Новая Гвинея."
- Компании нужны люди, доктор Фишер. Люди дела. Вы, кажется, орнитолог?
- Да, господин советник.
- И работали с Брэмом?
- Да…
- И занимались только изучением птиц?
- Преимущественно попугаев… - неуверенным тоном отвечает Фишер, как бы не зная, к чему ведет этот допрос.
- Помните, я говорил вам о трудолюбии паука, там, на дороге в Париж? Трудолюбие паука, мудрость змеи, хватка осьминога. Какие возможности скрыты в животном царстве. Сколько предрассудков на свете, господин Фишер. Орден Орла, например. А почему не орден осьминога? Бросьте своих попугаев…
- Я не понимаю вас, господин советник… Я ученый. Кабинетная работа, узкая специальность… - несвязно говорит Фишер.
- А я - ученый-финансист. Слушайте, Фишер. Где сейчас этот Миклухо-Маклай? Он сильно мешает делу Ново-Гвинейской компании.
- Кажется, в Сиднее.
- Узкая специальность не помешает вам знать все об этом человеке. Чем он дышит, что он думает. Кажется, у него нет средств на научные работы? Но он - единственный обладатель бесценных сведений о Новой Гвинее. Где живет Маклай в Сиднее? - в упор спрашивает банкир.
- Кажется, на территории бывшей выставки, в коттедже…
- Кажется, кажется, - насмешливо повторяет банкир. - Опять слова, господин орнитолог.
Блейхрейдер вынимает из стола какую-то фотографию.
- Я люблю документы, доктор Фишер, всякий точный материал. Сидя в Берлине, я знаю, где стоит книжный шкаф в кабинете сиднейского коттеджа. У меня каприз: мне хочется почитать что-нибудь экзотическое - словари папуасских наречий или поглядеть карты далеких стран. Только - наиболее точные. А вы так склонны к кабинетной работе… Старею я, что ли? Память шалит, и как-то причудливо. На днях я никак не мог вспомнить координаты Берега Маклая. И вместо них я, представьте, вспомнил широту и долготу одного пункта на Балканах, где вы изучали… дунайских попугаев и заодно…
- Господин советник, чего вы ждете от меня? - глухо спрашивает Фишер, опустив голову.
- Узнайте, когда отходит ближайший пакетбот из Гамбурга в Сидней. Вам полезен морской воздух. Кто давал вам средства на вашу последнюю поездку в Океанию?
- Фирма "Христина Гагенбек и компания. Торговля дикими птицами".
- Постарайтесь проститься с фрау Гагенбек. С вами последуют некоторые люди. Инструкции вы получите в запечатанном пакете. Теперь о средствах…
- Я меньше всего думаю о деньгах. - Фишер силится изобразить негодование.
- Напрасно. На Балканах вы были другого мнения на этот счет. Но, я полагаю, мы договоримся. Я приготовил вам маленький подарок. Сейчас мне эта вещь не нужна. Помните, я начинал с этого, а кончил перстнем кайзера.
Блейхрейдер протягивает Фишеру кольцо с изображением серебряного паука.
- Залог удачи!- говорит банкир.
Фишер делает такое движение, как будто хочет развести руками.
- Наденьте кольцо! - приказывает Блейхрейдер.
Фишер безвольно выполняет приказ банкира. Серебряный паук светится на пальце орнитолога.
* * *
Подъезд дома Ново-Гвинейской компании в Берлине. Герсон Блейхрейдер садится в коляску. Не успели еще лошади тронуться, как из-за ближайшего угла появляется огромная фигура неправдоподобно толстого немца. Он загораживает дорогу лошадям и патетически кричит, обращаясь к банкиру:
- Умоляю, выслушайте меня, господин советник! Иначе я брошусь под копыта лошадей. Меня не пускают в вашу приемную.
- Что вы хотите от меня, Берхгаузен? - спрашивает банкир. Он сидит в коляске, опираясь руками на трость с ручкой из слоновой кости.
Обрадованный толстяк рвется к коляске. Но при этом он следит за каждым движением кучера, как бы боясь, чтобы он не подхлестнул лошадей. Улучив мгновение, толстяк хватается за облучок коляски левой рукой и повертывает лицо к банкиру.
Лошади идут шагом.
Какое-то время толстяк вынужден идти задом наперед, пятиться как рак. Ему приходится несколько раз оглядываться, чтобы не оступиться на выбоинах мостовой. Наконец, убедившись в неудобстве такого способа передвижения, толстяк делает быструю перебежку и идет рядом с коляской банкира уже лицом вперед.
- Вы так чутки, господин Блейхрейдер, - говорит толстяк. - Меня не понимают ваши клерки, а не вы…
Теперь начинает оглядываться почему-то кучер. Он следит за поведением толстяка.
- Не вертитесь, Ганс, - говорит кучеру Блейхрейдер. - Поезжайте спокойно. Скандала не будет.
- Помогите мне, господин советник! - молит толстяк.
В руке Берхгаузена появляется нечто похожее на небольшую металлическую линейку. Она легко сгибается. Берхгаузен покачивает этой линейкой.
- Каудометр доктора Берхгаузена, - вдохновенно говорит толстяк и поясняет: - Автоматический хвостоизмеритель. Патент уже заявлен… Правда, не хватает одного винтика…
Банкир удивленно поднимает брови.
Кучер снова оборачивается.
- Я сказал вам, Ганс! - кричит Блейхрейдер.
- Мне нужна субсидия на новые научные работы, - говорит толстяк, размахивая линейкой. - Дайте мне денег! Ведь фонд французской контрибуции от этого не пострадает… А я поеду изучать неполноценные хвостатые расы. Я серьезно подготовился. Моя схематическая карта распространения хвостатых рас!.. Я не злопамятен, господин советник. Помните встречу близ Страсбурга? Вы тогда сильно обидели меня. Мне пришлось идти пешком. Негодяи французы! - воспламеняется толстяк. - Я так и не видел тогда Венеры Милосской. Они упрятали ее в подвалы Лувра. Как вам это нравится?
- Вы хотите устроить уличный скандал, Берхгаузен? - шипит банкир.- Не радуйтесь, не выйдет. Это - откровенный шантаж. Смешно вести научные споры на улице; но понимаете ли вы, что вы своим бредом подрываете германскую идею? Никаких хвостатых рас нет. Спрячьте свой хвостомер. Вы собираете любопытных.
Праздные берлинцы действительно окружают коляску банкира.
В толпе виден савояр - шарманщик с обезьяной. Он идет по направлению к коляске банкира, пересекая улицу.
Савояр поравнялся с толстяком.
Берхгаузен, улучив мгновение, кидается к шарманщику, хватает обезьяну и начинает измерять ее хвост своим каудометром.
Кучер в отчаянии от того, что лошади стали.
Шарманщик пытается взять обезьяну из рук толстяка.
Берхгаузен поднимает вверх свой каудометр.
- Внимание, - говорит он.
Что-то громко щелкает.
- Автоматический замыкатель, - торжествующе произносит толртяк. - Мыслима ошибка лишь порядка одной десятой сантиметра.
Обезьяна радостно прыгает на плече шарманщика.
- Послушайте, Берхгаузен, - говорит банкир, - я вспомнил. Случай частной хвостатости наблюдается и у нас, и, к сожалению, даже среди чинов берлинской полиции.
Толстяк в упоении слушает банкира.
- Но это - сугубо между нами, - продолжает Блейхрейдер. - В клинике у одного моего знакомого врача недавно лежал шуцман с хвостом.
- Что с тобой, моя бедная маленькая Минна? - спрашивает шарманщик у обезьяны, которая внезапно прекратила прыганье, сгорбилась и застонала.
- Спешите описать этот случай с шуцманом, а то вас может опередить итальянская антропологическая школа, - советует банкир толстяку.
- О, вы так добры, господин советник, - томно говорит толстяк. - Я найду его. Боже мой, столько приходится бегать! Я худею… Не знаю, что скажет Клуб полновесных германцев. Но я - солдат науки.
Высокий полицейский, заметивший скопление прохожих на середине мостовой, идет к собравшимся.
- Что здесь происходит? - строго спрашивает он. - Почему обезьяна?
- Вот он, - быстро шепчет Блейхрейдер толстяку и делает незаметный знак кучеру.
- Этот господин перепугал мою обезьяну, - говорит шарманщик, указывая на толстяка. - Какое ему дело до ее хвоста?
Толстяк, блаженно жмурясь, начинает ходить возле полицейского. Ниже пояса на мундире у шуцмана видна какая-то складка. Увидев эту складку, Берхгаузен начинает передвигать замыкатель на своем каудометре.
- Гоните, Ганс! - приказывает банкир.
Кучер хлещет лошадей. Они уносят коляску Блейхрейдера.
- Почему вы пугаете обезьян и производите беспорядки? - спрашивает шуцман у толстяка. Полицейский медленно поворачивается, стараясь все время стоять лицом к толстяку, потому что тот ходит вокруг шуцмана, вглядываясь в складку на мундире.
- Ах, господин шуцман! Какое счастливое совпадение! - воркует толстяк.
Полицейский ошалело смотрит на Берхгаузена.
Тот опять старается забежать сзади шуцмана.
- Господин шуцман, вы де можете отвечать за своих предков. Не было ли у вас в роду богемских чехов, силезцев, негров? Несмотря на ваш ложно чистый расовый тип… Ах, какой заголовок для статьи: "Случай хвостатости у чина берлинской полиции, как следствие метизации особи с представителями неполноценных рас"! Вот мой прибор. Не хватает винтика, но это не важно.
- И верно, винтика не хватает, - замечает шуцман. - В последнее мое дежурство - и такое происшествие. Что, черт возьми, вам от меня нужно?
В толпе мелькает человек с плакатом на груди:
"Добрый германец!
Вытри слезы бедных туземцев Новой Гвинеи.
Сделай их счастливыми.
Купи акции немецкой
Ново-Гвинейской компании!"
- Эх, служба! - бормочет полицейский. - В Берлине сегодня ловишь сумасшедших, а завтра тебя пошлют вытирать слезы людоедам. Я где-то раньше видел вас, - рассматривает он толстяка.
- Я доктор медицины… Дайте его смерить, - бормочет Берхгаузен, забегая за спину полицейского.
Длинная костлявая рука шуцмана лежит на жирном плече Берхгаузена. Неумолимые свинцовые глаза полицейского остановились от гнева.
- Я вам покажу, как дразнить обезьян и оскорблять ветеранов парижского похода. Идите вперед! И ты иди, - обращается шуцман к шарманщику. - Там разберемся.
Полицейский на ходу вытаскивает из чехла, скрытого под фалдой мундира, увесистую дубинку.
* * *
…Залитая ярким австралийским солнцем больничная палата. Огромное окно, невдалеке от которого стоит койка, рядом с ним - большое удобное, кресло и небольшой столик перед ним.
Маклай в халате и туфлях медленно ходит по палате.
- Хватит вам расхаживать! Нужно отдыхать, - говорит ему высокая красивая женщина в наряде сестры милосердия.
Она подходит к столику и поправляет большой букет незабудок.
- Вы видите, что и у нас в Австралии, в Голубых горах, растут чудесные цветы вашей северной родины! - говорит женщина. - Господин Маклай, извольте выполнять мои приказания. Пора понять, что Маргарита Робертсон отвечает за вас не только перед "Женским обществом содействия медицине", но и перед всем человечеством.
- Боже мой, какие преувеличения! - говорит Маклай. - Но ведь сегодня праздник, и какой праздник! - Он подходит к столу и смотрит на часы. - Скоро ли?
- Да, - отвечает Робертсон. - Приход русской эскадры - большое событие для Сиднея. Но когда вы будете спать?
- О, - с притворным ужасом спрашивает Маклай, - когда же я наконец вырвусь из этой прекрасной тюрьмы?
- Это не вам знать, - отвечает Робертсон и начинает поправлять подушки. - Что это? - она вынимает из-под изголовья небольшую шкатулку.
- Опять спать, - ворчит Маклай. - А! Поглядите, поглядите. Это - замечательная вещь, которую я свято храню. Это - "знак Маклая"…
Робертсон открывает шкатулку. В ней лежит медальон с изображением Кремля.
- Сейчас в медальоне, как вы видите, только маленький компас, а раньше…
- Был чей-нибудь портрет?
Маклай кивает головой.
- Наверное, портрет вашей матери?
- Нет.
- Но - женский портрет?
- Портрет молодой девушки.
Робертсон с медальоном в руках подходит к Маклаю.
- Неужели Маклай, как все смертные, мог увлекаться? Не верю, - говорит Робертсон. - Не верю, мой милый упрямый больной.
- Десять минут отсрочки, - требует Маклай. - Если вы их мне дадите, я вам кое-что расскажу. Я даже время замечу… Без обмана.
- Это не очередная увертка? Если без обмана - тогда рассказывайте.
- Это - молодость, Иена, мое студенчество, - начинает Маклай. - Я не мог учиться в России, там меня преследовали царские жандармы. Я был очень беден. Я и сейчас небогат, мистрис Робертсон. Знаете, мне нечем платить за переписку моих статей. В Иене я со злобой смотрел на студентов из прусских баронов. Они расхаживали по городу в белых шапках, с хлыстами в руках, и рядом с каждым из них шел датский дог. Вот так вышагивали они, бароны, конечно.
Маклай показывает, как именно ходили бароны.
Робертсон с улыбкой смотрит на него.
- В Иене я доработался до того, что слег в клинику. Невралгия лица, страшные боли, бессонница, - продолжает Маклай свой рассказ. - В клинике я встретил чудесную девушку. Она была обречена и сознавала это. Перед смертью она завещала мне свой портрет и… собственный череп. На Новой Гвинее я однажды тонул. Медальон случайно не был закрыт. И морская вода испортила портрет.
- А череп?
- Череп я зарыл на морском берегу под пальмой. Так хотела она. Перед смертью она просила: увезите мой череп в ту прекрасную страну, которую вы хотите открыть…
- Значит, портрет в медальоне был всегда с вами? - спрашивает Робертсон, и в ее голосе звучит что-то похожее на тревогу ревности. - Скажите, это была любовь?
- Не знаю, - отвечает Маклай и прибавляет с простодушной улыбкой: - Десяти минут еще не прошло. Что вам еще рассказать, госпожа Робертсон?
Женщина молчит. Потом она порывисто приближается к больному.
- Скажите мне, Маклай… Скажите правду. Про вас говорят, что вы не умеете лгать. Такая жизнь, подвиги, скитания… Любили ли вы еще кого-нибудь? Я знаю, что этот вопрос… Но так нужно, Маклай.
Маклай молчит. Он подходит к столику, кладет на него золотой медальон, переданный ему женщиной, и выдергивает из стеклянной вазы стебелек австралийской незабудки.
Несколько мгновений он держит в руках этот стебелек, рассматривает на свет мелкие лепестки, потом ставит цветок обратно.
- Кто бы подумал? - говорит он. - Совсем как у нас под Новгородом, на моей родине. А в Новой Каледонии деревья белоствольника так похожи на русские березы. Не хватает лишь грачей. Да… Знаете, мне еще очень нравилась королева острова Мангарева…
- Это - шутка? - спрашивает Робертсон. - Простите меня за неуместное любопытство… Но я…
- Десять минут прошло, - произносит Маклай и ложится на койку лицом к стене.
Робертсон с опущенной головой тихо направляется к двери. Ее отражение скользит по светлому паркету.
- Мистрис Робертсон, - вдруг глухо говорит Маклай, не поворачивая головы. - Я вам солгал. Десяти минут еще не прошло, и потом… я любил только людей и науку…
* * *
Госпитальная кухня. Огромные кастрюли, над которыми поднимается пар, стоят на жаркой плите. Высокий повар в белом колпаке поочередно мешает длинной шумовкой в каждой кастрюле. К повару приближается строгий пожилой главный врач госпиталя. Увидев врача, повар по-солдатски вытягивает руки по швам, держа ложку как некое оружие.
- Послушайте, повар, - говорит врач недовольно, - хотя вы работаете у нас всего несколько дней, у вас наблюдается поистине болезненное увлечение… бычьими хвостами. Суп с хвостами, рагу из хвостов… Когда это кончится? Нельзя же до бесчувствия… Больные жалуются. Я забыл - где вы работали до нашего госпиталя?
- Коком китобойного корабля "Геркулес". Порт приписки - Гонолулу. Желательно взглянуть на рекомендации, господин доктор?
- Нет, я просто хочу прекратить вашу каудоманию, хвостоболезнь… Передайте дежурной сестре милосердия Робертсон от моего имени, что я поручаю ей пойти с вами вместе для закупки провизии. Где вы работали еще?
- Поваром в экспедиции на Невольничий берег, ваша милость, потом в Аргентине, в ресторане для ковбоев…
- Последнее проливает некоторый свет на причины вашей хвостофилии, - шутит врач. - Откуда вы родом?
- Из Швеции, господин врач, - с некоторым беспокойством отвечает повар. - Моя фамилия Гу… Густавквист, ваша милость.
- Да, я совсем забыл! Понятно, Почему вы так плохо говорите по-английски. Так что, Густавквист, наш госпиталь - не ковбойский кабак с этими… хвостами. Понятно?
- Так точно, ваша милость, - гаркает повар. - Будут ли еще какие приказания?
- Пока нет, - замечает врач.
- Вот что значит брать людей с улицы, - бормочет на ходу старший врач.