- Вот по поводу источника я и пришел с вами поговорить. Если принять надлежащие меры, то наверняка удастся избежать ненужной огласки. Надо представить все не как бегство, а как заранее запланированную и согласованную с вами прогулку, вы меня понимаете?
- Вас-то я понимаю, я не понимаю Женевьеву, это меня и мучает больше всего. Я и так был согласен на этот брак. Раз у них все так славно складывается - пусть! Но зачем было убегать?!
Олоннэ пожал плечами:
- Может быть, она все же боялась, что вы ей откажете.
- Но ведь она могла со мной поговорить, а она мне не сказала ни слова! Она не знала, что я не против, но могла бы спросить.
- Да, странно.
- Более чем. И этот рыжий негодяй, его действия для меня вообще загадка. Он не мог не видеть, что я отношусь к нему благосклонно, почти по-отечески, я доверил ему план похода на Маракаибо. Какие ему еще были нужны доказательства моего расположения? Кретин! Дверь открыта настежь, но в нее все равно нужно вломиться!
Губернатор снова принялся расцарапывать свою грудь, преодолевая приступы удушья.
Олоннэ поправил перевязь, на которой держалась его шпага, и сел поудобнее.
- Но, взглянув на это непредвзятым, не отцовским, так сказать, глазом, нельзя не заметить, что все устроилось самым удачным образом.
- Что? - болезненно и недоуменно искривилась физиономия губернатора.
- Молодой человек и девушка страстно влюблены друг в друга, родители в принципе не склонны препятствовать их браку. Они воссоединяются. Что тут плохого? Правда, делают они это способом, вызывающим определенные нарекания. Но не следует ли им это простить?
Господин де Левассер, нахмурившись, задумался и потом вдруг саркастически усмехнулся:
- Мне казалось, что вы-то как раз должны были бы быть огорчены случившимся.
- Я…
- А вы проявляете столько великодушия, что это вызывает подозрения. Впрочем, объяснение, кажется, есть.
Губернатор взял со стола лист бумаги.
- Вот это письмо. Ирландец просит включить вас в экспедицию, даже частью власти готов поделиться. Как я понимаю, вы продали мою дочь ему в обмен на это право.
Олоннэ резко встал:
- Не говоря уже о том, что данное предположение для меня оскорбительно, оно не имеет под собой никаких оснований. Как я мог "продать" то, что мне не принадлежит? Вы сами имели честь наблюдать, как относится ко мне мадемуазель Женевьева.
- Почему же он тогда ходатайствует о вас? - Губернатор потряс письмом в воздухе.
- Я просто убедил его, что одному ему не справиться.
Увлекшийся было разговором господин де Левассер снова опал в кресле.
- Шарп жаден, как и все вы, не думаю, что есть на свете слова, при помощи которых его можно уговорить добровольно отказаться от половины добычи. Но это сейчас меня мало интересует.
- Извините, ваше высокопревосходительство, но я все еще жду.
- Чего это вы ждете?
- Когда вы спросите меня, откуда я знаю то, что я знаю.
- Ну и?..
- Мне все рассказал падре Аттарезе.
- Эта старая ехидная лиса! Как же, во-первых, он мог узнать? А кроме того, я не верю, что такой человек может проговориться. Да и где вы с ним могли увидеться, капитан?
- В церкви. Я католик, как вам известно.
- Ничего мне не известно.
- Сегодня, явившись в храм - иногда даже у меня возникает в этом потребность, - я заметил там несомненное оживление и определенного рода суету.
Губернатор, не скрываясь, зевнул:
- И что?
- Я расспросил служек и узнал от них, что идет подготовка к очень пышному венчанию. Замуж готовится выйти девушка из самого благородного семейства. Она, правда, протестантка, но, как говорится, Париж стоит мессы!
- Какой еще Париж! - махнул рукой его высокопревосходительство, но тут же на его лице появилось озабоченное выражение.
- А капитан Шарп, между прочим, тоже католик.
В глазах губернатора загорелись тревожные огоньки, он зашевелился в кресле, как будто оно внезапно стало неудобным.
- Так вы хотите сказать, что они бежали только потому, что желают венчаться по римскому обряду?
- Я ничего не хочу сказать, кроме того, что уже сказал. А к падре Аттарезе неплохо бы присмотреться повнимательнее. Насколько я могу судить, он скрытно, осторожно, но весьма упорно противодействует вам на Тортуге. Католиков на острове большинство, и духовную власть над ними имеет именно он. Пока все спокойно в Старом Свете, тихо и у нас. Но стоит открыться военным действиям, он сможет принести немалый вред, ибо в глубине души не может не сочувствовать своим единоверцам, плавающим под пурпурно-золотым католическим флагом короля Испании. Он больше, чем кто-либо другой, заинтересован в том, чтобы внести раскол в семью губернатора Тортуги. Он лишит вас дочери, причем под самым благовидным предлогом. А все знают, что для вас Женевьева.
- То, что вы говорите, капитан, сильно смахивает на горячечный бред, но вдруг вы правы?
- Надо что-то предпринять.
- Что? По вашему лицу я вижу - кое-какие мысли у вас уже есть.
- Надобно пресечь его вредоносную деятельность на нашем острове.
- Как же это сделать, ведь ничего не доказано на что я могу опираться, кроме ваших слов?
- Доказательства я вам добуду. Неопровержимые. А пока следует помешать ему в том деле, что он наметил на самое ближайшее время. То есть бракосочетанию мадемуазель Женевьевы с капитаном Шарпом. В данном случае протестантский храм предпочтительнее католического. Я думаю, что ирландец достаточно разумен, чтобы согласиться с этим утверждением. Причем хлопоты по этому делу я готов принять на себя. Я немедленно отправлюсь на встречу с падре Аттарезе. Если вы, конечно, дадите мне такое повеление.
- Повеление-то я вам дам, но в вашем тоне отчетливо звучит претензия на что-то большее.
- Ваша проницательность всегда восхищала меня. Для того чтобы результативно шантажировать этого хитрого и лукавого человека, мне потребуется письмо от вас.
- Что еще за письмо?
- Просто бумага с вашим личным губернаторским вензелем, а в бумаге будет написано, что мне предоставляются особые полномочия для расследования некоего дела, имеющего государственное значение. Можете не опасаться, во вред вам или Франции, Боже упаси, я эту бумагу не употреблю. Более того, я немедленно верну ее вам, как только моя миссия будет окончена.
Губернатор позвонил в колокольчик и велел лакею принести бумагу и перо.
- Как, вы говорите, должен выглядеть этот текст?
Падре Аттарезе поливал герани, украшавшие подоконник большого сводчатого окна в его комнате. Увидев капитана Олоннэ, неторопливо приближающегося к дому, он расстроился. Вид закоренелого грешника, входящего под церковные своды, должен был бы обрадовать пастыря, но не обрадовал. Тем не менее он встретил его самым любезным выражением, которое мог сообщить своей острой сморщенной физиономии.
Служка внес на серебряном подносе две чашки дымящегося шоколада и тонкогорлый кувшин с ключевой водой.
- Так пьют шоколад испанцы, - заметил Олоннэ, занимая предложенное кресло.
Хотя в этой фразе не было ничего, казалось бы, особенного, падре почувствовал резь в желудке.
- Испанцы научились этому обычаю у мавров, - зачем-то стал оправдываться старик и тут же мысленно выругал себя за это.
Олоннэ широко улыбнулся:
- Пусть так, во всяком случае, я явился сюда не для того, чтобы дискутировать на кулинарные темы.
- А какие темы вы собираетесь подвергнуть дискуссионному исследованию?
Капитан отхлебнул шоколада:
- Горячий.
- Можно подождать, пока остынет, - тихо заметил старик. Резь в желудке все усиливалась.
- Не будем мы ничего ждать, нет у нас вечности в запасе. Я вам сейчас расскажу о кое-каких своих наблюдениях, а мы потом вместе обсудим, что нам делать дальше.
Падре с трудом собрался с силами и глухо пробормотал:
- Ну что ж, попробуем.
- По моему разумению, падре, вы шпион. Разумеется, шпион испанский. Ибо никаких других здесь быть просто-напросто не может.
Падре усмехнулся; хотел иронически, но получилось как-то саморазоблачительно:
- Бред!
- Сами знаете, что нет. Я долго за вами наблюдаю. Вы человек умный и хитрый, сами вы ничего не предпринимаете лично. У вас много помощников. Я разглядел. Они не так хитры и скрытны, как вы, кроме того, они вынуждены что-то делать, а значит, как-то себя обнаруживать.
- Это все общие слова. С таким же успехом вы смогли бы обвинить в шпионаже любого другого человека на острове.
Олоннэ снова попробовал отхлебнуть шоколада:
- Все еще горячий.
- Наберите сначала в рот немного холодной воды, а потом осторожно отхлебывайте.
- Если я наберу воды, мне трудно будет разговаривать. Итак, вы говорите, что мои подозрения беспочвенны?
- Более чем.
- Ладно, я назову вам несколько имен. Леконтель, рыботорговец. Мишо, работорговец, большой негодяй и весьма уважаемый прихожанин. Гужо…
Падре тоже взял в руки чашку, но ему было явно не до шоколада.
- Можно называть любые имена, но…
- Шика.
- Проститутка, причем мертвая, господин Олоннэ. Кроме того, есть все основания подозревать, что она умерла не своей смертью.
Аттарезе думал, что нашел способ перейти в контратаку, но он глубоко ошибался.
- Вы намекаете, что я ее убил?
- Намекаю.
- Вы правы, я это сделал, мне пришлось это сделать, чтобы спасти честь одной молодой особы из хорошей семьи. Но интересно не то, от чего умерла эта мужелюбивая дура. Занимательно то, что она сказала мне перед смертью. Вы, наверное, уже позабыли, что такое женщина в постели, а я вам напомню: то, что она способна скрывать под воздействием самой жестокой пытки, она легко выдает, оказавшись в волнах страсти. Вы меня понимаете?
Падре молчал, раздувая бледные ноздри.
- После того что она мне поведала, у меня словно глаза открылись. Все мелкие наблюдения и подозрения слились в одну живую, логичную картину.
- Вы можете говорить все что угодно, вам все равно ничего не доказать.
Олоннэ встал, потянулся, несколько раз присел, разминая ноги.
- Ну вот, главное состоялось.
- Что вы там болтаете, господин капитан?!
- Вы ведь только что признались, что мои подозрения справедливы.
Падре заставил себя глотнуть шоколаду, а потом и допить всю чашку.
- Считаете, что проговорился? Считайте. Но, видит Бог, вам все равно ничего не доказать. Слова и живой шлюхи стоят недорого, а уж мертвой…
- Считаете себя неуязвимым? Напрасно. Взгляните на эту бумагу.
Сеньор Аттарезе взглянул. У него прошла резь в желудке, он вообще перестал чувствовать свое тело. Нечем было дышать, и на некоторое время утратилась способность думать.
- Сегодня же я отдам распоряжение, и господа Леконтель, Мишо и некоторые другие будут арестованы. К завтрашнему утру они расскажут все, что знают, и даже то, чего не знают. Что будет дальше, как вы думаете?
- У меня посинели губы? - спросил вдруг падре.
- Посинели.
- Это сердечный припадок. - Глаза падре закрылись, он делал носом очень частые и мелкие вдохи.
- Я пошлю за врачом.
- На Тортуге врачи мрут как мухи.
- Чем я вам могу помочь?
- Ничем. Я даже не прошу, чтобы вы за меня помолились, потому что от вашей молитвы…
Падре перестал говорить, на лице его выступил обильный пот.
- Подайте мне кувшин.
Старик выпил единым махом всю находившуюся в кувшине воду. Ему явно стало легче. И он сам это подтвердил:
- Кажется, умру я не сегодня. Вот было бы забавно, когда бы я скончался у вас на руках. Какой бы от меня был вам тогда толк?
- Это верно.
- А что касается арестов разных там рыботорговцев и работорговцев, то ведь вы ничего этого не сделаете. Вы просто пришли меня попугать, а потом с запуганным поторговаться, правильно?
Олоннэ с интересом посмотрел на старика:
- Но если мы не договоримся, я вас не пощажу.
- До-го-во-ри-имся.
- Вот и славно. С таким сердцем, как у вас, лучше держаться подальше от тюремных подвалов. Мне от вас нужно совсем немногое. Максимум через месяц мы с капитаном Шарпом выступим в один очень и очень большой поход. Полдюжины, как минимум, кораблей, тысяча корсаров. Но согласитесь, что командовать должен кто-то один. Если хочешь погубить флот, назначь двоих адмиралов.
- Мне лестно, что вы делитесь со мною столь ценными наблюдениями, но в чем моя роль?
- Вы напишете своему испанскому другу, мне кажется, что им является дон Антонио де Кавехенья, угадал? Так вот, вы напишете ему и сообщите о планах корсарского похода. Я сообщу вам, где и когда мои корабли разделятся с кораблями капитана Шарпа. Вы то же самое сообщите дону Антонио. Я думаю, он сообразит, что ему делать.
Падре Аттарезе тщательно вытирал кружевным платком мокрые лоб, щеки, шею.
- Чтобы подвигнуть человека на такой поступок, по-моему, мало одного желания стать единоличным начальником во время какого-то похода. Вы за что-то ненавидите капитана Шарпа? А может, тут что-то еще?
Олоннэ встал:
- Вы проницательны сверх всякой меры. Я сообщу вам о дополнительной причине, побуждающей меня замышлять то, что я замышляю. Но сообщу только после того, как вы согласитесь мне помогать.
Старик усмехнулся:
- Что мне остается делать!
- Будем считать эти слова знаком согласия. Капитан Шарп оказался удачливее на том фронте, поражение на котором я простить не могу никому и никогда. Если вы выйдете на набережную, то увидите на рейде большой корабль - это "Эвеланж", и на борту этого корабля находится девушка, ради которой я был готов на все. Теперь вы меня до конца поняли?
- Мадемуазель Женевьева?
- Прощайте.
Глава шестая
Господин де Левассер был непреклонен: он отказался выслушивать объяснения Женевьевы. Только немедленная свадьба могла положить конец сплетням и слухам, которые захлестнули остров. Впрочем, дочь губернатора не слишком протестовала против уготованной ей судьбы. Она находилась как бы в полусонном состоянии, не замечала людей, пытавшихся с ней заговорить, а если отвечала, то, как правило, невпопад. Окружающие диву давались - что с ней произошло? Эта тихая рассеянная девушка слишком уж не походила на то веселое, озорное, остроумное существо, каким она была всего несколько месяцев назад.
Неужели так действует близость семейного счастья?
Капитан Шарп относился к тому типу мужчин, которые не просто плохо разбираются в женщинах, но и не желают этого уметь. Рассеянность? Вялость? Потухшие глаза? Пройдет! Просто слишком много переживаний в последние дни. Странно вела себя во время пребывания на борту "Эвеланжа"? Нервы.
Кроме того, у Шарпа было полно дел. Оснащение эскадры шло полным ходом. Восемь судов были назначены для нее. Два должны были считаться флагманскими. Тридцатипушечный "Эвеланж" и двадцативосьмипушечный барк "Месть". Согласно договоренности капитанов, "Месть" стал флагманским кораблем Олоннэ, в то время как Шарп перешел на борт нового тридцатипушечного фрегата, подаренного ему будущим тестем и снова названного "Эвеланж". В подчинении у Олоннэ были "Гренуй", трофейный испанский галион, вооруженный двадцатью четырьмя пушками, - мощное, но несколько неповоротливое судно. Капитаном его стал ле Пикар, за него проголосовало большинство корсаров на общем собрании команды. Присоединился к своему старому другу и Ибервиль. Его двенадцатипушечный барк особой угрозы для врага не представлял, но как вспомогательное судно вполне мог сгодиться. Со дня на день должен был прибыть еще один корабль из Кюрасао. Личная собственность господина де Левассера. Считалось, что на его мостик должен подняться Воклен. Авторитет его среди представителей "берегового братства" был достаточно высок. Олоннэ, когда его спрашивали, согласился бы он с подобным выбором, только пожимал плечами и говорил, что надо подождать, пока пресловутая "Венера" появится в гавани Тортуги.
- Может быть, этот корабль будет недостоин нашего Воклена.
Слух о подготовке к великому походу пронесся по всем флибустьерским и корсарским бухтам Больших и Малых Антил, по всем буканьерским факториям и поселкам лесорубов. Большое дело, как огромный магнит, начало срывать людей с насиженных мест. Ибо все, кто вялил мясо, валил лес, возделывал бобы, ловил рыбу, прекрасно знали, что если повезет, то за полтора-два месяца в таком походе можно будет заработать столько же, сколько за сто лет добросовестной работы.
Помимо всего прочего, имело значение, под чьим началом отправляться в плавание. И когда выяснялось, что во главе предприятия был сам везунчик Олоннэ, это весьма подогревало настроение искателей удачи и приключений.
Одним словом, и у Олоннэ и у Шарпа был выбор. Всего решено было взять в поход тысячу двести человек, с этими силами - в том случае, если все они доберутся до места, - можно было захватить любой, сколь угодно укрепленный город. Тем более что на морях Мэйна было известно, что в рукопашном бою один корсар стоит троих испанских стрелков.
За неделю до отплытия эскадры состоялась свадьба капитана Шарпа и Женевьевы де Левассер. Торжество получилось сравнительно скромным. На церемонию были приглашены только несколько самых богатых плантаторов, пять или шесть чиновников с некрасивыми женами и долговязыми дочками. Присутствовал также доктор Эксквемелин, которому надлежало стать врачом эскадры во время похода.
В силу того что в этот момент на острове присутствовал господин де Бюсси, генерал-губернатор всех заморских территорий Французского королевства, никто из корсарских лидеров приглашения удостоен не был. Де Левассер готов был поддерживать с "береговым братством" деловые отношения, но не желал, чтобы у высокопоставленного столичного чиновника сложилось впечатление, что между губернатором Тортуги и корсарами существуют дружеские отношения.
Господин де Бюсси был наслышан о ловкости и финансовой нечистоплотности губернатора, но оказался настолько очарован блеском и теплотой приема, что решил всю свою строгость сберечь для других американских колоний короны.
Женевьева к моменту свадьбы немного ожила, так что процедура выглядела вполне пристойно.
Шарп был счастлив, что, как ни странно, часто случается с нелюбимыми мужьями.
Господин де Левассер, наблюдая за церемонией и за дочерью во время ее проведения, начал догадываться, что тут что-то не так, но понимал - ничего уже изменить нельзя.
Олоннэ в этот момент наблюдал за тем, как перетягивают такелаж на "Мести". Роже оторвал его от этого занятия:
- Письмо, капитан.
Продолжая отдавать необходимые команды матросам, Олоннэ вскрыл конверт. И прочел следующий текст:
"Я вас ненавижу!
И вы напрасно думаете, что все для вас позади. Ждите моего ответного удара. Вы даже представить себе не можете, откуда он последует".
Подписи не было, но Олоннэ конечно же понял, кто и почему написал сие.
- Что-нибудь важное, капитан? - позволил себе спросить Роже, увидев улыбку на губах Олоннэ.