"Нет, ошибаешься, Исмаил! - подумал Абу Хамид. - Тот, кто скрылся с глаз, имел на то свои причины. Он же остался в сердцах своих товарищей". Завтра же они все встретятся и обо всем поговорят. Как тяжело все-таки одиночество! Как он томился все это время - об этом знает один только аллах.
Абу Хамид вошел в опустевший парк на берегу моря, постоял немного около фонтанчика и, наконец решившись, самым коротким путем направился к кофейне Таруси. Но, подойдя к кофейне, остановился в раздумье: "А вдруг там сейчас полицейские агенты? Где гарантия, что их сейчас там нет? Зачем подвергать себя риску?" Абу Хамид, спрятавшись за скалой, стал ждать, когда из кофейни выйдет Абу Мухаммед или кто-нибудь еще из знакомых. Прошла одна минута, три, пять, но из кофейни никто не выходил.
Вдруг подул порывистый, холодный ветер. Небо сразу заволокло тучами, которые все более и более сгущались. Волны поднимались все выше и выше. Все неистовее и сильнее они ударялись о скалы, и их брызги долетали до Абу Хамида. Становилось холодно и неуютно. Больше стоять здесь он не мог. Закутавшись с головой в плащ, Абу Хамид дернул дверь кофейни и остановился на пороге. Увидев Таруси, он поманил его пальцем: выйди, мол, на минуту.
Таруси вздрогнул. Если бы банда разбойников напала на кофейню или ворвался целый отряд жандармов, он, наверное, не растерялся бы так, как при виде человека с закрытым лицом, который вызывал его. "Салих Барру", - первое, что пришло Таруси в голову. Он крепче стиснул в правой руке суковатую палку, с которой последнее время никогда не расставался, и резким, неожиданно дрогнувшим голосом крикнул:
- Если тебе что надо, входи!
В кофейню через открытую дверь ворвался холодный ветер, сдул с крайнего стола карты, перевернул наргиле. Человек, ничего не ответив, отступил назад, нырнув обратно в темноту. Ветер хлопнул несколько раз дверью и, ворвавшись в кофейню, закрутил на полу карты, раскачал светильник. Таруси, охваченный яростью, выскочил из кофейни и, ничего не видя перед собой, подчиняясь только инстинкту, первым нанес удар невидимому противнику. Бил ожесточенно, не отдавая отчета, кому достаются удары. Он просто механически поднимал и опускал палку, нанося удары по движущемуся перед ним в темноте силуэту, готовый в любой момент отразить ответный удар. Но тот, которого он бил, подняв над головой руки, пытался только защититься от ударов, отскакивая то влево, то вправо. Он хотел, видно, что-то сказать, но только открывал беззвучно рот, будто проглотив язык. Наконец, улучив момент, он уцепился за палку Таруси и жалобно простонал:
- Не бей меня, Таруси! Это я, Абу Хамид. Так и убить недолго…
Но Таруси, войдя в раж, не расслышал его слов.
Вслед за Таруси из кофейни выскочили Абу Мухаммед, Ахмад и еще несколько посетителей.
- Ахмад, хватай его за руки! - кричал Абу Мухаммед. - Отними нож! Сейчас мы его скрутим и отведем в полицию.
Абу Хамид, услышав слово "полиция", забыл про боль и что есть мочи закричал:
- Да что вы, братцы, это я, Абу Хамид! Остановись, Таруси! Ты же убьешь меня!
Тут только Таруси опомнился и остановился как вкопанный, словно нажав на тормоз автомобиля перед выскочившим на дорогу ребенком.
- Это ты, Абу Хамид? - воскликнул он. - Как это тебя угораздило? К чему весь этот маскарад? - с виноватым видом, кусая губы, спросил Таруси.
- Поделом, наверное, мне! Бес попутал…
- Это не тебя, меня бес попутал, - извиняющимся тоном пробормотал Таруси.
Обняв Абу Хамида, он ввел его в кофейню, кляня на чем свет стоит шайтана, сыгравшего с ним такую злую шутку.
- Тебе не больно? Я не поранил тебя? - участливо спрашивал он Абу Хамида. - И зачем только тебе понадобилось разыгрывать такое? Почему ты сразу голоса не подал? А я решил, что это Барру пришел со мной счеты сводить.
- Я боялся, что в кофейне есть кто-нибудь из чужих, - ответил Абу Хамид.
- Вот тебя аллах и наказал за то, что нас хотел обмануть, - заключил Абу Мухаммед, протягивая ему стакан воды. - Скажи еще спасибо, что не убили тебя. Я уже хотел готовить для тебя черный мешок. Ишь как нарядился, и не узнать тебя! Зачем напялил на себя этот балахон?
- Он ведь у нас политик, - ехидно заметил Ахмад. - Ему надо скрывать свое лицо от людей.
- Ну ладно, хватит болтать, - прикрикнул на них Таруси и, обращаясь снова к Абу Хамиду, сказал: - Да убережет меня аллах от таких ошибок… Извини меня, братец! Ни за что ни про что избил тебя. Век себе не прощу. Ты уж извини нас, Абу Хамид, прости.
- Сам виноват, - проворчал Абу Мухаммед из-за стойки, - нечего ему было маскарад устраивать!
- Я всегда говорил: политика до добра не доведет, - вставил моряк, сидевший за крайним столиком.
- Ну ладно, хватит философствовать, - прервал их Таруси, - не надо быть такими черствыми. Забыли о гостеприимстве? А ну, Абу Мухаммед, приготовь нам кофе и наргиле, а все остальные пусть занимаются своим делом. Только помните наш уговор: что видели, что слышали здесь - никому ни звука! Дай мне руку, Абу Хамид, в знак примирения и дружбы!
Абу Хамид в смущении замешкался. Тогда Таруси наклонился и поцеловал его в лоб. Абу Хамид, растроганный, встал и тоже расцеловал Таруси.
- Я на тебя не серчаю, Таруси! Ты человек честный и справедливый. Если бы ты даже моего сына побил, я бы и тогда не обиделся. Значит, заслужил. Твоей рукой меня аллах, наверное, наказал.
Но Таруси, чувствуя свою вину, не переставал просить у Абу Хамида прощения. Тот его успокаивал, что ничего серьезного не случилось. Но когда Абу Хамид снял свою куфию с головы, Таруси еле сдержал не к месту подступивший смех: на лысине Абу Хамида красовался огромный синяк с кровоподтеком.
Абу Мухаммед, делая ему примочку, все же не удержался и ехидно спросил:
- Абу Хамид, расскажи нам все-таки по порядку, как это могло случиться?
Кто-то из моряков прыснул от смеха.
- Да угомонитесь вы, - пристыдил их опять Таруси, - ну чего повскакали, сидите как сидели!
Абу Хамид, понимая комичность своего положения, тоже решил отшутиться:
- Буду знать теперь, как встречают здесь непрошеных гостей! Пришел за новостями, а получил тумаков… И от кого? От своего ближайшего друга Таруси!..
Моряки захохотали.
- Это тебе за твою любовь к Гитлеру! Ему счет и предъявляй!
- С ним мы как-нибудь сочтемся! Вы лучше расскажите, что нового в мире. Тут никого нет чужих?
- Что ты! Сюда чужих не пускают. На себе небось испытал.
- Ну так выкладывайте все новости! Черчилль как, еще жив? Так и не попал под немецкую бомбу? - Не дожидаясь ответа, Абу Хамид, переходя на шепот, спросил у Таруси: - Ну а наши где? Собираются слушать радио?
- Редко стали показываться, как тебя не стало. Переживают, видно, твое исчезновение. Да и слушать им сейчас нечего. У Гитлера дела совсем плохи… Кстати, губернатора нашего вызвали в Дамаск. Ждем теперь нового.
- Да-а, - помолчав, задумчиво протянул Абу Хамид. - Видно, Германию поддерживают теперь немногие. Гитлер-то просчитался. Не надо было нападать на Россию.
- Вот так-то, Абу Хамид. Теперь большинство симпатизируют русским. А про Гитлера, знаешь, что говорят? Он такой же разбойник, как и Черчилль. А может быть, даже больше.
- А я все-таки не верю. Я знаю, кто так говорит. Наверное, твой приятель Кямиль и его дружки. Ты-то сам, Таруси, тоже, я смотрю, изменил Гитлеру?
- А я ему в верности и не клялся! Меняются времена, меняются и взгляды у людей, Абу Хамид. Гитлер сам себя похоронил в России.
Абу Хамид насупился. Ему не хотелось больше ни о чем расспрашивать. "Зачем только я вышел? - подумал он. - Новостей много. Но ни одной хорошей. Все-то в мире переменилось. А люди-то, люди! Тоже хороши: вчера были за немцев, сегодня - за русских, а завтра - еще за кого-нибудь. Но я останусь верным Гитлеру, даже если его разобьют…"
В кофейню ввалилась группа молодых парней. Они громко поздоровались и заняли столик в самом углу.
- А эти ребята разве не из твоих? - спросил его Таруси.
Абу Хамид, из вежливости улыбнувшись вошедшим, вполголоса спросил у Таруси:
- А как их зовут?
- Спроси об этом Ибн Джамаля. Он их сюда привел, он, наверное, и знает.
- А-а, раз их привел Ибн Джамаль, значит, они свои, хорошие ребята. А как ты думаешь, они меня знают?
- Конечно, должны знать. Твое имя всем известно, Абу Хамид.
- А Ибн Джамаль когда сам придет?
- Думаю, скоро…
- И радио можно будет послушать? - с волнением в голосе спросил Абу Хамид.
- Пожалуйста, Абу Хамид. Радио, как всегда, в твоем распоряжении. Слушай сколько хочешь.
- Ты поистине благородный человек, Таруси. Если бы не ты, мне и делать бы нечего было в этом городе!
- Как же так? А твоя лавка?
- Давно я уже ее не открывал. Забыл уж туда дорогу.
- Э-э, да я смотрю, ты совсем потерял почву под ногами, Абу Хамид, - с искренним сочувствием произнес Таруси. А сам подумал: "Какая, в сущности, несправедливость! Газеты пишут о каком-то учителе, о студенте, которые подозреваются в сочувствии Гитлеру. А вот об Абу Хамиде, который из-за Гитлера даже о своей лавке забыл, нигде ни слова…"
В кофейню вошло несколько человек. Среди них Ибн Джамаль и еще кое-кто из старых знакомых Абу Хамида. Тот сразу встрепенулся и, протянув им навстречу руки, радостно воскликнул:
- Привет истинным арабам!
ГЛАВА 11
Таруси не слушал, о чем говорили Абу Хамид и его друзья. Их голоса заглушали дальние раскаты грома и все усиливающийся грохот бьющих о скалы волн. Такой шторм бывает не так уж часто. Вспыхнула ярко молния, будто гигантская спичка чиркнула по отсыревшему краю неба, и тут же потухла, с оглушительным треском переломившись пополам. Забарабанил дождь. Завыл ветер. И вдруг, на этот раз над самой головой, что-то вспыхнуло и загромыхало, словно сам небосвод с грохотом обрушился на грешную землю. Синие язычки пламени на мгновение просунулись в щели двери и сразу погасли. Задрожали, заскрипели подпорки и стены кофейни. Ветер сорвал тент и, подхватив его, поволок по земле к обрыву.
- О аллах, спаси тех, кто в море! - невольно вырвалось у Таруси.
Он не мог сидеть спокойно. Нервы были напряжены. Мысли и чувства его были взбудоражены бурей. Он прильнул к помутневшему рябому стеклу и весь сжался, напрягся, будто этот шторм застал его не в кофейне, а в открытом море.
Город, казалось, тоже испуганно затих, прислушиваясь к буре. Но жизнь в нем шла обычным чередом. Светились окна домов. Кто-то грелся у камина, задум чиво глядя на прыгающие язычки пламени. Кто-то не спеша тянул из стакана горячий чай. Школьники, сидя на циновках, поджав под себя ноги, уткнулись носом в свои учебники. Женщины, как всегда, хлопотали у очагов или суетились, накрывая на стол. В домах побогаче коротали вечер в натопленных гостиных за игрой в карты или за неторопливой беседой о причудах и капризах погоды. Кто победнее завалился уже, наверное, спать, укрывшись с головой одеялом. Сидят люди, хотя меньше, чем обычно, и в кофейнях, и в ресторанах, и в кино. Каждый на свой манер и в силу своих возможностей старался отгородиться от бури толстой стеной или теплыми одеялами, едким табачным дымом или ароматным паром кофе, учебниками или экраном кинотеатра. В городе это сделать, конечно, легче, чем в открытом море или даже на берегу. Зимой берег, как оголенное под дождем дерево, кажется уныло-сиротливым и безжизненным. Не видно ни влюбленных парочек, назначающих обычно тут свидания, ни праздношатающихся гуляк, ищущих на берегу каких-либо приключений, ни накрашенных девиц, бросающих на прохожих мужчин недвусмысленные взгляды, ни городских кокеток, выходящих показать друг другу, и в первую очередь мужчинам, свои наряды, ни молодых матерей с детскими колясками, ни сидящих за столиками под открытым небом седеньких старичков, вспоминающих за чашкой кофе давно прошедшую молодость.
Набережная сейчас пустынна и безлюдна. Только изредка пройдет, согнувшись, возвращающийся с лова рыбак или пробежит, нигде не задерживаясь, запоздавший моряк. Даже дома на набережной будто отвернулись от моря, наглухо закрыв ставнями окна и двери балконов. Да и многие моряки и рыбаки сами изменяют морю в зимнее время, предпочитая отсиживаться в жилищах, которые они снимают в тесных и темных кварталах, подальше от берега. Лишь две скромные кофейни "Асафири" и "Шанта" сохраняют зимой верность берегу, хотя и они недосчитываются многих своих постоянных посетителей. Жизнь зимой в них еле теплится, как те тусклые огоньки в качающихся под потолком мутных лампах. И только в гостинице "Казино", словно крепость возвышающейся у самого берега моря, жизнь бьет ключом. Здесь зимними вечерами собирается избранная публика - местные богачи, помещики, отцы города и их приближенные. Они играют в бридж, покер, обсуждают события, улаживают свои дела. Иногда в просторных залах гостиницы на нижнем этаже устраиваются балы, музыкальные вечера. Ну а в номерах гостиницы, за спущенными шторами, происходит такое, о чем можно узнать, только когда все завершается очередным шумным скандалом.
А летом на набережной трудно протолкнуться. Кажется, весь город устремляется к берегу - и женщины, и мужчины, и девушки, и юноши, и старики, и дети. Переполнены кофейни, пляжи, бассейны, парки. Мостовая забита автомобилями, экипажами. Кругом оживление, смех, громкие голоса, шум, гам, толчея.
Сейчас берег словно вымер. Лениво подмигивает на мысу одноглазый маяк - сверкнет глазом в темноте и опять его закроет, словно силится, да никак не может уснуть. Неистовствуют только волны, которые с шумом бросаются на скалы и, не добившись от них ничего, в бессильной злобе откатываются назад, угрожающе рокоча, чтобы снова и снова с еще большим остервенением напасть на многострадальный берег, обливающийся под их ударами солеными слезами.
Грохот волн тревожной болью отзывается в сердцах матерей и жен моряков, которых шторм застал в море. Как всегда в ненастную погоду, многие под завывание ветра уснут сегодня раньше обычного. Но ни одна из этих женщин не сомкнет глаз, тревожась о своем сыне или муже, который сейчас неведомо где вступил в смертельную схватку со штормом. Недаром ведь люди говорят: "Моряк уходит в море умирать, ступил на берег - родился опять".
Женщины в страстной молитве просят аллаха вернуть моряков живыми и здоровыми. Вместе с ними, беззвучно шевеля губами, повторяют эти молитвы их дети. Даже те, которые лежат еще в колыбели и не умеют говорить, своими не по-детски серьезными, испуганными глазенками молят о том же. Проходят минуты, часы, а моряки все не возвращаются. И нет от них никаких вестей. Что же с ними могло случиться? Где они? Куда их отнесло? Когда они вернутся? И вернутся ли?
Беспокойство растет все больше и больше. Оно постепенно переходит в тревогу. Тревога перерастает в страх. Охватывая все существо, страх сжимает горло, душит и наконец выливается слезами. В оцепенении женщина сидит перед окнами и, затаив дыхание, ждет стука в дверь. Не появится ли на пороге наконец тот, кого она ждет. Или вместо него постучится вдруг черная весть о его смерти, и в боли сожмется тогда сердце многострадальной женщины, которая каждый день, отправляя мужа в море, вверяет ему не только свои надежды, но и судьбу своих детей. Сколько раз приходится вот так ожидать этого возвращения, пристально всматриваясь в окно и прислушиваясь к каждому скрипу двери, или выбегать на улицу с обращенной к аллаху страстной мольбой, чтоб он вернул мужа домой живым и здоровым.
Но аллах, как правило, не сразу откликался на эти мольбы. И тогда женщины, чтобы укрепиться в надежде, идут к жене капитана: "А может быть, у нее есть какие-либо вести?"
- Не волнуйтесь! - успокаивала жена Рахмуни собравшихся матросских жен. - Раз Рахмуни с ними, бояться нечего. Он в море бывает больше, чем на суше. Уходил и в шторм, и в бурю, и всегда возвращался невредимым. А вместе с ним живыми и здоровыми возвращались и все моряки. Будет аллах милостив к ним и на этот раз. Помяните мое слово!
Женщины хотели ей верить - и не могли. Глаза их, грустные и тревожные, с недоверием смотрели на жену капитана, как бы вопрошая: "Зачем Рахмуни ушел в такую погоду, и к тому же так далеко? Почему он не вернулся, как другие, когда начался шторм? Сама, наверное, уже не веришь, что они возвратятся. И говоришь утешительные слова, чтобы только нас успокоить!"
- Вот увидите, они скоро вернутся! - продолжала жена Рахмуни. - Я верю в своего Рахмуни и поэтому даже не волнуюсь. Сердце мое спокойно.
Но она говорила неправду. Сердце ее тоже было полно тревоги и страха. Где он? Что с ним? Удастся ли ему спастись? Или это проклятое, безжалостное море, которое всегда разлучало ее с мужем, заставляло провести в ожидании не одну бессонную ночь, на этот раз не выпустит его уже из своих объятий?
А буря все не утихала. Ветер яростно хлопал ставнями окон, настойчиво стучался в двери, сотрясая стены, заставляя трепетать вместе с прикрепленной керосиновой лампой расплывчатые силуэты женщин и тени развешанных на стене сетей. Удары грома, то глухие и угрожающе раскатистые, то с грохотом и треском взрывающиеся где-то над самой головой, вселяли еще больший ужас в сердца бедных женщин. Притихшие дети испуганно жались к матерям, будто прислушиваясь в паузах между раскатами грома к многоголосому оркестру бури.
Один мальчик-подросток вызвался сбегать в порт, чтобы узнать, нет ли там каких новостей. Когда он вернулся, никто ни о чем не спросил его. И так было все ясно. Из соседнего дома выглянули двое мужчин и тоже вскоре отправились в порт.
Часы на городской башне пробили десять. Прошел еще час. Часы пробили одиннадцать. Потом - двенадцать. С каждым новым ударом все сильнее, как струны, натягивались нервы, готовые вот-вот лопнуть. Не дождавшись последнего удара, одна из женщин, которая уже давно с трудом сдерживала слезы, вскочила и решительно направилась к дверям. Жена Рахмуни попыталась было ее удержать, но та не захотела больше ее слушать. Хлопнув дверью, она выбежала на улицу. Вслед за ней вышли и другие женщины. Остановившись на улице перед домом, они сразу вдруг заговорили все. На шум вышли женщины и мужчины из других домов. Жена Рахмуни, поручив соседке присмотреть за детьми, тоже направилась к порту.
Беспрерывно сеял мелкий, как водяная пыль, дождь. Ветер чуть не валил с ног. Кругом темно, хоть глаз выколи. Дорогу угадывали на ощупь. Только в кофейне "Шанта" еще горел слабый свет. Задержавшиеся посетители, заслышав голоса, тоже вышли и присоединились к толпе женщин. По дороге в Батрану несколько человек забежали в кофейню Таруси. Узнав, что Рахмуни до сих пор еще не вернулся, Таруси, а за ним Абу Мухаммед, Халиль Арьян и еще несколько моряков, засидевшихся в кофейне, бегом устремились к порту.
- Я же говорил вам, что сегодня лучше было не выходить далеко в море, - еле успевая за Таруси, назидательно говорил морякам Абу Мухаммед. - Таруси еще утром предупреждал, что к вечеру будет шторм. А вы не верили. Заладили как попугаи: "На все воля аллаха… Воля аллаха!.." Вот вам, пожалуйста.