- "Акт. Мы, нижеподписавшиеся, лейтенант Михаил Борисов, санитар Редкина, санитарный инструктор Сизухин и солдат Кириллов, составили настоящий акт в том, что в поселке Безымянный, который занимали немцы, нами обнаружены: труп женщины 55 лет, у которой отрублена половина головы; труп женщины 30-35 лет, изнасилованной и казненной, - вырезаны обе груди, отрезаны верхняя губа и подбородок; мальчик 12-13 лет, видимо, сын казненной женщины, проткнут в нескольких местах штыками". Не хватит ли?
- Нет, - хрипло сказал генерал-полковник. - Я хочу знать все.
- Во дворе нашей комендатуры на Советской улице стоит виселица, эччеленца. Я сам видел труп повешенного старика. Он повешен якобы за связь с партизанами. Это, конечно, ложь: ему было восемьдесят лет. В городском саду около театра я видел трупы двух замученных девушек. На рыночной площади еще несколько дней назад висели три повешенных юноши - их обвинили в том, что до нашего вступления в город они работали на тракторном заводе и делали танки. Мне рассказывали люди, в честности которых я не могу сомневаться, что вся дорога к Ново-Алексеевке, куда гнали мирных советских людей, устлана их трупами. Их расстреливали только за то, что они хотели отдохнуть…
- Это ужасно, Адам!
- Да, эччеленца, и мы будем отвечать за Гиммлера, за Кейтеля, за все зверства комендантов и групп СД.
Долгое угрюмое молчание. Слышны были лишь шаги часового во дворе. Снег похрустывал под его сапогами. Генерал-полковник встал. Голова его раскалывалась. Слишком много узнал он за этот день. "Узнал, но не увидел, - мелькнула мысль. - Я должен видеть это, - сказал он себе. - Своими глазами… Я обязан перед своей совестью видеть то, что видели Адам и тысячи других людей". Он обернулся к Адаму.
- Сделайте одолжение, найдите кого-нибудь из русских, не из военнопленных, а простого русского человека, который бы сам видел то, что видели вы. И приведите его сюда.
- Слушаюсь, эччеленца! - Адам понятия не имел, зачем командующему понадобился русский человек, но от вопросов предпочел воздержаться.
- Идите. И попросите ко мне Шмидта.
- Да, эччеленца.
Шмидт пришел злой - он еще не успел позавтракать.
- Садитесь, - прозвучал властный голос. - И прошу отвечать без всяких там психологических этюдов.
Шмидт с ужасом подумал, что его роль в штабе армии раскрыта. Командующий вызывал коменданта. Тому, разумеется, известна вся агентура СС и гестапо в армии. Он пытался выудить у коменданта, зачем его вызвал командующий. Тот разводил руками. Как на иголках сидел Шмидт у себя, пока командующий разговаривал с штандартенфюрером СС.
- Я всегда готов отвечать на любые ваши вопросы, - напыщенно проговорил Шмидт. - При чем тут психологические этюды?
- Вам известно, что на территории, занятой армией, или на той, что была занята до окружения, действует оперативная группа полиции безопасности?
- Так точно, господин генерал-полковник. Вернее, не оперативная группа, потому что она огромна и сфера ее действий - армейская группа фельдмаршала Вейхса, а оперативная команда.
- Вы знакомы с ее задачами? - спросил генерал-полковник.
- Разумеется. Ликвидация всех лиц, угрожающих безопасности рейха и чистоте германской расы. Группы были направлены в армейские соединения, а команды - во все армии, как только мы покинули границы рейха, господин генерал-полковник. Делалось это в порядке соглашения между начальником Верховного главнокомандования фельдмаршалом Кейтелем, рейхсфюрером СС Гиммлером и начальником оперативного управления Генерального штаба генералом Хойзингером.
- Кейтель и Хойзингер подписали соглашение об уничтожении целых наций?
- Бог мой, но вы сами подписали приказ о назначении связного между командованием армии и эйзацкоманден.
- Я?
- Могу принести приказ.
Генерал-полковник помолчал. "Ах, вот как! Значит, есть документы?"
- Когда я подписал приказ?
- При вступлении в эту область.
- Этого не могло быть!
- Тем не менее, - усмехнулся Шмидт, - вы его подписали. Быть может, вы не вникли в суть дела и подписали механически. Возможно, ваши мысли в тот момент действовали в ином направлении. Но факт остается фактом. Что делать, господин генерал-полковник. Все мы связаны одной веревочкой и все понесем ответственность…
- …понесем ответственность, - повторил генерал-полковник…
- …поэтому-то я вчера и сказал вам: германские генералы не имеют права сдаваться в плен большевикам.
- Да, да, конечно.
- Кроме того, господин генерал-полковник, русской разведке отлично известно, кто именно в германском Генеральном штабе разрабатывал план нападения на Россию. Равным образом они знают, что автор плана и тот, кто привел свою армию, куда еще никогда не ступала нога германского солдата, - одно лицо. И это лицо - вы!
Последние слова Шмидта прозвучали подобно выстрелу из пистолета.
- Я понимаю это, Шмидт, - устало сказал генерал-полковник. - Простите, еще одну минуту. Приказываю распустить эйзацкоманден, а людей ее послать рыть траншеи.
- Это уже сделано. Поскольку у них иссякли возможности деятельности…
- то есть они ликвидировали всех, хотите вы сказать?
- …мы нашли целесообразным занять людей команды другими работами.
- Хорошо. Прошу немедленно найти тот приказ и прислать мне. Сейчас же. Без промедления. Идите.
Шмидт вышел с непроницаемым лицом.
""Одной веревочкой…" - вспомнились генерал-полковнику слова начальника штаба. - Одной веревочкой с людьми вроде Гиммлера! Бог мой! Отныне я сообщник этого мерзавца - штандартенфюрера СС и Шмидта, которого знать не знал восемь месяцев назад… Кстати! Почему так внезапно был снят мой предыдущий начальник штаба и заменен Шмидтом? Почему на все мои возражения не последовало ответа? Почему Йодль, когда я через фельдмаршала Вейхса выразил свое удивление и протест, передал мне, чтобы я не вмешивался в функции оперативного управления главного командования? И почему всякий раз, когда мы в разговоре с Адамом упоминаем имя Шмидта, Адам подозрительно усмехается? Что он знает? Что скрывают от меня? Быть может, кто-то стоит тенью за спиной Шмидта?…"
Генерал-полковник встал и, тяжело ступая, прошелся по комнате. Серый, унылый день… "Вот уже начался новый год! С новым счастьем, ха-ха! С новыми радостями, ха-ха! С новыми успехами, ха-ха!"
Толстяк Эберт принес приказ, козырнул, повернулся, словно на пружине, и вышел. Генерал-полковник перечитал приказ, чиркнул спичкой, сжег бумагу, сдунул пепел на пол и растоптал его.
Вошел Адам, повел носом.
- Чем-то пахнет, эччеленца?
- Пахло чем-то весьма нехорошим. Но теперь все в порядке. Кстати, Адам, я все хотел спросить вас… Почему вы так недружелюбны к Шмидту?
- Эччеленца?!
- Вы усмехаетесь всякий раз, когда мы заговариваем о нем в его отсутствие.
- Мне… Хм! Мне не слишком нравятся некоторые черты его характера.
- И только? - Взгляд генерал-полковника неотступно следил за выражением глаз адъютанта.
- Так точно, - последовал не совсем уверенный ответ.
- Мне лжет Хайн, Адам, - сухо заговорил генерал-полковник. - Он лжет на каждом шагу, но его ложь - мальчишеская, глупая и безвредная. Зачем лжете мне вы?
- Эччеленца!
- Адам, вы косите глаза…
- Но…
- Вы покраснели к тому же.
- Да, я сказал неправду. - Адам стоял, повесив голову, как Хайн в минуты раскаяния.
"Мальчишки оба!" - подумал генерал-полковник.
- Итак?
- Я бы не хотел передавать вам сплетни, эччеленца.
- Сплетни?
- Да. Но ведь это только сплетня…
- Именно?
- Этого никто не знает наверняка.
- Адам! Вы выводите меня из терпения.
- Эччеленца, в штабе говорят, будто генерал-лейтенант Шмидт - приставленный к вам шпион гестапо.
Генерал-полковник вздрогнул, словно его обожгло ударом бича.
"Ну, в таком случае, Шмидт, вы не отвертитесь. Даю слово, приложу к тому все старания!" Генерал-полковник жестко усмехнулся.
- Но, эччеленца, повторяю, кто может это знать?
- Да, конечно, - рассеянно проговорил генерал-полковник. - Знает только он… Если это правда, разумеется.
- Да, эччеленца.
- Вы помните приказ фельдмаршала Вейхса о снятии бывшего нашего начальника штаба, Адам?
- Это было в апреле.
- Почему его сняли и заменили Шмидтом?
Адам пожал плечами.
- Хорошо. Забудем этот разговор до тех пор, пока я не возобновлю его сам. Вы нашли русского?
- Так точно. Он в приемной, эччеленца.
- Пригласите его. У нас есть какая-нибудь еда и выпивка? Принесите, что найдете.
СТАРИК И ГЕНЕРАЛ
Вошел старик. Комковатая полуседая-полурыжая борода, свалявшиеся волосы; изможденное, в синеватых прожилках лицо и безмерно усталые, слезящиеся глаза… Ватник, порванный на локтях, ватные брюки с заплатками на коленях, расхлюстанные валенки, обклеенные внизу резиной от автомобильной камеры… Шапку собачьего меха, изъеденную молью, старик перебирал неестественно скрюченными пальцами.
Он молча стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу, устремив на генерал-полковника взгляд, полный безразличия. Он лишь отметил про себя, что этот сгорбленный человек давно не брился, что китель его сильно помят и помята шинель, а глаза, рассматривающие его - холодные серые глаза, - тоже не слишком веселы.
Адам, принесший блюдо с жареной кониной и капустой, налил в стакан шнапса.
- Ауфидерзен, - тихо сказал старик.
- Варум? - Генерал-полковник пожал плечами.
- Ауфидерзен, - повторил старик, пожевал губами и, поглядев на потолок, замолчал.
- Он что, не хочет разговаривать со мной, Адам?
- Нет, эччеленца, старик повторяет это слово просто так. Думается, это единственное, что он знает по-немецки. - И, предваряя вопросы шефа, добавил: - Ему шестьдесят три года. По его словам, он работал на тракторном заводе слесарем, сейчас на пенсии. Его зовут Иван Скворцов. Точнее, Иван Фомич Скворцов. Он живет в землянке, в сорока минутах ходьбы отсюда. Хайн украл гуся у него. Я обнаружил в землянке связку дров, и ничего больше.
- Ничего?
- Да. Он спит в том, в чем ходит. Ни подушки, ни одеяла. Ничего.
- Распорядитесь послать Хайна на три дня в карцер, Адам.
- Слушаюсь, эччеленца.
Старик все еще стоял, понурив голову, не проявляя никакого интереса к людям, разговаривавшим на языке, ему не понятном. Пальцы, перебиравшие шапку, привлекли внимание генерал-полковника.
- Подагра? - спросил он, обращаясь к Адаму.
Адам перевел старику вопрос. Он неплохо говорил по-русски.
Старик поглядел на пальцы, помотал головой.
- Проволока.
Адам спросил еще что-то, старик отвечал нехотя.
- Он сказал, что пальцы скрючены от проволоки. Его допрашивали, связав руки проволокой.
Генерал-полковник на миг закрыл глаза.
- Наши допрашивали?
- Разумеется, эччеленца.
- Пусть он сядет. Спросите его, почему ему перекручивали пальцы во время допроса и были ли такие случаи с другими русскими.
Старик присел на краешек табуретки, провел ладонями по волосам, приглаживая их. Шапку он положил на стол.
Адам взял ее двумя пальцами и осторожно переложил на подоконник. Потом заговорил со стариком.
- Он сказал, эччеленца, что у него хотели узнать, где прячутся комиссары и евреи. Он говорит, что так допрашивали всех русских, но тем не повезло, а его отпустили. Он три дня провел в бункере эйзацкоманден со скрученными пальцами.
- Так. - Глаза генерал-полковника снова закрылись. - Пусть он поест, потом я поговорю с ним.
Адам перевел.
Старик принялся есть. Ел он медленно, основательно. Не поморщившись, выпил стакан шнапса.
Адам молча прохаживался по комнате, изредка бросая взгляд во двор, где густо шел снег, закрывая все видимое. В городе гулко ухали орудия и слышалось визжание мин.
Старик ел, не обращая внимания на то, что происходило в комнате и на улице. Он аккуратно цеплял вилкой капусту, отрезал куски мяса и прожевывал их неторопливо. Ему некуда было спешить. Хотя он не знал, зачем его позвали к немецкому генералу, но был спокоен - немцы не кормят тех, кто должен умереть. Стало быть, смерти не будет. Остальное не тревожило старика. Всякие слухи доносились до него. Он знал, что гитлеровцам скоро конец. "Едят конину. Ха! И, поди, не от сладкой жизни генерал забрался в эту собачью конуру. Сидит на койке, нахохлившись, думает что-то про себя. Думай не думай, каюк вам. Вам каюк, а я выживу, если не рассерчают и не прикажут расстрелять. Да не стоят они того, чтобы за неосторожное слово отдавать жизнь! Нет, он, Иван Скворцов, хочет увидеть конец этого горя, он хочет увидеть своих. Они скоро придут. Тогда можно помереть".
От выпитого шнапса старик повеселел.
- Благодарствую. - И отодвинул очищенное им блюдо, после чего вытянул из кармана бумагу и принялся свертывать цигарку.
- Он благодарит вас, эччеленца.
- Не за что. - Генерал-полковник перебрался к столу. Старик, поняв, что с ним будут разговаривать, сел так, чтобы быть лицом к лицу с генералом.
Тот взял со стола бумагу, сложенную для цигарок, как складывают ее курильщики махорки, и машинально развернул. Немецкий текст. Подпись коменданта - штандартенфюрера СС. Приказ о том, что каждому, кто перейдет Аральскую улицу, уготован расстрел.
- Вы читали это, Адам? - передав бумагу адъютанту, спросил генерал-полковник.
- Да, эччеленца. Такие приказы развешаны почти на каждой улице.
- Значит, русским запрещено ходить по любой из здешних улиц?
- Вероятно.
Молчание.
- Спросите, чем он занимается в настоящее время.
- Живу, - ответил старик. - Живу. - И широко улыбнулся. - Вот живу, значит.
Шнапс и еда согрели его. Ему было хорошо. Поговорить с генералом можно… Почему бы и нет?
- Приболел, видно, товарищ генерал? - обратился он к Адаму и тут же поправился: - Прошу прощения, какой же он мне товарищ! - Старик посмеялся. - Я ему не товарищ, никак нет.
Узнав, что генералу нездоровится, старик соболезнующе покачал головой.
- Климат не тот для вашего брата. Слышал, у вас там таких зим в глаза не видывали. Лютые у нас зимы. А уж в степу, в студеный день, да при ветерке - боже упаси быть в такие дни в степу! Сразу в сосульку преобразуешься. Нам-то привычно. Твердые мы, очень твердые. Одним словом, живучие. Нас не согнешь. - Он поглядел на свои пальцы и добавил: - Не согнешь.
Адам переводил речь старика. Генерал-полковник слушал, склонив голову. Старик затянулся цигаркой и закашлялся. Табачного запаха генерал-полковник не ощутил.
- Спросите, что он курит.
Старик с готовностью снова вытянул засаленный кисет, вынул из него щепоть чего-то бурого, вовсе не похожего на табак.
- Это лопушок, с лета заготовленный. Ботва тыквенная и еще кое-что. Одним словом, сборная селянка. - Он подмигнул генерал-полковнику. - Если желаете, отведайте нашего военного табачку, господин генерал.
Паулюс пожелал отведать, но свернуть цигарку ему не удавалось. Старик ловкими движениями изуродованных пальцев свернул "козью ножку".
- Может, господин генерал брезгует, так что пусть сам послюнявит кончик.
Паулюс, видевший, как старик слюнявил конец цигарки, последовал его примеру, затянулся и сразу зашелся отчаянным кашлем.
- Вот то-то и оно! - поучительно проговорил старик. - Не для вашего это естества. Для такого табаку требуется русское естество, господин генерал. Не скажу, чтоб оно какое-то особенное, но все-таки… Так сказать, приучены к всеразличным обстоятельствам и еще не такое снесем, не дай бог тому стрястись. Мы тут лет двенадцать назад ставили тракторный завод. Что мы пережили в те времена в отношении трудностей - пересказать возможности нет. Однако пережили. Конечно, власть очень содействовала, чтобы все-таки люди жили по-человечески. Особенно молодежь была с энтузиазмом. Но мы тоже не отставали. Все утруждали себя до седьмого пота. Погодя обучились, да и техники поприбавилось. Одним словом, легче стало.
Адам вполголоса переводил. Генерал-полковник с лицом, ничего не выражавшим, слушал, не перебивая, старика.
- Тракторный завод наш, кабы вы его не разбили, стоял бы по сию пору. Простите за слово, вот теперь, как покончим с вами, опять придется тракторный ставить. И город, надо думать, воспроизведем сызнова. Ямки сровняем подчистую. - Старик задумался. - А может, кое-какие ямки оставим для показа поколению, - добавил он, глядя вдаль.
- О каких ямах он говорит, Адам?
- Обыкновенные, господин генерал, земляные, - заговорил старик, выслушав Адама. - Народ там захоронен. То есть те, кому, значит, не повезло после допросов. Много тут таких ямок, господин генерал, ох, много. Мужчины наши до последнего вздоха были вашими супротивниками, как, скажем, двое моих ребят. Хотели уйти к своим, а их поймали ваши - и, значит, в ямку, поскольку ребята добровольно объявили, что они коммунисты, хотя и не состояли до того в партийных рядах. И всяких других безвинных - женщин и детей, к примеру, - туда же отправляли, в ямки, ваше превосходительство.
- Как? - переспросил Адам.
- Виноват, употребил выражение из царской армии. Служил в пехоте, дрался с вами в четырнадцатом, генерала мы обыкновенно звали "ваше превосходительство".
- Что такое, Адам?
Адам объяснил.
- Хорошо, пусть говорит. Пусть говорит все, что хочет.
- Слушаюсь, эччеленца. Господин Скворцов, продолжайте.
- Да какой же я господин? - рассмеялся старик. - Сроду им не был. Господами у нас заводчики были, да и тех прогнали. Я Скворцов, товарищ Скворцов. Только не вам товарищ, как уже сказано. Другой статьи вы люди, вот почему. Да если б я узнал, что сын мой загнал безвинную женщину в бункер, руки ей назад заломил, груди вырезал и прочие надругательства совершил, я бы задушил его собственными руками. А деток? Деточек зачем губили? Для чего деточек-то умучивать? - Старик повысил голос и вдруг замолк. - Не пристрелит он меня за такие выражения?
- Нет, - заверил его Адам. - Не беспокойся.
- И на том спасибо. Только скажи ты ему, своему генералу: не только перед людями придется ему держать ответ за умученных деточек и безвинных женщин, но и перед богом, если таковой, как доказывают попы, существует. И скажи еще: не хватит у вас рабочей силы, хоть со всех краев ее сгоните, и лопат не хватит, чтобы выкопать ямки для всей России. Много нас, очень нас много, господин немецкий генерал. Всех в ямку не утрамбовать.
Генерал-полковник молчал. В бога он не слишком верил: существует он или не существует, как сказал этот старик, кто ж знает? Ответ перед людьми - вот что его страшило.
- Я хочу посмотреть ямы, - сказал он Адаму.
- Не стоит, эччеленца.
- Я пойду к этим ямам. Молчать! - гаркнул генерал-полковник.
Старик вздрогнул от бешеного крика немца, но, поняв, что это не относится к нему, не спеша свернул еще цигарку.
- Извините, Адам, нервы, - пробормотал генерал-полковник. - Вызовите людей с лопатами, пусть вскроют ямы, которые покажет старик. Приказываю, чтобы штандартенфюрер СС и начальник эйзацкоманден присутствовали при вскрытии ям.