Не менее прямым упреком для христианина служит настоящее положение Крестного Пути. Так называется дорога, ведущая через город от дома Пилата на Голгофу. Этот последний "путь", по которому проведена была жертва нашего искупления от места судилища к месту казни, таинственный путь, по которому Спаситель мира, обреченный на распятие, нес на изнуренных раменах древо своей смерти, древо жизни для людей, святой путь, который бы должно, отделив как особый храм, сберегать в страхе веры и любви, – ныне представляет простую неопрятную улицу, служащую наравне с другими публичными улицами сообщением в этой части города. По ней, без внимания к святым воспоминаниям, которых она была немая свидетельница, народ бродит шумно и, оскверняя эти следы беззаботным криком и нечистотой, проводит по ней своих лошадей, верблюдов и ослов…
Возвратимся теперь к той точке, где я прервал нить своего рассказа. Итак, городские выезды были заперты. Подойдя к Иерусалиму со стороны Яффы, мы остановились перед Воротами Возлюбленного (Баб-эль-Кзхалиль), они также носят название Яффских. Зной был жесточайший! Я соскочил с усталого коня и, прислонясь к воротам, старался отыскать хоть маленький уголок тени, чтоб свободнее перевести дух на этой раскаленной песчаной поверхности. Мало-помалу стекалось из разных окрестностей множество людей, которые, подобно нам, желая проникнуть в город, ожидали возвращения сторожей от молитвы. При этом случае узнал я, что в Иерусалиме еще строже, нежели в других восточных городах, соблюдается предосторожность запирать ворота в день пятницы. Между жителями существует старинное предание, что когда-нибудь в пятницу, во время всеобщей молитвы народной, неожиданно подойдут к стенам Иерусалима многочисленные толпы вооруженных гяуров (неверных, как называют они христиан), которые, нахлынув со всех сторон, завладеют городом и, устремясь на главную мечеть, древний храм Соломона, наполненную погруженными в молитву жителями, огнем и мечом уничтожат поклонников Мухаммеда. Между прочими теснились сквозь толпу три путешественника, американец и два немца, которые, заметя в нас европейцев, вступили с нами в разговор. Все трое, обвешанные оружием, имели на себе самые смешные одеяния. Немцы говорили мало и нехотя, и, по скупости отпускаемых ими слов, я не мог судить ни о цели их прибытия в Иерусалим, ни о их будущих предположениях; американец же, веселого и довольно опрометчивого нрава, находил принужденную нашу остановку у ворот более смешной и неприятной в физическом отношении, нежели унизительной в умственном и религиозном смысле. Он сам начал нам рассказывать свои оригинальные впечатления и описывал планы предстоящего ему путешествия.
– Теперь я из Америки, – говорил он. – Взгляну на Иерусалим, пробуду здесь часов двенадцать, а потом потороплюсь через пустыню пробраться в Египет, полюбоваться пирамидами; проживу несколько времени в знаменитом Каире, и оттуда через Суэз отправлюсь в Индию.
Иерусалим обнесен довольно плохими зубчатыми каменными стенами, за которыми в главных пунктах, на углах и городских выездах, поставлены чугунные орудия разных калибров. Вдоль стен пролегают рвы, некогда глубокие, ныне же полузасыпавшиеся, за исключением тех мест, где природные овраги служат им дном. По настоящим понятиям военного искусства укрепление Иерусалима не только весьма слабо, но почти ничтожно.
Сохранившаяся в некоторых описаниях важность оборонительного положения Иерусалима совершенно неосновательна, и разве только может быть допущена в самом тесном, относительном смысле; оборона эта могла бы считаться значительной и сильной, если бы военное искусство, подавшееся столь быстрыми шагами к усовершенствованию, не изменило древних осадных правил; поэтому те самые преграды, которые стоили стольких трудов и столько крови во времена Тита и при последовавших затем осадах, когда воины сражались только холодным оружием, составляют лишь слабую, кратковременную преграду правильной осаде новейших времен.
Нечистота рвов и подошвы стен представляет образец беспечности мусульман: груды мусора, тряпок, сору, выброшенные остатки яств, палые собаки, кошки и другие нечистоты окружают городские стены и наполняют облегающие их рвы.
Очищая внутренность города от подобных нечистот, жители выбрасывают их за ограду, нимало не заботясь о чистоте наружной или о последствиях столь отвратительного соседства. Между тем, гния под влиянием знойного солнца, этот отвратительный сор распространяет зловредный запах и миазмы, которые, без сомнения, служат нередко зарождению прилипчивых болезней в народе.
Полтора часа – полтора века – простояли мы в этом нетерпении. Наконец сторожа, подойдя изнутри к воротам, стали медленно отпирать несколько затворов; при отстранении последнего затвора стоявшая снаружи толпа с криком хлынула в ворота. Между тем другая толпа, выходившая из города, с одинаковым стремлением бросилась ей навстречу; тут произошли такое столкновение, такая теснота, такой крик и беспорядок от нетерпения и упрямства уступить друг другу место, что несколько минут ни одна сторона не могла преодолеть другую. Наконец, хотя и не без труда, мало-помалу все уладилось. Натурально, не обошлось без ссор и драки между мусульманами. Мы сели на коней и быстрым шагом потянулись по извилистым и тесным улицам в средину города.
Невыразимо-грустное, тяжелое чувство производит первое впечатление Иерусалима. В опустошенных улицах, отдаленных от главного, обитаемого центра, кроме наружного беспорядка и нечистоты, преобладает какая-то мертвая, скорбная тишина и уныние. Главный проводник наш, так называемый кавас, привыкший к тесноте и драке туземцов, скорее, нежели мы, преодолев напор толпы, один из первых ворвался в ворота и ускакал вперед по направленно к греческому монастырю, чтобы приготовить нам помещение; приезд иностранцев, особенно в сопровождении консула, – происшествие замечательное в тихой, однообразной жизни иерусалимского духовенства. Мгновенно весть о нашем прибытии разнеслась в монастыре. Около дверей патриаршей обители, в которой предназначена особая квартира для российского консула и для некоторых приезжих по его усмотрению, достойнейшей наместник патриарха Иерусалимского, преосвященный митрополит Мелетий, в сопровождении некоторых духовных лиц, удостоил выйти к нам навстречу, чтобы на самой улице, осенив нас святым крестом, благословить приезд, или так сказать первый шаг наш христолюбивым приветствием. Соскочив поспешно с коней, мы подошли к благочестивому старцу и с благоговением приложились к кресту. Митрополит ввел нас в предназначенное для нас помещение, которое мне показалось великолепным дворцом после всех лишений, которые мы претерпели в дороге, и в сравнении с той бедностью и нечистотой, которая со всех сторон поражала нас при въезде в Иерусалим. Преосвященный Мелетий, кроме звания наместника патриаршего, заведует еще Петрасской, или Петрской, Епархией; в Иерусалиме его обыкновенно называют произвольно составившимся наименованием "Святый Петрас". Наружность этого почтенного старца, отличающегося доброй, благочестивой душой и строгой монашеской жизнью, вполне соответствует всем его добродетельным качествам. Несколько зная русский язык, он, при помощи г. Маробутти, который дополнял нам греческие его выражения переводом, довольно много беседовал с нами. В каждом слове его мы нашли приветливость, благочестие, кротость, радушие – все качества христианской души.
По восточному обыкновению нас подчивали кофе, трубками и холодным шербетом, который, при томительной жажде и усталости, казался нам благодетельным напитком. Предполагая в нас усталость, митрополит, спустя полчаса, благословив нас еще раз, удалился в свою келью.
Ревностнейшее мое желание было немедленно проникнуть в храм, чтобы поклониться Святому Гробу, но митрополит и г. Маробутти отказали мне в этом, потому что ключи от храма находятся в руках мухаммедан и христиане лишены возможности посещать его когда им вздумается. Г. Маробутти присовокупил даже, что немалого труда будет стоить уговорить привратников отпереть храм исключительно для нас вечером, не в обыкновенное время. Надлежало просить этой милости по крайней мере за несколько часов вперед. Прискорбно и унизительно для христианина знать, что самые святые наши воспоминания находятся во власти людей неверующих, которые сберегают их не как сокровища веры, а как предмет промысла.
Повинуясь силе обстоятельств, мы решились ожидать вечера, а покамест, усталые от дороги, легли отдохнуть.
Глава XI
НОЧНОЕ ШЕСТВИЕ С ФАКЕЛАМИ – НЕВЫРАЗИМОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ – ВХОД В ХРАМ ВОСКРЕСЕНИЯ ГОСПОДНЯ – КАМЕНЬ МИРОПОМАЗАНИЯ – ГЛУБОКОЕ БЛАГОГОВЕНИЕ – ЛЕСТНИЦА НА ГОЛГОФУ – ОПИСАНИЕ ГОЛГОФЫ – ПРОИСХОЖДЕНИЕ СВЯТОГО ГРОБА – ОБЫЧАЙ ПОГРЕБЕНИЯ ИУДЕЕВ – ПЛАН ХРАМА – ПЛАТА ЗА ВХОД – НАСЛЕДСТВЕННОЕ ВЛАДЕНИЕ КЛЮЧАМИ ХРАМА – ОТВЕРСТИЕ ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ ПИЩИ – ПЯТЬ ИСПОВЕДАНИЙ, ОТПРАВЛЯЮЩИХ БОГОСЛУЖЕНИЕ – ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ ХРАМА; КУПОЛ; ЧАСОВНЯ СВЯТОГО ГРОБА; ПЕЩЕРА АНГЕЛА; КАМЕНЬ, СЛУЖАЩИЙ ЖЕРТВЕННИКОМ – ВХОД КО ГРОБУ ГОСПОДНЮ И ЕГО ВНУТРЕННОСТЬ – НОЧЬ; ЯРКИЙ СВЕТ ПАНИКАДИЛ – ВРЕМЯ ОБЕДНИ – ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ПРОИЗВОДИМОЕ СЛОВАМИ СВ. ЕВАНГЕЛИЯ
Восемь часов пополудни нам сказали, что храм отперт. Перекрестившись, мы последовали за проводниками-монахами по крутым темным улицам по направлению к Храму Воскресения Господня. Никогда не забуду я этого таинственного шествия. Весь город, покрытый непроницаемой темнотой ночи, уже дремал в глубокой тишине, все улицы были пусты, мы шли медленно, как бы ощупью, по неровным, размощенным закоулкам.
Монахи в черных длинных рясах сопровождали нас с зажженными факелами; они шли молча, с поникшими головами; легкий ветерок развевал длинные концы покрывал с их черных клобуков. Нетерпение наше росло с каждым шагом; казалось, мы проходили бесконечное пространство. Наконец, выходя из узкого переулка, мы остановились на небольшой площадке, обрамленной высокими строениями разнообразной древней наружности.
– Вот храм, где заключены гроб Господень и Голгофа! – сказал, указывая вправо на возвышающиеся строения, шедший возле меня монах Дионисий, который по приказанию митрополита состоял безотлучно при нас в качестве проводника, или чичероне…
"Голгофа!.. Гроб Господень!" – повторял я за ним машинально. Как громовым ударом поразили меня эти слова. Скажите, не то ли же самое почувствовали бы вы? Вообразите, что вы стоите в темноте ночи посреди Иерусалима, окруженные факелами и монахами; вдруг незнакомый голос шопотом доводит до вашего слуха эти многознаменательные слова: здесь Гроб Господень и Голгофа!
Слова эти внятно отозвались моему слуху; я повторил вслед за монахом: "Здесь гроб Господень и Голгофа!", – но в то же время спрашивал самого себя: где я? не игра ли это нетерпеливого моего воображения? не сон ли?.. Между тем мы подошли к дверям храма, тяжелый замок загремел на звонких пружинах; старинные петли завизжали, и дверь отворилась…
Величественная темнота наполняла храм; лишь несколько мерцающих лампад сосредоточивали в средине бледный свет. Возвышающаяся на несколько вершков от пола продолговатая плита красно-желтого мрамора, находясь против дверей в нескольких шагах от входа, прежде всего остановила на себе мое напряженное, благоговейное внимание; освещенная сверху рядом теплящихся лампад, эта плита находится почти на половине расстояния от Гроба Господня к престолу св. Голгофы.
Какое-то безотчетное, сверхъестественное чувство глубокой веры и страха Божия мгновенно овладело мной, и невыразимый трепет пробежал по моим членам, когда я приблизился к этому первому памятнику, свидетельствовавшему мне о Господе.
Под влиянием этого необыкновенного чувства глубокого благоговения и живого, откровенного сознания собственной ничтожности, я подошел к святыне… Язык мой онемел; я не спрашивал у сопровождавшего нас монаха, что значит этот камень, эти горящие над ним лампады; безотчетный, душевный трепет говорил мне ясно, что здесь один из памятников Богочеловека. Не требуя дальнейших пояснений, я стоял в немом восторге, как бы чувствуя невидимое присутствие Духа Божия; колени мои сами собой подогнулись, и в этом непонятном мне дотоле молитвенном чувстве я приник устами к поверхности священной плиты… Это был так называемый камень миропомазания: на нем пострадавшей Искупитель, снятый со креста, покоил пречистое свое тело, окровавленное крестным истязанием, пока благочестивый Иосиф и другие ученики, снявшие Иисуса с древа, омыв следы крови и обложив его ароматами, смирной и ливаном, обвивали в плащаницу для положения во гроб.
Камень этот имеет около 8 футов длины и 2 фута ширины. В прежние годы многие из поклонников, желая увозить с собой на память частицу камня, мало-помалу сокрушали его, а потому ныне самый камень, на котором покоилось тело Христово, скрыт от взоров посетителей мраморной полированной плитой. По сторонам стоят огромные светильники, которые составляют общую собственность греков, армян и латинского духовенства, ибо все три вероисповедания, владея вместе этой частью св. храма, попеременно воскуряют там свои кадила.
В 12 шагах оттуда, вправо, лестница двумя всходами, каждый в 21 ступень, ведет на вершину Голгофы. Не воображайте себе Голгофы высокой горой: она всего лишь на 19 футов выше горизонта земли! Правильнее назвать это небольшим скалистым пригорком, который во время оно находился за стенами города. Большое пустое пространство отделяло Лобное Место от стен Иерусалима; там собирался народ во время казни преступников; остальную часть Голгофы окружали сады, из которых один принадлежал тайному ученику Спасителя Иосифу Аримафейскому, устроившему там, собственно для себя, могилу в природной скале, и в этой то могиле впоследствии почило пречистое тело Спасителя.
Иудеи не имели обыкновения погребать усопших по нашему обычаю: каждый, сообразно средствам своим, заранее приготовлял себе могилу, выделывая в скале небольшое отверстие; тело усопшего полагалось на природной плите, и вход в эту пещеру наглухо запирался приваливаемым к нему камнем, который обыкновенно имел около 4 футов в квадрате.
Вид Храма Воскресения нерегулярный: сосредоточенные под его крышами памятники начертали произвольный план этому строению, без всякой симметрии. Над ним возвышаются три купола, и первоначально он имел три входа; ныне же два из них заделаны турками, из опасения, чтобы христиане не могли проникнуть в церковь, не заплатив пошлины 9 секинов за вход. С христиан, турецких подданных, взимается лишь половинная плата. Ключи храма составляют наследственное достояние одного из богатейших мухаммеданских семейств Иерусалима, которое в свою очередь уплачивает значительную подать правительству и губернатору. От них зависит отпирать церковные двери по их усмотрению; когда в Иерусалиме бывает мало поклонников, то в продолжение нескольких дней храм вовсе не отпирается. Но так как некоторые монахи в нем обитают безвыходно два-три месяца, не имея никакого сообщения со своими монастырями, то, для передачи им пищи и воды, в одной из стен проделано окно с железными решетками, сквозь которые их снабжают жизненными припасами.
Пять следующих христианских исповеданий беспрерывно служат обедни на Гробе Господнем, на Голгофе и на прочих священных местах, заключенных в общем храме: греки, духовенство римско-католическое, или латинское, армяне, копты, или христиане Египта, и марониты, обитающие на Горе Ливанской. Последние признают над собой верховное владычество Папы Римского.
Шагах в тридцати, влево от камня миропомазания, открывается взгляду обширный храм, имеющий вид круга; 18 массивных столбов поддерживают высокий купол, которого вершина кругообразно разомкнута, т. е. в самом центре свода проделано наружу большое круглое отверстие, сквозь которое дневной свет и воздух проникают внутрь этой обширной ротонды, не имеющей боковых окон. Посреди ее, под самым отверстием, возвышается мраморный мавзолей, или часовня желто-красноватого цвета.
В этой-то часовне заключен Гроб Господень. Вход в нее со стороны востока; внутренность же состоит из двух малых храмин: первая, носящая наименование Пещеры Ангела, была впоследствии пристроена к природной скале, составляющей вторую храмину Святого Гроба: в ней-то положено было пречистое тело Спасителя.
Посреди Пещеры Ангела находится небольшой четвероугольный столбик, поддерживающий камень в 18 вершков в квадрате. Это часть того самого камня, который, по погребении тела Спасителя, был привален к гробу и прикреплен печатями – того камня, на котором Мария Магдалина, приидя на гроб еще сущей тъмы, увидела сидящего в белом одеянии ангела, возвестившего ей о воскресении Христовом. Во время служения литургии в Гробе Господнем этот камень служит жертвенником для святых даров.
Природная скала пещеры, как с наружной, так и со внутренней стороны, ныне скрыта изящной мраморной обшивкой с различными архитектурными украшениями. Вышина входа в самую Пещеру Гроба Господня оставлена в первобытном состоянии, а потому должно значительно сгибаться, чтоб проникнуть в нее из первой храмины. Внутренность Пещеры Гроба Господня так мала, что более трех человек не могут в ней поместиться. Вправо у самого входа и вплоть до противоположной стены возвышается продолговатый престол; на этом месте положено было почившее тело Иисусово. Скала и здесь покрыта двумя мраморными плитами; множество теплящихся над ними лампад ярко освещают внутренность пещеры.
Необыкновенное чувство овладевает душой при посещении этого святого места. Сначала самое назначение его, неразлучное с мыслью о смерти, наполняет душу благоговейным трепетом; но в то же время проникает в сердце невыразимое чувство сверхъестественного торжества веры, при мысли о чудесном на том же самом месте воскресении погребенного Христа.