Выстрела он не слышал: "МК" бьет бесшумно. Оленуха сделала резкий прыжок и с маху грохнулась набок. Тут же она попыталась встать, и сухие крепкие ноги подняли заднюю половину туловища, но передние, поджатые к груди, никак не могли выпрямиться. Так, перебирая задними ногами, она закружилась на месте, откинув голову на спину. По лопаткам попал, уже не встанет, понял Михаил, подбегая к машине стрелявшего. Ствол покачался и вновь замер. Михаил сбоку ударил по нему кулаком. В кабине водитель охнул, винтовка исчезла, и оттуда, держась рукой за челюсть, выпрыгнул здоровенный, в засаленном комбинезоне мужик.
- Што - очумел? - заорал он. - Трохи не вбил чоловика!
Подняв кулак, он шагнул к Михаилу, но увидел что-то необычное в его глазах, остановился. Набежали другие водители.
- Ты чего, Петро, сдурел?
- А что? Правильно сделал - мясо!
- Мя-со! Сам ты - мясо!
- В столовой котлет мало?.
- Ему - мало. У него, остолопа, детей посчитай: тут один, на Колыме двое да на материке россыпью. Ему на котлеты исполнитель не оставляет, только на хлеб. А он - производитель, а производителю корм нужен хороший.
- Ну и пусть мурцует. Здесь этих оленей чуть меньше комара! За пятнадцать лет все вместе половину не смурцуем.
- То-о-очно. Вас не останови, так вы за эти годы половину Чукотки заглотите, мур-рцовщики!
- Теленок пропадет теперь: не идет от мамки, бедолага…
Из кучки возбужденных людей вышел грузный пожилой водитель, сунул руку в кабину и, ухватив за ствол мелкашку, отошел к обочине, треснул прикладом о гранитный валун.
- Депутат, дак все можешь?! - взревел стрелявший.
- Могу, - спокойно подтвердил тот, швырнув ствол на дорогу.
Водители, притихшие на минуту, опять заголосили;
- Вот правильно!
- Чего - правильно? Ты воспитывай, а руки…
- За сорок долбаку - все воспитывать разговорчиками? Нас всю жизнь воспитывают, работать до восемнадцати лет не дают "добрые дяди". Вот и растем. А сами-то дяди в четырнадцать начинали пахать, да подзабыли теперь…
Напряжение и злость первых минут схлынули, и Михаил выбрался из толпы. Важенка лежала на боку, спиной к трассе, и, взмахивая головой, стукала ею о щебенку. Словно винилась перед дитем, что оставляет такого несмышленого одного в этом грозном мире. Тот, напуганный запахом крови, бегал вокруг. Михаил достал из рюкзака наган и пошел к оленухе. Она не видела, как подходил человек, но шаги услышала, вывернула последним усилием голову. На Михаила уставился подернутый смертельной мутью лиловый глаз. Когда инспектор подошел, в центре глаза распахнулся зрачок. За пару секунд он вырос почти во все глазное яблоко. Увидела! В последние секунды все же увидела врага, и гаснущее сознание отметило - человек! Михаил нажал спуск. Голова дернулась, зрачок потух, и опять набежавшая белесая муть остекленела. Тело дернула судорога. Шевельнулись подмятые стебли трав, словно земля впитала остатки жизни.
Подошли водители.
- Погрузим на пустую машину, - Михаил поднял голову, заметил странные взгляды. А-а, револьвер в руке, необычное, "официальное" оружие. Сунул в карман, сказал: - Берем, ребята.
- А вы кто?
- Инспектор по охране, - объяснил водитель "его" машины.
- Я-ясно. А с телком что?
- Выживет. Прибьется к какой-нибудь оленухе…
Стрелявший возился у своей машины. Ствол "МК" уже в кабине. Приклад соорудить недолго. Михаил подошел, взял ствол.
- Разрешение есть на нарезное оружие?
- А шо?
- Я инспектор, вот документы. Так есть или нет?
- Ну, нема. Нету.
- Где взяли винтовку? Почти новая, номер спилен.
- Где взял, там и взял. Чего прилипнул, як лист? Выменял у бича залетного на пузырек… Где взял…
- В диспетчерской подождете, акт составим…
- А ты ж рыбнадзор, - сказал водитель, когда колонна двинулась. - Тебе охотницкие дела до лампочки, так я понимаю?
- Депутат ваш… как его?
- Гуров-то? Му-ужи-ик… Механик, начальник колонны, душа…
- Он что, охотинспектор еще?
- Чего? Механик же…
- Я и говорю…
- А-а-а, - Водитель долго молчал, задумчиво добавил: - По-человечески, конечно, правильно. Бьют этого зверя и в хвост и в гриву кто хочет, скоро только в кино, да и то из зоопарка, из клетки, видеть будем. Тех, что уцелеют.
- Ну, Гуровых много, - сказал Михаил. - Не позволим…
Эх, Михеев, Михеев! Легко работалось вдвоем. Где ты теперь?
В диспетчерской автобазы Михаил составил акт на "МК". Подписали Гуров и еще трое. Михаил пригласил их зайти в инспекцию среди недели. На половине приисков уже работает сеть внештатных инспекторов, а вот автобазу упустил. Неувязка. Водители круглый год в дороге, видят много, знают все.
С автобазы Михаил пошел домой. Синими искрами сверкал океан за крайними домами Пээка. За цепочкой островов маячили льды. У воды на бочке сидел лохматый парень с длинным носом и жгутом рыжих усов. Перед парнем сидели восемь поселковых собак, таких же лохматых. Парень ломал хлеб и давал собакам. Те по очереди выходили из ряда, осторожно взяв хлеб, отбегали в сторону, ложились и ели.
Строитель монументов
Утром, по дороге в инспекцию, Михаил заглянул на берег океана, куда "тылами" выходил торговый ряд поселка: два магазина, ресторан, гостиница. Глаз да глаз за ними. Неделю-две не побываешь, уже по всему берегу бочки, ящики, запах прокисших овощей. И никакие штрафы не помогают: легко торговые работники выкладывают четвертаки и полсотни, с ухмылками. Правда, как снял райисполком с работы одного директора магазина в прошлом году по ходатайству Михаила, за систематическое загрязнение берега, так стало чище.
Михаил шел по берегу. Лениво шевелилась вода в гальке, хрустели под ногами плети морской капусты, вяли на них коричневые комочки медуз. Берег был чист. Баржу еще убрать - и тогда хоть туристов вози с материка. Баржа лежала почти на боку против центра поселка. Когда-то ее штормом сорвало с якорей, изуродовало льдами и бросило кормой на берег.
Михаил запрыгнул на придавленный к земле борт и по нему прошел к носу. Море было спокойно, вода прозрачна, на глубине двух метров хорошо проглядывался серый песок. Неожиданно вода справа потемнела. Широкая тень приблизилась к барже и рассыпалась серебряными искрами. Сайка, полярная тресочка. Она шла плотным косяком, темные спинки тучей закрывали дно, а искры рождались, когда рыбки, играя, ложились на бок. Вернулась, милая!
Рыба давно пропала у поселка. И вот только на третий год после того, как вычистили берег, пришла. Значит, появился планктон, которым питается сайка. А планктон там, где вода чистая. Пять-то лет назад была тут не вода, а грязная мазутная жижа. За сайкой придет голец, любит жировать на ее косяках. А осенью может появиться чистюля и неженка корюшка. Да, не зря работали, товарищ инспектор Комаров. А если еще…
- Что вы делаете, подонки? - раздался из-за баржи мужской, с придыханием, как после бега, голос.
- Об чем речь, дядя? - удивился другой.
- Они вам мешают, да? - спросил первый.
- Пол-ложим. И ты тоже - усек? Видишь, по первой принимаем. И ты не заставляй нас нервничать. Я, к примеру, нервный - ужасен.
- Я тебя реветь заставлю, - зло сказал первый. - Белугой!
- Ты?!.
- Я.
- Ну козел!
- Вова, кончай базар, - лениво протянул басок. - Шлепни эту хиппу по рогам, пусть не бодает. Налито же.
- С-с удовольствием… Н-н… эк… эхх-хээ!
Фраза оборвалась всхлипом, точно человек пытался вздохнуть и не мог. Потом за баржей все притихло, но через несколько мгновений взорвалось криками, ударами и скрежетом гальки:
- Га-а-аад! Держи!
- Во-овва-а, дрыну хватай, дрыну-у!
- А-а, та-ак?! И-их-хо-о!..
Михаил прыгнул на берег, побежал вокруг баржи и, выскочив из-за кормы, чуть не столкнулся с летящим навстречу человеком. Ноги его часто перебирали землю, но притормозить тело, заряженное энергией крепкого удара, не могли. Отставали. Михаил заметил безграничное удивление в вытаращенных, почти вылезших из орбит глазах - все остальное лицо крепко заросло щетиной. Должно быть, этому человеку никогда не приходилось летать от чужого удара. Сам, судя по разговору, бил, а получил впервые. Так изумленной физиономией он и врезался в гальку. А за ним, у воды, продолжала кипеть драка. Двое наскакивали на одного, размахиваясь сплеча и матерясь.
Возбужденно подвывая, к дерущимся со стороны морского порта неслись собаки. Впереди, точно лошадь, скакал огромный несуразный пес. Лапа, морда, уши и пепельные подпалины на короткой шерсти были явно от дога. А хвост крючком, лохматый - от ездовой лайки. Секунда - и все перемешалось, раздался отчаянный человеческий вой, и дикое зрелище словно обрушилось под землю. Перед Михаилом мелькнула еще одна, искаженная боевой страстью, опухшая рожа с мазками крови на губах и бороде. В сознании вспыхнула тревога и пропала. На берегу воцарились тишина и покой. Стоял, тяжело дыша, один человек, поправлял длинные, до плеч, волосы. Повизгивая, прыгали вокруг него собаки. А куда делась нападавшая на него троица - непонятно. Растворилась.
- Силен! - восхищенно сказал Михаил. Он сразу принял сторону парня, даже не разобравшись в конфликте. Один, не задумываясь, бросился на троих - так обычно защищают только правое дело. Да и потом человек, за которого заступаются свободные северные псы, безоговорочно достоин поддержки. Михаил давно знал этих псов. Никому не принадлежавшие жители поселка, потомки лаек и материковских собак, сильные и бесстрашные, они держались с людьми достойно, не клянчили подачек, а если им протягивали кусок, считали это проявлением дружбы и платили неподкупной собачьей верностью. Безошибочной звериной интуицией они моментально угадывали в характере человека все основные черты и в первую очередь главную для животного: добрый он или злой. Причем, как уже убедился Михаил, никогда не ошибались.
Парень повернулся на голос. Лицо в крови, левая бровь рассечена, на скуле ссадина… Да-а… Но вообще легко отделался. Против троих, все же. Ага, это тот парень, что в субботу кормил хлебом собак.
- Чего воевал? - дружелюбно спросил Михаил.
- Не воевал. Боролся за мирное сосуществование с меньшими братьями, - в карих глазах парня сверкнули искры. - Не могу смотреть, когда зверье мучат. С детства у меня это, наверное, от бабкиных сказок да от доктора Айболита. - Он улыбнулся чисто и радостно: улыбка родилась из воспоминаний. "Став взрослым, не забывай мечты своего… детства… или юности". Испанская вроде пословица. Он и не забывает. Дрался по-детски: без оглядки на количество противников. Будь их дюжина - все равно полез бы… Интересный парень.
- Умойся, - посоветовал Михаил. - Кстати, ревут не белугой, а белухой. Есть такой ревучий зверь в океане.
Парень кивнул, потрогал рассеченную бровь и пошел в воду. Шел как-то по-кошачьи, бесшумно. Даже галька не скрипела под сапогами, точно крепкое тело его ничего не весило. Вошел в океан, ополоснул лицо и, выпрямляясь, сказал:
- Бальзам.
- Пять лет мы его чистили для твоего исторического умывания, - Михаил усмехнулся и спросил - Ты кто?
- Свободный человек, странствующий строитель монументов, в наш рациональный век именуемый бичом.
- Ясно. А звать?
- Генка Нагишев. Ты что, из детской комнаты милиции?
- Да нет, - Михаил рассмеялся. - Но рядом.
- Тогда представься.
- Комаров Михаил, - в тон ему ответил Михаил и удивился: с первого слова легко и просто на "ты". С другим десяток лет знаком, а все не получается. Обстановка, что ли, повлияла?
- А чем они тут занимались?
- Собак терзали. Вон. - Генка кивнул в сторону баржи. Под килем на газете бутылки, обкусанные соленые огурцы. Рядом духовое ружье.
- Смотрю, одна отсюда прыгает, лапа поджата, скулит. Убить из этой хлопушки трудно, а боль изрядная. Ну, подхожу, а они уже вторую выцеливают. С перепоя зло срывают, видно.
Хороший парень. Вот тебе потенциальный кадр. Потянет или нет? Ну, сие и от нас будет зависеть. Пробуем? Пробуем.
- Пойдем?
- А пойдем, - с готовностью ответил Генка. И даже не спросил, куда и зачем и чего от него надо.
- Ружье прихвати.
- Ага. Тут и пулек коробочка. Может, бутылку возьмем? Честно заработанные трофеи. Смотри, одна полная. Мальвазия, местная.
- Не стоит, - сказал Михаил.
- Пожалуй, - легко согласился Генка. - Похмелятся, разберут стратегические ошибки. Будем великодушны, хотя они не поймут.
Михаил смотрел на газету-самобранку и слушал, как в сознании вновь шевелится тревога. А причина? Причина… Перед глазами проплыли наиболее яркие эпизоды, две уже потертые временем рожи. Знакомы? Вроде нет…
- Ты никого из этих троих не знаешь?
- Откуда? Сейчас поселок полон незнакомых людей: навигация. Да я и сам тут временный.
- Где трудишься?
- В техснабе, амбалом. Но уже написал заявление, ухожу. Скучно. Масштабов нет.
- Веская причина. А раньше где?
- Везде, - Генка открыто глянул в глаза Михаилу. - Если перефразировать: "от древних стен Москвы до снежных гор Чукотки".
- Хм. С одной стороны - неплохо.
- Ты что, вербовать меня хочешь? Уж больно стремительно, - он покачал головой. - Конечно, интересно познакомились, но лучше на этом и поставим точку. Жизнь и так полна разочарований. И промахнешься ты, честно говорю. Я из тех, что снятся начальникам в кошмарных снах, герой статей в научных журналах под рубрикой "Проблемы текучки". У меня обязательства только перед собственной совестью, а ты мне хомут на шею. Я бегу по стране чуть не с яслей.
- За рублем, что ли?
- Рупь - дерьмо, меня он никогда не сожрет. - Генка презрительно покривился. - У меня к нему уважение только в одном случае: когда он, выступает эквивалентом куска хлеба… Нет, не рупь… Страстью я одержим к монументальным стройкам, из тех, что зовут "стройкой века". Заводской фундамент в Набережных Челнах сооружал, первый костыль бил на куске БАМа - вечные дела, монументы! Сюда примотал с такой же мыслью, да ошибся: атомную давно запустили, а шурф у геологов - изделие временное. Удрал из шурфа, подработаю в, техснабе и рвану на газопровод Советы - Париж. Звучит!
Рисуется чуть, подумал Михаил. Возрастное, пройдет. Не работал он еще по-настоящему, а только примеривался. Надо брать.
- Бежал, бежал и забежал, - усмехнулся он. - И как тебе тутошние края?
- Какие тут "края"? Тут снег и надбавки к зарплате.
- Даже так? - Михаил помолчал. - Где шурфовал и когда?
- На Скальном. Есть, говорят, такой ручей, только я ничего, кроме снега, не видел. Синий, розовый, даже зеленый и золотой, но - снег. Так и утонул в нем, как прыгнул из вертолета в сентябре прошлого года. Он здесь и лес и траву заменяет - такое мое убеждение. В других краях за это время три времени года сменится, а здесь одна разница - в оттенках цвета снега. Весь спектр: от фиолетового с осени до красного к весне.
Михаил улыбнулся: верно подметил расцветки. Сказал:
- Сейчас-то его нет.
- Да, сейчас в граде Пээке пыль и серый камень.
- А за город хочешь? Завтра я с геологами по партиям лечу, они все у речек стоят. Глянешь летнюю тундру.
- Можно, - прикинув, сказал Генка. - Работаю в ночь… Лады. А то спросят в Париже, как на Чукотке летом, а я ни бум-бум… Только без обязательств. Идет?
Все время облета он не отрывался от иллюминатора, разглядывал цветастый ковер тундры, розовые и голубые осыпи, зеленые струи рек, желтые косы и сиреневые дымки над бесконечными цепями гор.
Птичка-невеличка
В подъезде Михаила догнала Лелька, соседка по коммунальной квартире, дочка Марии Гавриловны, бухгалтера из УРСа.
Худенькая, с темными густыми бровями и льняной косой, уложенной короной, Лелька вся светилась, как пушица под солнцем: лицо, руки, праздничная школьная форма.
- Как дела, птичка-невеличка? - спросил Михаил.
- А я историю сдала! - объявила Лелька. - Без шпаргалки, честное слово, и - на "пятерку"!
- Как же ты ухитрилась?
- Вопрос легкий попался: гуманисты эпохи Возрождения…
- Это легкий вопрос?!
- Конечно. Я им про Петрарку рассказала, про его любовь. И про последнюю ночь, когда он умер с пером в руках. Меня по остальным даже не гоняли. И - "пять".
- Заворожила комиссию Петраркой. - Михаил сунул руку в нагрудный карман и вытянул примятый букетик. - Петраркой легко. Но все равно - держи за успехи. Летал вот в тундру.
- Ой, какая прелесть! - восхитилась Лелька. Желтую серединку каждого цветка обрамлял нежный синий венчик. - Спасибо. Они похожи на астры. Только крохотные.
- Это и есть альпийская астра.
- Чудо, - Лелька упрятала нос в букетик.
- Ну и хорошо. Ты беги, радуй мать "пятеркой".
- А вы его… кому-то собирали?
- Да нет, без адреса… Выдалась минутка свободная.
- А знаете что… Завтра утром идет урсовский катер на острова, за грибами люди едут… Хотите?
- На острова? - Михаил задумался. Надо побывать. Весной внештатные инспектора сообщили, что по тамошним озеркам видели белых гусей. Охотовед в отпуске, просил приглядеть, а вот и случай. И транспорт, главное, ни у кого просить не придется. Значит, едем. И он сказал: - Хочу.
Катер уходил в половине седьмого, и они шагали по пустым, влажным от утреннего бриза улицам поселка. Лелька рассказала по дороге, что скоро сдаст экзамены, станет вольной птицей и полетит устраиваться на работу.
Господи, как прекрасно сказала о работе, подумал Михаил и спросил:
- А куда же?
- В детский магазин продавцом. Приходите за игрушками.
- Некому мне покупать, птичка, - вздохнул Михаил.
Лелька помолчала и неожиданно сказала:
- А надо, чтоб было кому. Как же так: взрослому человеку некому покупать игрушки?
Михаил глянул на нее: додумалась же, птичка-невеличка… А что? Не уйди тогда Вера, было бы, наверное, кому покупать игрушки. Воспоминание нахлынуло стремительно, словно слова Лельки прорвали барьер, за которым дыбился огромный поток. И, словно не было этих пяти лет, ясно зазвучал голос Веры: "…твои постоянные уезды, погони. Дома бываешь, как тактичный знакомый, - раз в месяц. Природу он, видите ли, спасает. Да никто ее уже не спасет! Знала бы с самого начала, что у тебя за работа, ни за что не пошла бы замуж…"
Усилием воли Михаил приглушил голос, и он размылся, исчез. В пустоте осталось только лицо с шевелящимися губами. Затем и оно поплыло, заструилось. Вера ушла к радисту полярной станции. И работают и живут в одном доме, только с разных торцов. Тихая жизнь без ожиданий и беспокойства. А Михаил уехал в Пээк…
Вот почему некому покупать игрушки, птичка-невеличка. Мала ты еще, многого не поймешь, если рассказать.