Дневной жар только что начинал спадать; дорога шла сперва плодовыми садами, славящимися на всем востоке роскошью и разнообразием своих произведений. Бесчисленное множество масличных, лимонных, гранатовых и апельсинных деревьев, унизанных плодами, под яркою игрой закатывавшегося солнца, роскошно разнообразило живописную картину. Воздух был чрезвычайно чист и благовонен; сады и самая дорога обнесены, вместо забора, непроницаемой оградой густых диких кактусов, переплетающих между собой сочные и колючие свои корни и игловатые листья. Этот натуральный зеленый забор был осыпан мильонами плодов в полном цвету. Их называют дикими фигами; это то же, что в Алжире французы называют Gigues de Barbarie, в Италии же они носят название Figues des Indes.
Бесчисленное множество больших белых длинноносых птиц, похожих на журавлей с бесконечными лапами, тянулось по лугам в близком от нас расстоянии, покрывая луга как бы огромной белой пеленой. Туземцы называют эту птицу абусаар. Несмотря на величину свою, она так легка, что, сидя на гибкой ветке дерева, не клонит ее к земле. Такая же порода птиц, но несравненно меньшего размера, довольно обыкновенна на юге России.
Восхищаясь прекрасным вечером, изобилием окружавших нас растений, мы, несмотря на усталость, наслаждались этим путешествием и почти незаметным образом достигли Рамле, или Рамы. Это та самая деревня, о которой упоминается в Евангелии, именно в повествовании об избиении младенцев в Иерусалиме и его окрестностях по повелению царя Ирода: "Глас в Раме слышан бысть, Рахиль, плачущася чад своих и не можаше утешитися". Это место служит всем как бы станцией на пути между Яффой и Иерусалимом. В недальнем расстоянии от Рамы находится так называемая Башня Сорока́ Мучеников. С вершины ее представляется прекрасный вид на окрестности. День уже подходил к концу и начинало смеркаться, когда небольшой караван наш, состоявший из пяти человек, молча, гуськом пробирался сквозь мрачные улицы селения к греческому монастырю. Двор этой обители и самая соседняя улица были усеяны народом. Настала ночь. Христиане, возвращавшиеся после Пасхи из Иерусалима, многолюдной толпой пришли сюда искать ночлега, располагаясь на другой день продолжать путь в Яффу.
Трудно описать дикое разнообразие, шум и беспорядок этого необыкновенного скопища. Вьюки задевались за вьюки, лошади спотыкались и ржали; неуклюжие верблюды с воем пробирались сквозь толпу и давили лежавших на земли усталых путешественников; дети кричали, взрослые бранились и с криком рассуждали между собой. Прибавьте, что все это происходило в глубокой темноте ночи, при свете мерцающих кое-где бумажных турецких фонарей.
Оставив Хассана внизу с лошадьми и вьюками, мы пошли к настоятелю монастыря. Этот почтенный шестидесятилетний старец безвыездно живет в своей келье. Так как он не знает другого языка, кроме греческого, то разговор его с нами не мог быть жив. Через посредство консула мы сказали ему несколько приветливых слов, на которые он отвечал с радушием, не подымая головы и медленно перебирая бусы своих четок. Из немногих слов игумена запомнил я только рассказ его о нашествии французов и о том, как он чудесно спасся от насильственной смерти: его хотели сжечь по повелению Наполеона.
Старик, по восточному обыкновению, угостил нас ужином.
Между возвращавшимися из Иерусалима поклонниками, которых мы встретили в Раме, был русский монах Московского Троицкого монастыря. Мне было особенно приятно найти в нем кроткого, набожного и благочестивого служителя Божия. Он истинно понял цель своего путешествия, ибо исполнил его с христианской любовью к Богу, следовательно, с существенной пользой как для самого себя, так и для всех тех, кому будет от чистого сердца передавать благочестивые и глубокие свои впечатления.
После ужина мы пошли отдохнуть в отведенную для нас келью, где неисчислимое множество комаров и мошек, впившись с жадностью в новую для них кровь, не дали нам ни минуты покоя. Итак, измучившись, вместо того, чтобы оправиться, мы в два часа пополуночи уже опять сидели на конях. Кругом все еще дремало, природа утопала в ночном мраке; едва-едва мы могли разбирать направление дороги; но мало-помалу бледный свет, предвестник первых солнечных лучей, разливаясь от востока к западу, начал раскрывать перед нами окружающую нас панораму. Вся природа, как бы выходя из глубокого сна, улыбнулась нам прелестным утром. Ярко-голубое небо, прозрачность воздуха, блестящие, светлые лучи солнца, обливающие все предметы золотым отливом, аромат дышащих под влажной росой растений, веселое лепетание птичек – все это вместе составляло какую-то невыразимо сладкую гармонию для глаз и для души. Лошади, отдохнув в Раме, бодрым шагом подавались вперед… Словом, эта поездка была так хороша, так пришлась мне по сердцу, что, казалось, при таких условиях, можно бы всю жизнь провести в дороге на коне без отдыха. Мы проходили известную по Священному Писанию Саронскую Долину. Издали виднелись кое-где дряхлые избы, по сторонам их паслось множество овец и рогатого скота, в особенности черных коз. Действительно, при виде этого изобилия, воображение невольно переносится ко временам Авраама, Лота и Иакова. В этой же самой долине Саронской Самсон сжег запасы хлеба филистимлян… Однако вдали небо мало-помалу становилось мрачно; густые тучи предвещали сильную грозу. Над нами же день был знойный, светлый, и небо безоблачное. В полдень усиленный жар умерил пыл коней, а природа с каждым шагом изменяла свой характер; зеленые, свежие равнины сменились крутыми перевалами голых скалистых гор. Роскошные сады, обильно наполняющие окрестности Яффы, исчезли, и только изредка встречались нам одинокие, мало привлекательные для глаз масличные деревья. Мы встречали множество странников, возвращавшихся из Иерусалима; между ними было много женщин в живописных восточных одеяниях; некоторые из них сидели верхом, другие в особо устроенных по обе стороны седла плетеных корзинках, по две на каждой лошади. Иногда, для предохранения от зноя, корзины эти покрываются широким зонтиком, в виде балдахина, из белого холста на деревянных подпорках, но этим средством хотя и ослабляется действие солнечных лучей, однако же воздух спирается и делается невыразимо душен.
Глава IX
НАСТАВЛЕНИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ – СЕДЛА – ВОДА – ЧЕРТА НАРОДНОЙ ГОРДОСТИ ВОСТОЧНЫХ ПЛЕМЕН – МЕСТО УБИЕНИЯ ЯФФСКОГО ПАШИ – РАЗБОЙНИК АБУГОЖ – УСЛОВИЯ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ С РАЗБОЙНИКАМИ – ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД НА ИЕРУСАЛИМ – КРАТКАЯ МОЛИТВА – НЕГОДОВАНИЕ ПРОХОДЯЩИХ – НЕУДОБОПРОХОДИМАЯ ДОРОГА – ДОБРОТА АРАБСКИХ КОНЕЙ – ИЕРУСАЛИМ
Дорога от Яффы к Иерусалиму вообще небезопасна, в особенности за Рамой, и потому неизлишне обеспечивать себя хотя бы малым конвоем, на пути же стараться идти всем вместе, не растягиваясь от каравана на большом протяжении. Впрочем, частые сообщения по этой дороге делают ее менее опасной для путешественников в сравнении с другими местами Палестины, где конвой совершенно необходим. Вообще полезно принять за правило останавливаться по пути сколь возможно реже, тем более, что частые и продолжительные привалы ставят путешественника в совершенную невозможность вовремя поспеть в Иерусалим, ибо ворота св. города запираются до заката солнца, и таким образом усталые странники подвергают себя неприятности провести весь вечер и ночь на большой дороге.
Ровным шагом доброго коня потребно не менее десяти часов хода от Рамы до Иерусалима; сверх того опытом дознано, что при большой усталости, особенно в знойное время, частые остановки, как отдых обманчивый, только утомляют как самих путешественников, так и лошадей. Совет мой преимущественно относится к женщинам, которым подобного рода поход под пылающим небом покажется утомительным, и они, чувствуя усталость, захотят отдыхать дорогой. Мужчины могут без особой усталости легко перенести этот переезд; при этом случае предупреждаю не испытавших азиатского седла, что оно сначала кажется очень беспокойным, а потому непривычные к продолжительной верховой езде должны предпочтительно запастись европейским, которое иногда можно купить по случаю в Яффе, но лучше привозить седло с собой, тем более, что все последующие разъезды по Святой Земле производятся верхом. Для удовлетворения непомерной жажды по дороге встречаются колодцы и фонтаны со свежей, легкой водой. Употребление воды в жарких климатах вообще должно быть умеренно; особенно же вредно пить воду без примеси вина или лимонного сока, рома или даже нескольких капель водки; при этом смешении желудок легче переносит вредное влияние воды, причиняющей изнурительные лихорадки. Когда много бывает поклонников в Святой Земле, тогда кроме многочисленных родников, представляемых природой для освежения странников, беспрестанно встречаются туземцы, промышляющие водой; большей частью женщины и дети с кувшинами в руках, останавливая лошадей за поводья, с громкими восклицаниями "Хаджи! хаджи! сють!…" (поклонник, вот вода!), наперерыв суют проезжающим в руки и на колени кружки с водой. При этом случае не должно показываться излишне щедрым, потому что щедрость эта сейчас же обращается во зло, и не будет возможности оторваться от нахальных требований просителей.
Впрочем, нельзя не заметить, что в крови восточных народов есть какая-то гордая самостоятельность, которая лишь отчаянно бедных, угнетенных нищетой понуждает просить милостыню. Справедливость этого замечания поразит каждого, кто, незадолго перед путешествием на восток, посетил Италию, где народ на каждом шагу выпрашивает деньги с унизительным нахальством. Есть, без сомнения, и на востоке просители и много нищих, но их меньше, нежели в Италии. Турки и арабы вообще корыстолюбивы и не упускают случая обмануть христианина, стянув с него сколь возможно более денег; но этим они промышляют, следовательно, очень часто требуют лишнее, но редко что-нибудь выпрашивают.
Идя ровным конским шагом шесть часов безостановочно, мы приостановились на полчаса под тенью ветвистых масличных деревьев, где, дав вздохнуть лошадям и перекусив наскоро, что было с собой, снова продолжали путь к Иерусалиму. Дорога в особенности затруднительна при подъеме на Иудейские Горы. Тут указали нам место, где за несколько дней пред тем был убит губернатор Яффы, ехавший с братом своим из Иерусалима в Яффу.
Главный предводитель разбойнических шаек, Ибрагим-Абугож, известный во всей Палестине своей хищнической ловкостью и отвагой, жил в лежащей по этому пути Иеремиевой деревне и собирал со всех проезжающих подать. Паша, любимый народом за его добросовестность и правосудие, хотел силой воспретить разбойнику налагать своевольную подать на путешественников, но вместо того сам сделался жертвой мести Абугожа, которого имя громко и грозно в Горах Иудейских и прилегающих к ним странах. Этот хитрый и отважный хищник, распространив повсюду своей необыкновенной смелостью, ловкостью соображений и успехами дерзких подвигов страх и трепет, в то же время пользуется некоторым уважением и доверием народа. Для него священна верность данного им обещания, а потому весьма нередко мирные путешественники входят с ним в дружелюбные сношения, делают уговор совершить переезд под прикрытием его слова, и таким образом, уплачивая Абугожу выгодную для него дань, отправляются в дорогу и невредимо достигают цели своего странствия. Разбойник, при совершении подобного контракта, тайно предупреждает всех остальных частных грабителей и, уделив каждому часть полученной им страховой платы, снабжает путешественника верными провожатыми, которые безотлучно сопровождают его до условленного места.
Абугож, несмотря на свой разбойничий промысел, имеет между туземцами странное название "доброго малого", на том основании, что в производимых им нападениях не ищет смерти своих жертв, но предпочтительно лишь грабит странников, щадя их жизнь, если они не обороняются, и только за кровь мстит кровью.
После довольно крутого подъема на гору, уже в двадцати минутах ходу от св. города, нетерпеливому взгляду нашему предстал наконец, с его святыми окрестностями, Иерусалим – древний свидетель страшных и великих для человечества тайн милосердия Божия. Далее виднеется Вифлеем – колыбель христианства; вправо за Иерусалимом таинственный Сион, залог спасения христиан, где на последней вечери Богочеловек, преломив хлеб и прияв чашу с вином, даде святым своим ученикам и апостолам, рек: "Приимите, ядите, сие есть тело мое, яже за вы ломимое, и пийте от нея вси, сия есть кровь моя Нового Завета, яже за вы и за многие изливаемая во оставление грехов". Там, на вершине горы, Спаситель, произнося эти святые слова чистейшей любви к людям, передал этот залог спасения души и жизни вечной после временной жизни нашей на земле.
Тут же в общем плане вокруг Иерусалима с одной стороны иссякнувший Кедронский поток в желобе Иосафатовой Долины, Галилея, Гора Елеонская, где Богочеловек вознесся от земли на небо.
Пространство, отделявшее меня от Иерусалима, было неровное; его пересекали подъемы, горные спуски, рвы, лощины. Пыл знойного солнца налагал сквозь нежную пелену воздуха на всю окрестность какой-то невыразимый оттенок, и эта единственная для души панорама представилась мне как бы в солнечном, радужном тумане.
– Вот Иерусалим, – сказал ехавший возле меня переводчик. – Вот Сион, вот Вифлеем, Гефсимания… Я слушал, пожирая глазами все мне указываемое, но не верил ни собственному слуху, ни собственному взору. Я не мог свыкнуться с мыслью, что это точно те места, где родился, жил и страдал Искупитель мира! Я не постигал, чтобы я своими глазами мог видеть те святые места, именами которых наполнено Евангелие, те страны, которые мы с младенчества привыкли воображать себе чем-то недосягаемым, те места, наконец, где совершились тайны искупления мира Сыном Божиим. Когда я мог распознать вершину Храма Воскресения Господня, скрывающего под обширными сводами своими Святой Гроб и страшную Голгофу, я, повинуясь безотчетному побуждению души, соскочил с лошади и с верой и страхом приник головой к земле перед бесценным памятником святыни. В это время проходило мимо нас несколько женщин из простонародья; увидев меня с обнаженной головой, на коленях, молитвенно обращенного к Иерусалиму, они начали ругаться над моим поклонением и как бы хотели отмстить мне за то, что я благоговел перед не признаваемой ими святыней. Вице-консул, говорящий по-арабски, предупредил эту неуместную дерзость угрозами и, замахнувшись на одну из женщин палкой, положил конец их богохульным речам.
Начиная от спуска главной горы, дорога делается еще затруднительнее, а в некоторых местах, заваленная каменьями, изрытая конскими копытами, запущенная, она, можно сказать, почти не существует вовсе, и я полагаю, что на обыкновенных лошадях, не привычных к подобным переходам, эта дорога была бы непроходима; но арабские добрые кони, отдаваемые туземными подрядчиками в наем исключительно для этого переезда, выдерживают его по привычке как нельзя лучше, и даже по самым трудным местам редко скользят и спотыкаются.
Мало-помалу Иерусалим опять исчезал у нас из виду, и лишь в самом близком расстоянии от ограды города мы увидели его вновь. Итак, 20 апреля 1845 г., в 11 ч. и 22 м., я остановился под стенами Иерусалима.
Описывать ли то, что происходило в душе моей и какого рода мысли в то время занимали ум мой? Лучше вообразите себя на моем месте, и если вы христианин, то без сомнения в глубине сердца вашего пробудятся глубокие, благоговейные чувства при одном имени Святого Града!
Глава X
НЕОЖИДАННОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ – ТУРЕЦКИЙ ОБЫЧАЙ – РАССУЖДЕНИЕ – УНИЖЕНИЕ ВЕРЫ ХРИСТИАНСКОЙ – ВХОД В ХРАМ ВОСКРЕСЕНИЯ – ДВА СЛОВА О БОГОБОЯЗНИ И ПРАВОСЛАВИИ В РУССКОМ СЕРДЦЕ – ПРЕНЕБРЕЖЕНИЕ КРЕСТНОГО ПУТИ: МЫСЛИ О СПОСОБЕ УСТРАНИТЬ ОСКВЕРНЕНИЕ ЕГО – ВОРОТА ВОЗЛЮБЛЕННОГО – СОЛНЕЧНЫЙ ЗНОЙ – ТОЛПА НАРОДА – ПРЕДАНИЕ МУХАММЕДАН – ВСТРЕЧА ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ – ЛЕГКОМЫСЛИЕ МОЛОДОГО АМЕРИКАНЦА – УКРЕПЛЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА – НЕЧИСТОТА ЗА ОГРАДОЙ ГОРОДА – ОТПИРАНИЕ ВОРОТ – БЕСПОРЯДОК И ДРАКА – ГРУСТНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ – КАВАС – МИТРОПОЛИТ МЕЛЕТИЙ – КВАРТИРА КОНСУЛА – ПРЕПЯТСТВИЕ, ВСТРЕЧЕННОЕ ПРИ ПОКЛОНЕНИИ ГРОБУ ГОСПОДНЮ
Лишь только достигли мы Иерусалима, как нетерпение поклониться заключенным в его стенах святыням возрастало в нас с каждым мгновением. Между тем непреодолимое препятствие представилось нам у самых ворот св. города неожиданно, как бы для того, чтобы подвергнуть наше терпение еще последнему искушению.
Кто, умственно следя за движением моего слабого пера, достиг со мной цели моего странствования, преодолел все препятствия, представлявшиеся карантинами и трудностями морского путешествия, и, разделяя все мои ощущения, теперь остановился со мной под стенами Иерусалима; кто не читал, может быть, других описаний святых мест более удачных и красноречивых, и с нетерпением стремится увидеть, хотя моими глазами, ту землю, где исполнилось предопределение Божие о спасении мира – тот легко поймет, до какой степени мы были огорчены невозможностью проникнуть в город, которого ворота, за несколько минут до нашего прибытия, были заперты, ради пятницы – дня, в который мухаммедане иерусалимские около полудня толпами стекаются для общей молитвы в бывший храм Соломона, преобразованный в их главную мечеть; на это время в городе все выезды запираются, и даже привратники отходят от своих мест. Таким образом, не было никакой возможности, даже посредством просьб и денег, войти в город. Мы стучались в ворота, вызывали сторожей, но голос наш терялся в воздухе, и мы тщетно ждали. Вот первое тяжкое ощущение и как бы некоторый заслуженный упрек христианам, посещающим землю, которая, без сомнения, принадлежала бы им, если бы они были того достойны. Власть над нею неверных ясно изображает заслуженный гнев Божий; мухаммедане, владея этими святынями, не понимают того, чем владеют; следовательно, для них это не душевное сокровище, не награда веры. Их неверие не уменьшает славы Божией, ни святости Иерусалима, но, конечно, недостаток веры в самих христианах лишает их благодати иметь эти памятники святыни в своих руках и воздавать им от глубины души то почитание, какое им подобает.
На каждом шагу я более и более испытывал это ощущение, ибо душа моя скорбела, когда, войдя уже в Иерусалим, я для посещения Гроба Господня должен был униженно просить, чтоб мусульмане удостоили побеспокоиться открыть мне двери храма не в определенное, по их усмотрению, время.
Пора жает вас та кже неприличие при самом входе в Храм Воскресения: в нескольких шагах от Гроба Господня, в таком же почти расстоянии от Голгофы, внутри самой церкви, вы видите сторожей храма, которые, владея ключами входа, сидят на диванах и в самой церкви пьют кофе, курят трубки, разговаривают и считают деньги, платимые христианами за вход, в то время как эти святые стены должны бы были лишь оглашаться молитвой и наполняться благовонием кадил.
Но, к несчастью, устранить эти богохульства и исторгнуть ныне Иерусалим из рук неверных еще не во власти христиан.