РВАНЫЕ КВАДРАТЫ
Рыба держится на южном свале банки. Все прибежали сюда - толчея, базар…
- Граждане! Кто врубил ходовые огни и идет на вест?
- Алло, "Анчар" (вот тоже имечко!), сколько вы еще вправо будете брать? Вы мне на мешок наедете.
- Внимание, БМРТ! Говорит 258-й. Сижу на задеве.
Все разом смолкают. Начинают, видимо, выяснять, где он, этот несчастный 258-й, не рядом ли?
- "Лермонтов", где вы потеряли трал?
- А я как раз здесь стою, на якоре. В трех милях от плавбазы, по пеленгу семьдесят.
Вчера вечером по блестевшему от дождя слипу безобразно тащился на одном кабеле мешок, перекручиваясь, сбиваясь в беспорядочный ком. У нас и у соседей в сутки выходит не больше семи часов промыслового времени, остальное время мы чинимся.
- "Лесков", как у вас?
- Ничего веселого. Высадили нижнюю пласть и протерли мешок. Дыра - хоть на телеге въезжай.
Мы всю ночь чиним трал. Утром - солнце, голубое небо, надежды. Спускаем трал. Показания во весь экран. Только спустили - звонок от лебедки: дернуло. Выбираем. Кабель порван, доски словно кто-то наждаком драл, бобинцы помяты.
- 44-й, вы в каком квадрате?
- Да я здесь рядом с вами, южнее пятидесятиметровой изобатки.
- Долго еще собираетесь идти?
- Нет, выбираю веревки. Не хочу больше искушать судьбу.
После починки делаем короткое двадцатиминутное траление. Трал вдребезги.
- Черные дни "Монголии", - говорит капитан.
Тралмейстер склоняется над тралом с иглой. Он осунулся, небрит. Мы рвем почти каждый трал.
Тяжелые грунты. Порывы, задевы, рвань.
Вот он в лучах солнца идет нам навстречу, новенький траулер из последней серии - мощь и красота! Мы в рубке чешем языки о красоте кораблей и говорим о них; как о женщинах. Внезапно этот красавец сбавляет ход, и на бакштаге взлетают два черных шара - "сижу на задеве". Мы мгновенно отваливаем в сторону.
КАНЬОНЫ
Низкий плотный туман, над ним черное небо средними звездами и прямо по курсу - полная луна. Ровный убаюкивающий шум машины.
- Глубина падает, - говорит штурман. - Каньон. - Он смотрит на эхолот. - Двести… Триста…
- Сколько там?
- Бездна… Сейчас ляжем на обратный курс и поставим трал. - Штурман отходит от прибора и резко бросает: - Лево на борт!
Я перекладываю руль, и темный нос траулера, который до этого неподвижно висел над белесой стеной тумана, трогается влево.
Луна желтым шаром катится право, мелькает в окнах рубки, а под ней черный нос корабля летит в другую сторону.
Один короткий миг я вижу эту картину со стороны: в ночном океане над бездной тяжело ворочается одинокое судно.
Штурман не отходит от самописца. Прибор рисует угольно-черные пики и зловещие пропасти между ними.
Лента самописца напоминает китайский свиток, на котором старый мастер тушью изобразил горы. Мы доворачиваем влево и вправо, стараясь удержаться на изобате. Перепады глубин часты и внезапны. Еще несколько минут траления, и мы стремительно летим в каньон.
Выбираем трал: лапки у досок вырваны, мешок - в клочья.
- Что делать будем? - спрашивает меня Шабордин.
Нашел кого спрашивать.
- Пошли на север, - говорю.
- Правильно. - Штурман ухмыляется. - Там "Мценск", кажется, сделал несколько удачных тралений.
Пока на палубе переходят с трала на трал, мы связываемся с "Мценском".
- Алло, "Мценск", - зовет штурман. - Где вы застолбили местечко?
- Поставил буй на норде в пяти милях от базы.
- А как ходите?
- На зюйд.
- Истинный зюйд?
- Какой же истинный! Здесь каньон. Своей вершиной он выходит к базе. Вот мы и ворочаем: сначала к зюйд-осту, потом к осту, потом к норд-осту… Такой подковой.
- По каким глубинам?
- Сто пятьдесят-двести метров.
- Крупная треска?
- Отличная. Филейная.
Туман рассеивается. Идем полным ходом.
- Право на борт!
Винт взбивает воду, она летит из-под кормы полукружьем белой пены, за ней стекловидная масса воды, просвеченной прожектором, а дальше тьма, чернильной густоты океан и ночь.
- Трал за борт!
Вытравили ваера, идем потихоньку.
Пять… десять… пятнадцать минут. Все пока хорошо. Самописец тянет ровную нитку грунта. Но тревожные предчувствия нас не покидают. Вот оно! Двести двадцать… двести тридцать… двести пятьдесят метров. Лезем в каньон.
- Влево, "Монголия", - кричит "Мценск", - влево забирайте, а то провалитесь в каньон.
Осторожно доворачиваю влево. Глубина, похоже, установилась.
Пять минут спокойного траления, и мы снова сползаем в каньон. Еще доворот. Еще несколько минут… Ощущение такое, будто мы тащим траулер на своих плечах.
Небо на востоке светлеет. Поднимаем трал: десять тонн!
В рубку заглядывает капитан.
- Ну спасибо, рыбаки! Уважили, - Он подмигивает мне. - Рыбалишь? Добро, добро… Не боги горшки обжигают.
ЛЮДИ НА ПАЛУБЕ
Идет выборка ваеров. Добытчики появляются на палубе под надсадное пение лебедки, молодые, рослые, с ножами на поясе, посасывая свои послеобеденные сигареты.
Мрачноватый Иван Безрода запустил бороду и теперь похож на суриковского стрельца ("мужик с дурным глазом"); Эдик Левицкий менее живописен, это миловидный, аккуратный мальчик, вчерашний школьник; рядом с ним Костя Шорохов, мордастый парень в свитере из верблюжьей шерсти и а шапочке с помпоном; братья Багрецовы - оба высокие, краснолицые, с пшеничными бородками - этакие варяги. Старшина вахты Анатолий Шитов стоит чуть впереди своих парней. Обычно приветливое и открытое, лицо его сейчас напряжено, губы закушены, взгляд застыл на ваерных роликах.
Не спеша, даже с какой-то ленцой, ребята занимают рабочие места.
Выборка ваеров закончена, и траловые доски с грохотом приходят на борт.
Тут они преображаются. Раз - на доски наброшены стопорные цепи, два - доски отключены, три - начинается выборка кабелей. Вот рыба уже в ящике, ловушки проверены, мешок завязан. Взмах руки - и трал снова летит за борт.
По-разному сложные или простые, эти операции следуют одна за другой без малейшей задержки. Вахта Шитова работает с поразительной свободой, легкостью и даже артистизмом.
Правда, тут вот о чем надо сказать: рыбу мы перестали ловить. Не было ее вчера. И сегодня нет. А команда знает: виноваты добытчики, наша траловая команда. На банку пришла треска, соседи ловят. Рядом стоит на якоре траулер, оба борта завалены рыбой.
Утром сменили трал, проверили ловушки. Сделали траление - ни одного хвоста. Замерили ваера - разница всего метр. Значит, ваера тут ни при чем.
Шитов стоит с капитаном на корме. Лица у обоих скучные. Капитан достал пачку, заглянул (пустая!), скомкал, швырнул за борт.
- Как лебедка?
- В порядке. Хорошо тянет.
- Ума не приложу! - Капитан с хрустом расцепляет кисти рук. - Не было у меня такого. Ведь все проверили. Все! Ни черта не понимаю. Прямо руки опускаются.
Капитан, кажется, сломался. Он уже не замечает, что стал раздражительным и грубым, поднимаясь на мостик, забывает здороваться, кричит на помощников.
- Ну, - нетерпеливо спрашивает он тралмейстера. Тот начинает что-то говорить. - Да нет же, - взрывается капитан. - Не может этого быть!
Тралмейстер уходит.
Капитан долго молчит, потом начинает как бы сам с собой:
- А что, если…
- Нет, - говорит Шитов, - не в этом дело.
Капитан опускает голову.
- Да, конечно…
Он не отходит от Шитова, ждет, надеется, верит ему. Но надолго ли хватит этой веры. Вторые сутки мы ловим только-только на уху.
Я вспоминаю, как однажды Шитов консультировал по радио тралмейстера одного из рижских БРМТ.
Впрочем, он больше спрашивал, чем говорил, так что рижанин скоро потерял терпение и начал заводиться. Шитов, будто ничего не замечая, продолжал задавать вопросы и наконец сказал: попробуйте сделать то-то и то-то. "Ладно, попробуем", - буркнул тралмейстер.
Через несколько часов рижанин позвал нас:
- "Монголия", попросите на мостик Анатолия Петровича.
- Спит Петрович.
- Ну хорошо. Передайте спасибо тралмейстеру. Большой он у вас умница.
- Он у нас не тралмейстер, а старшина вахты.
- Вот как! Повезло вам, "Монголия".
Пересменок. Я заступаю на вахту. С высоты кормовой рубки мне видно, как из столовой выходит Шитов. Он переоделся: вылинявшие, но чистые бумажные брюки, белая рубашка, волосы блестят после душа, в руке сигарета.
Поднимаем трал: опять перевернулся мешок! Шитов отбрасывает сигарету и, забыв, что на ногах у него шлепанцы, бежит по сырой палубе к слипу.
Он выходит к каждому тралу, смотрит, как объячеивается рыба, как идет мешок…
Постепенно в его голове разрозненные причины наших неудач складываются в цельную картину, и затем следует открытие. Левый ваер давал сильную раскрутку, и мешок переворачивался. Промер ваеров ничего не давал, потому что ваер начинал раскручиваться после поворотного ролика, а при выборке скручивался опять.
Лихорадочная работа, торопливые приготовления к спуску, тридцатиминутное траление, и мы поднимаем полный мешок.
- Ах ты, черт! - весело говорит капитан. - Вот ведь как! Надо же.
Шитов незаметно улыбается и уходит с палубы.
Работал я с другой вахтой, но больше переживал за Шитова и его ребят.
Мне нравилось смотреть, как они управляются с тралом. Я испытывал зависть к людям, умеющим так красиво и легко работать, хотя и знал, чего стоит эта легкость.
С Шитовым, с тем все ясно - талантливый человек, прирожденный рыбак. А его парни? Одни сделали всего по рейсу, другие - шли в море впервые. Я боялся за них, особенно в те дни, когда мы работали на тяжелых грунтах. Страшно тогда все измотались. Вот, скажем, еще один подъем. Ребята смотрят, как изодранный в клочья мешок на одном кабеле безобразно волочится по слипу. Только час назад они его починили. Снова чинка, снова спуск. Опять рвань и опять чинка. День сменялся ночью, а они все также выходили на палубу и брались за иглы. И я все ждал, что терпение у ребят однажды лопнет, они выругаются, бросят все к черту и уйдут. Но показывался трал, и они снова брались за иглы.
- Я тоже боялся, - рассказывает Шитов. - Молодые… Думал, как в прошлом рейсе: спустят трал и разбегутся.
К концу рейса вахта научилась переходить с трала на трал за семь минут. Это, конечно, очень хорошее время, но не в нем суть, не в профессиональных достижениях. Паша Дрох вон тоже мастером стал. Парни Шитова работали с подъемом, были в их делах и радость, и спортивный азарт, и гордость за вахту. "Чувство команды", - как говорит Шитов. Не думаю, чтобы он специально прививал им это чувство. Радость ведь не привьешь.
Он любил свое дело. Любил и умел так работать, что рядом с ним нельзя было валять дурака. Как же они росли, как стали "командой"? Сначала, наверное, было ощущение хорошо выполненной работы, потом - гордость, а однажды они обнаружили, что высокие понятия - ответственность, долг - воплощены в их будничных делах. Тогда они поверили в себя. Не в этом ли духовный смысл любого дела?
ОКЕАН ВБЛИЗИ
Рассвет. Мы идем к группе. Черные корабли на востоке выглядят плоскими силуэтами, они точно врезаны в багровое небо. А на западе еще бродят ночные тени, там все мягко, все приглушено, над горизонтом тают голубоватые облака. Солнечные лучи все веселее бегут по волнам, на глухой темной зыби играют красноватые отблески зари.
Мы включаем подсветку приборов. Океан медленно наливается синим цветом, бледнеют заря и огни траулеров, к которым мы идем.
Впереди по курсу старенький СРТ с ободранными промысловой оснасткой бортами. Океан едва шевелится, а верхушки мачт этого суденышка описывают в небе широкие дуги. Траулер переваливается с борта на борт. Каково же ему в шторм? Зыбь, которой мы не ощущаем, таскает маленькое суденышко, раскачивает его, торкает носом в пологую волну.
На палубе СРТ никого нет.
- Спят мужики, - говорит Вася Черемухин. - Покувыркались ребята, потрясли сети…
С палубы СРТ "Монголия", должно быть, казалась плавучим дворцом. Я неожиданно подумал, что океан вблизи, а не с десятиметровой высоты ходового мостика видел за рейс лишь однажды, когда увязался с ребятами на танкер-водолей за овощами. Наш вельбот двигался рывками, преодолевая океан, с одышкой лез на волну, косо скользил по ее вершине, потом срывался вниз, падал, и небо тогда казалось далеким-далеким, как со дна колодца. Я сидел, крепко вцепившись в борт. Фыркал мотор, рядом ходили высокие волны, летели соленые брызги, и в ноздри бил холодный и сырой запах океана…
Тогда впервые зашевелилось во мне что-то похожее на страх.
СРТ прошел в миле от нас - невзрачный трудяга с помятыми бортами, маленький, неподатливый и стойкий, прошел, призывая нас к скромности.
"Романтика моря ютится теперь на рыбачьих шаландах", - говорит один из героев "Танкера "Дербент".
Если это было верно сорок лет назад, то что же теперь? Ведь даже у этого СРТ, этого замызганного "малыша", есть движок в четыреста лошадей, локатор, эхолот, магнитный компас… Где она теперь ютится, романтика-то?
УСТАЛОСТЬ
Над горизонтом восходит крупная звезда, и от нее на воду падает дрожащая дорожка. Это Сириус - "собачья звезда".
Приходит вечер и окрашивает знакомый океан в цвет усталости. Лица ребят на корме кажутся серыми; лебедки, тросы, палуба - тоже все серое, темное, ржавое, унылое…
Возвращаешься после вахты в каюту, присаживаешься к столу и чувствуешь, что ничего не можешь и главное - не хочешь делать, чувствуешь пустоту и равнодушие, почти тупость. Равнодушие и все растущую усталость, все растущую тоску по дому - вот что приносит пятый месяц плавания.
Я поднимаю голову и снова вижу в ночи столб голубоватого света - Сириус!
СНИМАЕМСЯ С ПРОМЫСЛА
Работа, работа, работа. В бесконечной смене вахт забываешься и уже ничего не видишь вокруг, а потом словно очнешься: покатые волны, глухой шум машины и голоса над океаном.
А однажды на вечерней вахте замечаешь, как рано начинает смеркаться, как незаметно подошла осень.
И наконец наступает день, когда, выйдя на палубу, ты вдруг чувствуешь: что-то здесь не так, что-то изменилось. И видишь снег на полубаке и крыле мостика. Море кажется от этого темнее.
Незнакомое зимнее море, а небо бледно-зеленое, облака тяжелые, воздух прозрачный, холодный и тоже зимний.
Мы снимаемся с промысла.
- "Монголия", "Бизон" говорит. Ответьте землякам.
- Добрый день, "Бизон".
- Как поработали?
- Так себе. Шаркались два месяца в Тумане. Безрыбица, рвань. Тяжелый рейс… А как у вас?
- Мы захватили вспышку палтуса у Исландии. Хорошо удили. План уже есть.
- Повезло вам.
- Не очень. Помощник тралмейстера у нас погиб. Порвался кабель, ударило мужика концом и по слипу, под винт… Не ждали, не гадали…
- Море…
- Да, море. Знал бы где упасть… Ну, ладно. Счастливого пути, земляки. Кланяйтесь дому.
Кончилось. Я вот думал: безрыбица, туман, столкновение, рваные квадраты, каньоны… А оказалось - просто рейс.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Опять моря, острова, чужие берега - дорога к дому.
Капитан стал разговорчивей, охотно рассказывает о себе, вспоминает отца и братьев - у них все в роду рыбаки.
- Старшой? Нет, он свое отплавал. Старый уже. Долго его уговаривали уйти, а он все не хотел. Упрямый… Однажды вернулся после сдвоенного рейса - все три дочери вышли замуж. Это был звонок… Теперь нянчит внуков.
Дом и порт начинаются ночью, в темноте рубки. За томительным ожиданием, за молчанием следует фраза вахтенного штурмана:
- Белая башня открылась.
Мы видим яркую вспышку маяка: дом!
И тут капитан говорит вот что:
- Оформлю отпуск, позвоню зятю. У него хороший катер. Съездим с ним на рыбалку.
ПУТЕШЕСТВИЯ НЕ КОНЧАЮТСЯ
У нас дома мягкая снежная зима. Утром за чаем я открываю газету и читаю про погоду:
"В центральной и северной частях Атлантики проносятся циклоны. Ветры достигают ураганной силы, поднимая девятиметровую волну…"
Я знаю: траулеры сейчас ложатся в дрейф. Они глубоко зарываются в воду, кренятся и валятся на борт.
Ветер срывает гребни волн, в воздухе висит водяная пыль, и в этой сырой мгле теряется вздыбленный горизонт.
А может, все уже стихло и где-то светает, и рулевой, поеживаясь от холода, поднимает на мачте черные конуса - понятный всем рыбакам на всех морях сигнал: "Иду с тралом".
И меня уже знобит от утренней свежести. Я покидаю палубу, торопливо открываю дверь в рубку, где хрипят самописцы и ноет репитер гирокомпаса…
Мое путешествие продолжается.
ОЧЕРЕДНОЙ ОТПУСК
