огни Старой Калитвы, досадуя на сапог и Федора Макарчука: тот, когда Павел переодевался в Павловске, клялся, что его сапоги крепче, надень да надень. Вот и надел.
В сарае у дороги он обосновался хорошо, зарылся в старую пропахшую тленом солому и скоро забылся тревожным полусном…
* * *
Повезло ему на третий день, к вечеру.
Павел в широкую щель между бревнами увидел вдруг группу всадников, выехавшую шагом из Старой Калитвы. Всадников четверо; один из них - на рослом рыжем жеребце - ехал первым, хорошо было видно его угрюмое, неулыбчивое лицо, добротный черный полушубок, серую папаху, белые ножны сабли на боку. "Колесников!" - ожгла Карандеева догадка, и он вскочил на ноги, подбежал к двери сарая, которую еще загодя осмотрел и подготовил - надо теперь лишь толкнуть ее ногой, и она повалится, освободит проем, в который он выскочит с бомбами в руках…
Колесников, ехавший с Безручко и двумя телохранителями, Опрышкой и Струговым, пришпорил вдруг коня, приближался к сараю быстро, хорошей рысью. Павел с бьющимся сердцем был наготове, считал метры - ну, ближе, ближе… Жаль, что Колесников оторвался от своих спутников, бомба достала бы и других, но делать нечего. Он откроет по ним огонь из нагана, на его стороне неожиданность, внезапность нападения, надвигающиеся сумерки. Будь что будет. Такой случай ему может больше не представиться.
Прибавили ходу и Безручко с охранниками, у самого сарая эти трое почти догнали Колесникова; Безручко хотел уже крикнуть атаману, мол, погоди-ка, Иван Сергеевич, дело есть, как вдруг выскочил из упавшей двери сарая какой-то человек в солдатской шинели, молчком метнул под ноги коня что-то круглое, небольшое, и тут же раздался оглушительный взрыв, за ним другой. Конь под Колесниковым испуганно заржал и грохнулся на скользкую санную дорогу, ударился вместе с ним о землю и Колесников, а человек из сарая открыл огонь по остальным.
Безручко, увидев упавшего Колесникова, тут же повернул своего громадного черной масти коня назад, в Старую Калитву. "Я за подмогой, ну!" - грозно крикнул он на увязавшегося за ним Стругова, но Филимон сделал вид, что не расслышал начальника политотдела, скакал, чуть приотстав от него, зябко втягивал голову в воротник полушубка - сзади гремели выстрелы. Кондрат Опрышко, коня у которого убило второй бомбой, лежал за его круглым вздымающимся животом, бил по сараю из обреза. Оставшись один на один с противником, Опрышко, опытный стрелок, видел, что положение у парня не очень-то завидное, и не сбеги Филька с головой политотдела, они бы накрыли его в два счета, если, конечно, у него нет больше бомб. Ах, черт, метко садит, метко!.. Кондрат охнул от неожиданной и резкой боли в правой руке, бросил обрез, стал сползать с боевой своей позиции в ложбинку, за голые сейчас кусты тальника.
Перестали сейчас стрелять и из сарая; Кондрат видел, как метнулась из двери быстрая серая тень - парень побежал низом, к заснеженному лугу, беря курс на лозняк и камыши. "Давай, давай, - злорадно думал Опрышко, наблюдая за беглецом. - Дальше Новой Калитвы не убегишь, сейчас подскочут Безручко с кем-нибудь, словят тебя как миленького…"
Он поднялся, схватил обрез, пальнул для острастки в сторону луга, с трудом уже различая бегущего по нему человека; оглядывая окровавленную свою руку (кажись, не сильно задело), пошел к лежащему Колесникову. "Как же это мы, а? Командира проворонили… И откуда он взявся, цэй хлопец?"
Колесников с разбитым лицом лежал под конем, рука его застыла на эфесе шашки. "Тут стрелять надо было, а он за шашку свою хватався", - неодобрительно подумал о командире Опрышко, наклоняясь над Колесниковым, вглядываясь в его залитое кровью лицо.
- Живой, Иван Сергеевич? - обрадованно и неуверенно спросил телохранитель, здоровой рукой поворачивая к себе Колесникова, и тот застонал, заскрипел зубами…
Павел, раненный в плечо, намеренно взял направление на лозняк и камыши в пойме Черной Калитвы. Он видел, что двое из группы поскакали к Старой Калитве, через пятнадцать - двадцать минут они вернутся, и не одни, за ним погонятся, а тот, что остался и стрелял в него, укажет именно сюда, в камыши. Времени мало, очень мало, из раны сочится кровь, левая рука не слушается, придется сражаться только правой. Еще есть одна бомба, но он оставит ее на самый крайний случай, когда надо будет кончить все разом. Есть еще один союзник - надвигающаяся темнота, на нее-то можно рассчитывать больше всего.
По нему больше не стреляли; Павел перешел на шаг, огляделся. Смутно виднелся сарай у дороги (остался в нем сидор с хлебом и куском сала), его трехдневное пристанище, его крепость. У сарая копошилась согнутая человеческая фигура, пальнула в его сторону, но Павел лишь усмехнулся - время этот стрелок упустил. "От камышей я пойду назад, вокруг Старой Калитвы, - думал Павел, на ходу оторвав клок исподней рубахи, зажав им мокрую, обжигающую плечо рану. - Они, конечно, кинутся сюда, по направлению к Новой Калитве, будут искать меня по берегу Дона, а я пойду назад, на север, там спасение…"
Он сделал, как решил: от камышей повернул под углом вправо, стал огибать слободу с затлевшими уже кое-где огнями, с занявшимся лаем собак, выстрелами. Значит, те двое уже подняли на ноги помощников, значит, его уже ищут… Ну, пусть ищут, пусть. Ночью не много найдешь, снег, кажется, пошел… А к утру он будет далеко от слободы. Только бы не подвела рана, только бы удалось остановить кровь…