* * *
- Ах, Маклай, вы не досказали мне о вашем медальоне. Но за вас говорит "Австралийская звезда". Нет, нет, давайте читать вместе! - Робертсон и Маклай склоняются над газетным листом.
"Знак Маклая - такой заголовок стоит над газетной заметкой.
- Опять обман, Маклай, - укоризненно говорит Робертсон. - В мое отсутствие к вам проникли репортеры. И вы, несмотря на запрещение врача, беседовали с ними. Хорошо! Вы будете наказаны. Я не позволю отныне вам писать ни строчки! Я уже наказала вас тем, что долго не показывала вам эту газету.
Робертсон читает вслух газетную заметку:
- "Ввиду того, что некоторые державы в последнее время заявляют свои претензии на Берег Маклая в Новой Гвинее, мы обратились к знаменитому русскому путешественнику с вопросом, что он думает о неизбежном столкновении папуасов с представителями белой цивилизации. Господин Миклухо-Маклай заявил нам, что он заранее предпринял некоторые меры по охране интересов своих темнокожих друзей. В частности, г-н Маклай завещал папуасам особый знак. Этот "знак Маклая" должны будут предъявить при своем приходе те белые люди, которые должны считаться продолжателями дела Маклая и безусловными доброжелателями туземцев. По понятным соображениям путешественник воздержался от более подробных сообщений относительно этого знака".
- Все. Погодите, Маклай. Вот еще: "Приезд Оттона Фишера"…
Маклай хмурится. Он чуть ли не вырывает газету из рук Робертсон и впивается глазами в заметку:
"В Сидней из Берлина прибыл доктор естественных наук, один из самых выдающихся специалистов по изучению попугаев. Доктор Фишер намерен прочесть публично лекцию на тему: "Дикарь с точки зрения германской науки…"
- Кто это? Вы знаете его? - спрашивает Робертсон, видя волнение Маклая.
- Это один из тех господ, которые ходили с догами по Иене, - отвечает Маклай. Он начинает ходить большими шагами по больничной палате.
Входит санитар. Он подает Маклаю письмо. Взглянув на конверт, Маклай вдруг кидается к Робертсон и, обняв ее за талию, начинает кружиться по комнате.
- Вы с ума сошли, Маклай, - кричит женщина, - пустите меня. Вы еще очень слабы. И потом… это страшно неприлично…
- Нет, вы только послушайте, - говорит Маклай, останавливаясь. Оба переводят дух. Робертсон безмолвно грозит ему пальцем. - Мне послали денег! Много денег… - объясняет Маклай. - И Тургенев, и читатели русской газеты "Голос". Кончено с долгами, пусть на время, но кончено. Я выкуплю коллекции у кредиторов, издам труды, поеду в Петербург, а потом… Потом… Мистрис Робертсон, не сердитесь на меня. Есть у вас шелковая нитка? - неожиданно спрашивает он и подходит к букету незабудок. - Нашел! - обрадованно говорит он, снимая тонкую ленту с букета. - Дайте мне вашу руку, - с самым невозмутимым видом говорит он.
Женщина неуверенно выполняет эту просьбу.
- Небольшое антропологическое измерение, - поясняет Маклай. - Оно никак не должно смутить вас.
Он обертывает ленту вокруг пальца женщины, снимает мерку и завязывает узелок на ленте. Остатком ленты он вновь завязывает букет и ставит его обратно в вазу.
- Я не понимаю вас, - вспыхивает Робертсон и, опустив голову, тихо говорит: - Я так рада за вас, Маклай… Главное, что вы можете теперь выкупить коллекции и издать свои работы… Они осчастливят человечество.
- Ну уж тоже вы скажете, - смущенно машет рукой Маклай. - Раз написано - надо издать. Но кредиторы-то, кредиторы… Когда вы ходили в коттедж за моими книгами, вы видели, что рукописей и коллекций там не так уж и много. Все наиболее важное в залоге у кредиторов. А они, как драконы, стерегут мой клад. Ах, мистрис Робертсон, я доверю вам переговоры с банкирами. Оплатите мои векселя.
Робертсон кивает головой.
- Я, кстати, должна пойти скоро в Сидней.
- Знаете, что мы сделаем? Пусть злые драконы на этот раз служат мне… Надо отдать им на хранение в банковском сейфе "знак Маклая" и мое завещание. Оно лежит в коттедже, в письменном столе. Вот вам ключ. Ага, началось!
Маклай подбегает к окну. Оконные стекла дрожат от звуков пушечной пальбы. Несколько мощных залпов следуют один за другим.
- Какое совпадение! - кричит Маклай. - Ведь сегодня - годовой праздник русского флота.
В окно видно, как на кровле соседнего дома развеваются два флага - военно-морской австралийский и русский Андреевский флаг. Ветер шевелит волосы Маклая и Маргариты Робертсон. Звуки русской песни, музыка, светлая, как волна, врываются в комнату и заполняют собой все. Звуки приближаются. Слышны шаги сотен людей, идущих военным строем. По улице, мимо пальм и эвкалиптов, идут русские матросы с эскадры, посетившей Сидней.
Вот они поравнялись со зданием госпиталя. Солнечные лучи вспыхивают пучками на металлических частях "гармониума" в руках матроса-музыканта. Молодой рослый запевала выводит слова песни "Волга-матушка".
В глазах Маклая - слезы радости.
На лице его - столь известная всем знавшим его "маклаевская" улыбка. В ней - нежность, чистота, что-то детское и вместе с тем грустное.
Маргарита Робертсон безмолвно, быстро берет букет австралийских незабудок и бросает его матросам.
Прямые строгие русские штыки вздрогнули.
Матросы мгновенно переместили их для того, чтобы цветы не упали на штыки. Рослый запевала поймал незабудки на лету и благодарно кивнул Робертсон.
Звуки русской песни постепенно удаляются.
Где-то вдалеке грохочут пушечные выстрелы.
- Госпожа Робертсон, - молит Маклай, - пойдемте хоть на десять минут в госпитальный сад. Оттуда с холма виден морской рейд и корабли.
Торопя Робертсон, он берет ее под руку.
- Под руку? - ужасается она, но не отнимает своей руки. - Что скажут о молодой вдове в Сиднее? Хотя… вы больной, а я сестра милосердия… Я отвечаю за вас перед "Женским обществом" и перед собой… Я переписала вашу статью о жемчужном промысле, которую вы мне давали читать…
В дверях палаты появляется повар с огромной корзиной.
- Господин старший врач приказал мне сопровождать вас, ваша милость, - говорит повар, обращаясь к женщине.
- Ну вот,- разочарованно говорит Маклай, махнув рукой, с детски обиженным видом останавливаясь посредине палаты. - Ну хорошо, идите к моим драконам, заставьте их хранить мой клад. И купите где-нибудь на Джордж-стрит обыкновенный глобус. Я сам все не куплю, а его я обещал в подарок Каину.
- Иду, иду, - откликается Робертсон. - Хоть к драконам, хоть к злым волшебникам, раз это нужно для вас.
- О, добрая фея, - радостно смеясь, шутит Маклай.
Она берет со стола шкатулку с медальоном и прячет ее в свой ридикюль.
Повар, как солдат, делает поворот кругом и выходит из палаты вслед за Робертсон.
- Ушла! - Маклай плотно притворяет дверь и, подойдя к постели, вытаскивает из-под матраца папку с бумагами. - Ну, теперь я успею поработать, пока фея не превратилась в дракона!
Он начинает писать. На бумаге видны уже написанные ранее строчки:
"Н. Н. Миклухо-Маклай.
Путешествия. Т. I и II. (План издания.)
Новая Гвинея, по островам Океании, Индонезия, Малайский полуостров…"
Вдруг Маклай бросает карандаш и хватается за лицо. Он растирает пальцами левую щеку, как бы пытаясь унять сильную боль.
- Проклятая невралгия, - сквозь зубы говорит он и, быстро овладев собой, продолжает свои заметки.
* * *
Маргарита Робертсон стоит на крыльце коттеджа, окруженного пальмами и густыми кустами. Невдалеке от нее - повар с огромной корзиной - еще пустой, как это кажется на первый взгляд.
Голуби разгуливают под окнами. Робертсон кидает им принесенный с собой корм. Медная дощечка на двери коттеджа блестит на солнце.
- Какие они чудесные! - говорит Робертсон, показывая на голубей.
- Да! Под белым соусом они вкуснее кур, - отвечает повар.
Робертсон вставляет ключ в замочную скважину. Ключ не поворачивается, несмотря на все усилия женщины. После нескольких тщетных попыток Робертсон для удобства кладет свой ридикюль на пол.
Робертсон не видит, что повар отставил в сторону свою корзину и неслышно подошел к Робертсон, став за ее спиной.
Скрежет ключа в скважине.
Женщина не замечает, что повар, откинув край белого передника, осторожно и медленно вытащил из кармана или чехла многоствольный револьвер Лефоше.
Свободную руку повар протянул к ридикюлю…
* * *
…Чья-то рука держит человеческий череп. На одном из пальцев блестит перстень в виде паука, раскинувшего серебряную паутину.
- Итак, господа, мы видим, что череп папуаса, европейского преступника или душевнобольного очень похожи по своему, строению. Если мы возьмем и мозг их, то увидим, что у дикаря, преступника и кретина отмечается резкое недоразвитие задних долей мозга. А эти доли, как известно, являются вместилищем чувства и нравственности…
Зритель еще не видит, кто произносит эти слова. Рука с черепом опускается на поверхность кафедры.
Теперь видно, что на кафедре стоит Оттон Фишер.
* * *
…Маргарита Робертсон еще раз повертывает ключ в скважине и толкает дверь. Дверь открылась. Женщина обрадованно вскрикивает и оборачивается к повару.
Радость сменяется испугом. Робертсон видит, что повар исчез. Большая корзина валяется на земле. Маргарита Робертсон на несколько мгновений скрывается в коттедже, потом выходит оттуда и быстро запирает дверь. На ней нет лица. Она мечется на крыльце коттеджа, потом подбегает к большой корзине. Внутри ее, подставкой вверх, лежит глобус.
С глобусом в руках Робертсон бежит по аллее. Вспугнутые ею голуби вьются над деревьями.
- Помогите!- кричит Робертсон.
Голубиный пух кружится в воздухе.
* * *
Маклай в больничном халате стоит перед блестящим офицером в форме английского морского флота.
- Господин Маклай! - говорит офицер. - Я явился к вам по поручению сэра Артура Гордона, высокого комиссара Ее Величества в западной части Тихого океана. Сэр Гордон следил за вашими благородными выступлениями в защиту прав туземцев Тихого океана. Высокий комиссар приказал, чтобы отныне все случаи тайной работорговли приравнивались, с точки зрения закона, к морскому пиратству. Установлен контроль за деятельностью германских торговых домов и компаний на Тихом океане. Разрешите пожать вам руку. Нужна ли вам помощь?
Передайте привет высокому комиссару, - отвечает Маклай. - Благодарите его… А я… Я ни в чем не нуждаюсь…
Офицер отдает Маклаю честь.
Маклай снова один в палате. Он смотрит на часы. Качает головой. Тревога и тоска ожидания написаны на его лице. Он поминутно подходит к окну, возвращается к прерванной работе, бросает ее и меряет шагами комнату.
В комнату врывается оглушительный грохот и звон. Ржанье коней. Тревожные колокольные сигналы. Пожарные повозки одна за другой мчатся по улице. Крики толпы.
Пешеходы бегут под окнами госпиталя. Слышны возгласы:
- Где пожар?
- Загорелось внезапно…
- Как свеча вспыхнуло. Вероятно, поджог.
- Чего смотрела дирекция выставки? Территория не охранялась.
Второй пожарный обоз мчится по улице.
Стоя у окна, Маклай сжимает ладонями виски.
* * *
Зрелище пожара. Пальмы, почерневшие от пламени, окружают пылающее здание. Огонь пляшет на пороге дома, пробивается сквозь двери. Видно, что двери были взломаны.
Пламя подходит к медной дощечке на двери. На дощечке выгравировано по-русски и по-английски: "Н. Н. Миклухо-Маклай".
Еще несколько мгновений - и створка двери с медной дощечкой падает внутрь коттеджа, где бушует пламя.
Голуби летают над пылающим домом.
* * *
Берег Маклая в Новой Гвинее. От разрушенного дома остались только столбы и кровля, покрытая пальмовыми листьями. Под этим навесом сидит заурядный немецкий офицер.
Он ест, вернее, страдальчески рассматривает какую-то длинную кость, которую он было принимался обгладывать.
- Жареный казуар, бульон из черного какаду, - злобно говорит он. - Консервы портятся от жары. Даже пресной воды нет. Сюда бы этого выскочку Блейхрейдера пригласить на денек! Что бы он запел, а? Черт меня дернул согласиться на службу в компанию Новой Гвинеи… Но нас, ветеранов парижского похода, считают незаменимыми. Ах, Страсбург, дивный Страсбург, поневоле вспомнишь тебя в этой дыре!
Офицер бросает обглоданную кость в кусты.
Из кустов выскакивает огромного роста солдат в белом переднике.
- Что прикажете, господин обер-лейтенант? - спрашивает он, становясь во фронт. - С разрешения вашей милости я немного прилег. То лихорадка, то папуасы…
- Лежите, рядовой Гушке, - милостиво говорит офицер. - Что такое трудности для германского солдата? Господин член-учредитель Ново-Гвинейской компании уже заказал медаль для пионеров Новой Гвинеи. Она украсит вашу доблестную грудь.
Солдат ложится в кустах.
- Райская птица на медали, - шипит офицер. - Да я лучше бы согласился на пару берлинских воробьев. А то - ешь каких-то страусов.
К столу приближается тот самый немец, который в 1870 году ехал вместе с Маклаем в омнибусе. Вместо тирольской шляпы теперь на нем пробковый колониальный шлем.
- Вы все своих ягуаров кушаете? - язвительно спрашивает офицера, первый хохоча своей шутке.
- Казуаров, господин начальник, - поправляет офицер.
- Ягуары… казуары… Ведь мы с вами не знаменитые зоологи, как начальник научной части нашего отряда, господин Фишер. Кстати, где он? Да бросьте вы свои кости, - говорит офицер, указывая на груду костей на походном столе.
- Фишер осматривает побережье и ловит своих попугаев. Как бы его снова не скрутила лихорадка. Он и так бредит наяву. И как только этот самый Миклухо-Маклай жил здесь?
* * *
Из глубины рощи на поляну, где стоит хижина, группа солдат вытягивает на руках полевую пушку. Солдаты поют, ухают в такт работы.
- Какая-то скелетная мастерская. - Немец в шлеме сбрасывает со стола кости и кладет на стол толстую папку.
Видна подпись на папке: "Н. Н. Миклухо-Маклай. Новая Гвинея - Австралия".
Немец в шлеме просматривает груду рисунков, развертывает чертежи, раскрывает тетради и с немецкой методичностью делает какие-то пометки на углах бумаг.
- Молодец Гушке!- говорит он. - Все это надо будет переводить Фишеру, как знатоку русского языка. Ого! Сразу видно, что ценная вещь!
Он расстилает на столе карту Архипелага Довольных Людей, которую когда-то рассматривал Маклай вместе с Каином.
Солдаты выкатили пушку на поляну и теперь отдыхают, раскуривая огромные расписные фарфоровые трубки.
- Надо бы почистить мелом "Лумбахскую деву", - говорит немец в шлеме и, замечая недоуменный взгляд собеседника, объясняет: - Этот толстый выродок Берхгаузен из Мюнхена умолил Ново-Гвинейскую компанию назвать пушку именем его дурацкой девы. Из этой старушки мы когда-то били по Парижу. Смех вспомнить: один снаряд попал прямо в музей Кювье!
Бумаги мелькают в руках немца в шлеме.
- Вот они, голубчики! - немец в шлеме откладывает в сторону карандашные портреты папуасов. - Туй… Каин… Саул. Господин начальник полиции Новой Гвинеи, - обращается он к офицеру, - это по вашей части, для розыскных дел.
- Какие зверские лица! - говорит тот, взглянув на портреты. - Насколько мудра уголовная антропология, наука о преступнике.
Появляется Оттон Фишер. Он без шапки, очень бледен.
- Господа, - говорит он возбужденно. - Мы вошли в историю. Древние видели в этих девственных вершинах могучие венцы страны Офир! Сюда приходили корабли Соломона за золотом, черным деревом, жемчугом. Еще в Бремене, в юности, я…
- Примите хины, - перебивает его немец в шлеме. - Кому верить? Страна Офир… ваш доктор Петерс поет то же самое про Африку. У нас в Готтентотской инфантерии Петерсу даже кличку дали - "Золотой миф". А на деле - кровавый понос, дареные страусы и… - он показывает рукой на несколько свежих могил, увенчанных пальмовыми крестами. На каждом кресте - шапка, военный картуз, каска, матросский головной убор.
Из гор долетает тревожный грохот деревянных папуасских барабанов.
- Ваша милость! - огромный полицейский поднимается из кустов. - Извольте взглянуть, что я здесь нашел. Теперь понятно, почему мне было жестко лежать. Но германский солдат…
Фишер и двое его собеседников разглядывают и расчищают, сначала руками, надпись на большой металлической доске, заросшей травой.
- Позвольте, я! - немец в шлеме ногой, обутой в сапог с шипами, расчищает буквы на доске. Скрежет металла.
Одна за другой проступают буквы "Н. Н. М…" и так далее.
Постепенно надпись выступает вся:
"Н. Н. Миклухо-Маклай. Берег Маклая. Новая Гвинея 1871–1872 гг.".
Фишер вздрагивает, глядя на доску.
- Все следы русской культуры в Новой Гвинее подлежат безусловному уничтожению, - говорит немец в шлеме. - Секретный циркуляр А-25… Гушке!
- Я, ваша милость, - Гушке подходит к начальнику.
- Придумайте, как уничтожить это. Хотя… вы хотели делать плиту на походной кухне? Я совсем забыл, что вы еще и повар. Вот что значит брать в повара солдат… Вы нас кормите такой гадостью.
Фишер и немец в шлеме идут мимо немецкого кладбища.
- Что с вами, Фишер? Вам дать хины?
- Я хотел бы вернуться в Бремен к своей матери с чистыми руками, - несвязно говорит Фишер. - Я кабинетный ученый…
- У всех у нас матери, - говорит немец в шлеме. - Гушке, есть у вас мать?
- Так точно! "Каролина Гушке. Кегельбан с подачей пива. Военным и чинам полиции - скидка. Ганновер, площадь Эрнста-Августа, 2/5", - громко рапортует Гушке.
- Что сказала вам ваша матушка, расставаясь с вами?
- Она благословила меня и сказала: Фридрих, убей какого-нибудь грязного дикаря с жемчужиной и привези ее своей бедной старой маме, - выпучив глаза, докладывает солдат.
- Вот это - истинно немецкая мать, мать викинга, - заключает немец в шлеме.
Он набрасывается на Фишера:
- Вы что, солнечный удар хотите получить? Накройте немедленно голову.
Фишер растерянно оглядывается кругом.
Он берет первый попавшийся на глаза головной убор с ближайшего креста.
Это - каска немецкого полицейского.
Фишер нагибается, чтобы посмотреть, что именно за предмет прибит посредине креста, на котором была каска.
Он видит металлический знак, нагрудную бляху с надписью: "Имперская полиция города Берлина, полицейский № 1348".