- Хватит… Сейчас же пойдем в загс!
- Подожди! - Лариса остановила его. - А может, не надо ребенка?
- Ты с ума сошла! Что ты говоришь? - Он отошел к окну, закурил.
Лариса подскочила к окну и распахнула его.
- Пора бы тебе уже заметить, что я не выношу дыма!
- Прости, - смутился Андрей. - Но с каких это пор ты не выносишь дыма?
- С тех самых… Не понимаешь? Конечно, тебе все равно, как я себя чувствую… - И Лариса заплакала.
Андрей виновато глядел на ее вздрагивающие плечи и не знал, что сказать, чем утешить, и только бережно гладил ее руки.
Всхлипнув напоследок, она уткнулась лицом ему в грудь:
- Прости, Андрюша, я плохая, наверное…
- Это ты меня прости. Недогадливый я пень!
- Ладно, прощаю. А теперь давай помечтаем. Как ты думаешь, кто у нас будет? Я хочу, чтоб сын.
- Конечно сын! На рыбалку будем ходить вместе!
- А если дочка? - Будто только сейчас вспомнив, Лариса встревоженно взглянула на него: - А как же Ольга?
- Я думаю, она нам не помешает.
- Нет, я не про то. Что она скажет?
- Она девочка добрая. Мне кажется, она поймет… - Так он сказал, чтоб успокоить Ларису, а у самого невольно заныло сердце: поймет ли? Он прилег на диван.
- Устал? - ласково склонилась к нему Лариса. - Отдохни, пока я что-нибудь приготовлю поесть.
Аргунов закрыл глаза.
День был напряженный, шумный, нервотрепный. Изучали конструкцию нового самолета, спорили с макетной комиссией, уточняли профили испытаний, делали последние приготовления к лидерным испытаниям.
Хотелось заснуть, забыться… Но не тут-то было. Подумал о дочери. Как он любил, придя с работы, вот так же прилечь на диван! И тотчас же рядом с ним оказывалась Ольга. Она прижималась к нему своим худеньким тельцем и лепетала, лепетала.
Как-то будет теперь? Уживутся ли они с Ларисой?
Раньше Андрей никогда не говорил с дочерью о женитьбе, да и не думал он об этом. Но как-то однажды зашел к ним Суматохин и вроде бы в шутку сказал:
- А давай, Ольга, женим твоего отца!
Ольга вспыхнула, как от пощечины, и убежала в другую комнату. Правда, вечером она подошла к отцу и с удивившей его серьезностью сказала:
- Папа, ты не думай, я не запрещаю тебе жениться. Я ведь все понимаю. Что с тобой поделаешь, женись, пожалуйста. Только прошу тебя: никогда не уговаривай меня называть ее мамой. Слышишь, никогда!
…Через приоткрытую дверь кухни Андрей видел, как хозяйничала там Лариса, хрупкая, тоненькая, как девчонка.
"Какая мама? - уже почти засыпая, подумал он. - Они как подружки будут. Вот только подружатся ли?.."
- Му-уж, - кокетливо окликнула его Лариса, - омлет готов, вставай! Ах ты, засоня! Сейчас я тебя расшевелю! - Она подскочила к нему, затормошила и стала щекотать его своими проворными пальцами: - Проснулся, соня? Вот, запомни: связался со мной - никогда не дам тебе спать! А то ишь, чуть что, сразу на бок!
Андрей поймал ее за руку, прижался шершавой щекой к ее мягкой ладошке:
- Повтори, а? Ты так хорошо сказала: "Муж". Слушай, - он рывком привстал с дивана, - а как твоя мама? Она ничего не знает?
Лариса беззаботно рассмеялась:
- Не-е.
- Непорядок это, непорядок. Тут где-то наша недоработочка. Я сегодня же пойду просить у нее твоей руки.
- Нет-нет! - Лариса отшатнулась в испуге. - Я сама… Так будет лучше. Ты не знаешь моей матери!..
- Ну как хочешь, - согласился Андрей.
В тот же вечер, собравшись с духом, Лариса объявила дома:
- Я выхожу замуж.
Надежда Павловна медленно повернула от телевизора голову с пышной копной волос и, растягивая слова, с иронией в голосе спросила:
- Н-да? И кто же этот молодой человек?
- А он не молодой.
- Ах, не молодой? Это еще приятней. Кто же он? Престарелый вдовец? Или женатый холостяк, безумно влюбленный в глупую девчонку. Интересно, сколько у него детей?
- Одна девочка.
- Вот как?
- Ей тринадцать лет.
- А ему?
- Сорок. Или тридцать девять. Точно не знаю, не спрашивала.
- А ты хоть имя-то его знаешь?
- Андрей.
- Да ты серьезно? - вскричала Надежда Павловна, поняв, что дочь не шутит. - Сколько вы хоть встречались с ним? День? Два?
"Мама, мама… Знала бы ты, что у меня скоро будет от него ребенок, - улыбалась в полумраке Лариса, - ты бы не так всполошилась! Но ничего я тебе сейчас больше не скажу, на первый раз с тебя и этого довольно, а то ты спать не будешь…"
Но Надежда Павловна не унималась:
- А Вадим такой хороший: скромный, вежливый… И в тебе души не чает…
- Мам, ты опять за свое? Да нисколечко он не нравится мне, твой Вадим! Будь он хоть распрекрасный!
Надежда Павловна обиженно поджала губы:
- Ну а кто он… этот твой?
- Мужчина…
- Ах, ты еще издеваешься надо мной? Телефон у него есть?
- Все у него есть! - засмеялась Лариса. - И телефон, и квартира, и дочь, и я!
- Эх, девчонка, - вздохнула Надежда Павловна, - сейчас смешки, зато потом наплачешься… Ну, не нравится тебе Вадим, у меня другой жених есть на примете. Нашей парикмахерши сын: не пьет, не курит…
- Мама, как ты можешь? - Лариса с укором посмотрела на мать. - Замужество по протекции… Да в каком веке ты живешь?
- Век тут ни при чем! - обиделась Надежда Павловна. - Или ты считаешь меня такой древней, что я и понять ничего не могу? Я понимаю…
- Ничего ты не понимаешь… И не мешай, пожалуйста, мне! Я сама знаю, что делаю! - Лариса нервно заходила по комнате.
- Глупая ты, вот что я тебе скажу, - продолжала Надежда Павловна. - Тебе девятнадцать всего, и в людях ты еще не разбираешься. А я, слава богу, уже пожила. Кто хоть он по профессии?
- Летчик.
- Летчик? Да ты соображаешь, что делаешь?
- Соображаю, - ответила Лариса, - он же не простой летчик, а испытатель.
- Испытатель! Час от часу не легче. Да ты понимаешь, какой это риск? Молодой вдовой хочешь остаться?
- Мама, замолчи! - закричала Лариса. - Сейчас же замолчи! С ним никогда ничего не случится! Слышишь, никогда!
Надежда Павловна ушла в другую комнату и долго оттуда не появлялась. Лариса уже засыпала, когда почувствовала, что мать подошла и бережно укрыла ее одеялом.
- Глупая, глупая, - шептала она, - ох какая же ты у меня еще глупенькая!..
Лариса рывком села в кровати:
- Почему это я глупая?
- А потому, что он тебе в отцы годится. Ну, сейчас это незаметно, а пройдет пять - десять лет… Что ты со стариком будешь делать?
- Мама! Если ты сейчас же не замолчишь, я встану и уйду. Навсегда уйду! Так и знай!
- Уйти - дело нехитрое. Горячность свою показать? А подумала ли ты о том, что значит воспитывать чужого ребенка? Взвалить на себя такую обузу! Что, у тебя своих не будет? Добро, была б какая-нибудь уродина… которой деваться некуда. А ты! Ну посмотри на себя - молодая, красивая. Да такую любой возьмет!
- А мне не нужен любой! Я его люблю!
Надежда Павловна сидела рядом с дочерью, гладила ее по голове, ворковала нежно и просительно:
- Это пройдет, поверь мне, пройдет. Ну, увлеклась, ну, замутился разум, с кем не бывает. Все мы в девках такие. А когда одумаешься… Да ведь девчонке-то целых тринадцать лет! Невеста! Она тебе такую жизнь устроит! И про любовь забудешь! Нет, дочка, что ни говори, а нет тебе моего благословения!
- Ну что ж! В таком случае обойдусь и без благословения!
Лариса понимала, что прежде всего надо будет подружиться с Ольгой. Девочка она, как сказал Андрей, добрая, не в пример другим, скромная. Когда она вернется из Ташкента? А может, насовсем останется у бабушки с дедушкой?
Волновало Ларису и другое - Андрей мало уделял ей внимания: работа, работа. Только и видишь его по вечерам, уставшего, замотанного. Придет и завалится спать. А она-то думала, что они будут ходить в кино, в театры, в рестораны. Оказывается, и у летчиков такая же скучная жизнь, как и у других смертных. Правда, сам Андрей этого не чувствовал. Лариса уже не раз спрашивала у него:
- Тебе не скучно?
- Что ты! Когда ты рядом…
- А когда не рядом? С некоторых пор я замечаю: ты не торопишься с аэродрома. Тебе там интересно?
- Еще как!
- А ты расскажи как.
Андрей задумывался.
- Об этом не расскажешь. Это надо чувствовать, - наконец проговорил он.
…Нет, Лариса не могла проникнуть в его мир, как ни старалась. И тогда она нервничала, злилась, упрекала Андрея:
- Ты меня не любишь! - и уходила домой.
Хорошо, что матери не было дома - она уехала на курорт лечиться, - а то бы не миновать скандала. Лариса ложилась в кровать и подолгу глядела в потолок. Свет она не выключала: в темноте одной было почему-то страшно, хотя раньше она никогда ничего не боялась. Она старалась ни о чем не думать, просто лежала, и все, но мысли, одна страшнее другой, теснились в голове.
Как-то Лариса не приходила к нему несколько дней.
"Как он там один? А может, уже не один?" Лариса не выдержала и побежала к Андрею. Подойдя к двери, она вдруг услышала голоса - мужской и женский. Сердце обмерло. "Все правильно, не напрасно я боялась". Причем, отметила Лариса, голоса были очень веселые. "Может, повернуться и уйти? Должна же быть у человека гордость! Но нет, - тут же решила она, - будь что будет!" И с шумом распахнула дверь.
С первого взгляда ей показалось, что Андрей испугался, как-то нелепо задергал руками и заморгал, но уже в следующее мгновение лицо его расплылось в улыбке.
- Вот хорошо, что пришла. Знакомьтесь.
Только теперь Лариса заметила в глубине комнаты рослую худенькую девочку в брюках и белой кофточке. Широко открытыми глазами она со страхом и удивлением смотрела на нее.
- Папа, кто это?
- Видишь ли, Оля, это твоя… Это моя жена. Понимаешь?..
- Жена? - недоверчиво прищурилась Ольга. - Почему же ты ничего мне не сообщил?
- Я не думал, что ты так внезапно приедешь. Даже не дала телеграмму.
- Значит, ты не хотел, чтобы я приезжала? Написал бы: не приезжай, - и я бы не приехала… - Ольга говорила тихо, еле сдерживая слезы, и глядела то на отца, то на Ларису. - А теперь что же? Я вам… Я тебе не нужна? Тогда я пойду…
- Ольга! - Андрей оставил Ларису и подошел к дочери, положил свои большие руки на ее худенькие плечи. - Как тебе не стыдно? Что значит - не нужна? Мне ты всегда нужна - самая близкая, самая родная. Олюшка!
- Прости меня, папа… Я ведь не знала. И вдруг врывается… Я даже перепугалась. Мало ли что можно подумать… - Она сняла с плеч отцовские руки, вытерла слезы и приблизилась к Ларисе: - Простите меня, если что не так…
Лариса протянула руку:
- Думаю, мы с тобой подружимся. Во всяком случае, я хочу этого.
Ольга ничего не ответила, молча пожала протянутую руку и виновато оглянулась на отца:
- А я тебе меду привезла.
- Вот и отлично. Сейчас все вместе будем пить чай. С медом. Горный медок. Вкусный.
"Поздно уже", - хотела было возразить Лариса, но Андрей заспешил на кухню. Следом за ним выскользнула из комнаты и Ольга.
"А как же портрет?" - Лариса вдруг вспомнила, что два дня назад сняла со стены портрет матери Ольги. Сняла и положила в шкаф. Хорошо еще, что Ольга не заметила. Нужно сейчас же повесить его обратно. Но где же портрет? Где он? Лариса судорожно шарила на полках шкафа, выбрасывая вещи, но портрета не находила. "Куда я его положила, куда?" Она все время оглядывалась на кухонную дверь, боясь, что Ольга сейчас войдет и спросит: "Что это вы здесь делаете? Почему роетесь в чужих вещах?" Или еще хуже: увидит портрет матери в чужих руках. Что же делать? Что делать? Позвать Андрея?
Лариса в растерянности оглянулась и увидела… портрет на стене, на том самом месте, где он висел раньше. Но ведь она точно помнит, что спрятала его в шкаф. Значит, Андрей успел-таки вернуть его на место!
- Уф! - будто сто пудов тяжести свалилось с ее плеч. Лариса в изнеможении опустилась на стул и закрыла лицо руками. Ей вдруг стало стыдно, так стыдно перед Андреем! Разыскал спрятанный ею тайком портрет, возвратил на место - и ни слова упрека. "Прости меня, Андрюша…"
Из кухни показался Андрей:
- Ну что же ты? Идем пить чай.
- Сейчас, сейчас… - А сама не могла подняться с места, ноги ослабли, и закружилась, затуманилась голова.
Андрей подошел и помог ей встать.
- Не волнуйся, все будет хорошо. Ты видишь, какая она добрая!
Потом они все вместе пили на кухне чай, заваренный необыкновенно пахучими травами, и раскрасневшаяся Ольга возбужденно рассказывала, как она собирала эти травы и один раз чуть не сорвалась со скалы в ущелье.
- Хорошо, что на мне был плащ. Зацепилась полой за корягу и повисла. А внизу река бурлит, так страшно сделалось. Спасибо, дедушка близко оказался. Снял меня со скалы и отшлепал.
- И правильно сделал!
Андрей, распаренный, размякший от третьей чашки горячего, обжигающего чая, счастливо улыбался, глядя то на дочь, то на Ларису. Ему было хорошо. Так хорошо, что слезы навертывались на глаза. Он даже не слушал, о чем они говорили потом, ему было достаточно слышать их голоса. А что будет дальше - стоит ли об этом загадывать? Вот они сидят, пьют чай, смеются, печалятся, самые родные, самые близкие на земле люди, и от этого, кажется, молодеет душа.
Андрей уже не помнил, когда ему было вот так же радостно, как сегодня, как сейчас. Может быть, поэтому и не хотелось говорить. И все же, допив чай, он произнес:
- Теперь уж, Олюшка, я никуда тебя не отпущу. Будешь жить дома.
15
Над широкой луговиной аэродромного поля, от которой серой холстиной под самый горизонт убегала бетонированная полоса, сияло васильково-синее, совсем не осеннее небо. Сегодня оно было такое чистое, неповторимо свежее, такое приветливое и манящее, что поневоле отрешишься от всего суетного, обыденного.
Андрей глядел в яркое небо и чуть улыбался краешками губ. В последнее время редко наплывала на него беспричинная радость. Собственно, не беспричинная. Полеты всегда доставляли ему удовольствие.
От самолета отъехал топливозаправщик, длинный, неуклюжий. Подошел тягач.
Пора собираться и Аргунову. Он спустился в гардеробную и густым басом прогремел с порога:
- Игнатьич, давай-ка мои доспехи!
- По какому профилю пойдешь, Андрей Николаевич?
- На потолок .
- Сей момент! - Игнатьич появился с высотным снаряжением в руках.
Андрей с трудом натягивал на себя тесный высотнокомпенсирующий костюм. Когда с этим делом было покончено, он присел на круглый вертящийся стульчик.
- Тяжко? - посочувствовал Игнатьич.
- Легче три полета сделать.
- Тоже мне скажешь… Полет - не прогулка.
- Это верно. Но с моей комплекцией - и в такой смирительной рубашке… Из-за одного только высотного костюма скоро на пенсию попросишься.
- Ну да, на пенсию! А кому же тогда работать?
Андрей надел на голову гермошлем, надвинул на глаза "забрало". К ноге он пристроил наколенный планшет, куда будет записывать показания приборов и свои замечания. На руки натянул черные компенсирующие перчатки - вот теперь готов. Перед выходом на поле он зашел к диспетчеру и расписался в полетном листе.
Задание обыденное, знакомое до мельчайших подробностей. Вруби форсаж - и за каких-нибудь десять минут машина доставит тебя на ту наибольшую высоту, которая называется потолком. Обычная работа заводских испытателей…
Еще издали, приближаясь неспешными шагами к ожидавшему его самолету, Андрей по привычке цепким, придирчивым взглядом окидывал машину, отмечая, что на ней нет ничего лишнего: матерчатый трап снят с крыла, красная заглушка тоже снята со входного сопла, все лючки закрыты.
Люди, завидев его, оживились и подобрались, как солдаты при подходе командира.
- Самолет к полету готов, - доложил механик.
- Спасибо, - поблагодарил Андрей и пожал механику руку.
Тысячи взлетов за плечами у Андрея, но - странное дело - каждый раз он чувствовал себя новичком.
Машина рванулась вперед, дрожа от избытка мощи. Секунда, другая, третья. Сейчас ее подхватят окрепшие крылья и понесут ввысь. Но что это? Истребитель вдруг словно споткнулся на одну ногу, и стремительно мчавшаяся навстречу бетонированная полоса заелозила из стороны в сторону, заскребла под днищем.
Андрей молниеносно убрал обороты турбины. Машина резко припала набок и, чертя крылом по бетону, стала быстро заворачиваться влево. Он до отказа дал правую педаль и изо всех сил зажал тормоз. И тут почувствовал, что самолет отрывается от земли, но не так, как обычно, а поднимая хвост и зарываясь носом. Догадка обожгла, заставила невольно вжаться в кресло. "Капотирую…"
Еще мгновение - и многотонная махина прихлопнет его, как маленькую букашку. И ничто уже не поможет ему - ни опыт, ни мастерство, ни сверхтитанические усилия…
В последний момент он подумал об Ольге…
Спустя минуту, оглушенный непривычной тишиной, расслабленный и отрешенный от всего, он сидел недвижимо, откинувшись к спинке сиденья, медленно приходя в себя. С ужасом он подумал о том, что могло произойти. Спасла его счастливая случайность: той доли секунды, когда он успел выключить двигатель, оказалось достаточно, чтобы предотвратить беду. Нет, самолет не перевернулся, он как бы завис в воздухе и, пропахав по земле носовым колесом и левой консолью, остановился.
Андрей сидел так несколько минут. Затем открыл фонарь и вылез из кабины. Машина лежала, припав на крыло, точно подбитая птица, и в ее неестественной позе, казалось, читался упрек: "Бросил меня, бросил…"
Сконфузившись, Андрей вернулся, обошел вокруг самолета, увидел оставшуюся на пропаханной земле изжеванную покрышку. Лицо его исказилось от ярости: "Бр-ракоделы!.." Он снова подошел к самолету и, как бы успокаивая его, погладил по горячему фюзеляжу:
- Ах ты бедолага.
Внутри фюзеляжа медленно остывал двигатель.
Странную слабость почувствовал Андрей. Хотелось одного - лечь и заснуть. Он опустился на землю рядом с самолетом. Хорошо было лежать, ощущая спиной твердую упругость земли, вдыхать горьковатый запах нагретой солнцем поблекшей травы, чувствовать, как сухая былинка щекочет щеку. Даже с закрытыми глазами он видел над собой синее небо. То небо, свидание с которым так внезапно оборвалось… Добро еще, что не навечно… Не навечно… Не навечно…
Разбудило его рычание подъехавшего аварийного тягача.
Андрей приподнялся.
Светило солнце, ослепляло своей яркостью, колыхалось под ветром травянистое поле аэродрома, и на нем сверкал обшивкой самолет с задранным хвостом.
Аргунова обступили летчики, механики, мотористы.
- Ну и взлетец ты нам показал!
- Высший класс!
- Заглядение!
Андрей попробовал отшутиться:
- Я бы и лучше взлетел, да стойка оказалась нестойкой.
- Это она твоего веса не выдержала!
Прикатил на "Волге" и сам директор завода. К тому времени мелкие обломки, оставшиеся от колеса, стащили к самолету, и все это хозяйство разложили на брезенте.