- Все это, конечно, дело хорошее, но ведь все и обдумать надо-требуется основательно, - снова, точно сквозь зубы, сказал папка, перебивая мать. - Только телевизор все равно, по-моему, хоть в кредит, а можно. Ты завтра, чем размышлять сейчас попусту, списочек составь лучше. Наметь, что к чему, чего прежде требуется. Сейчас же все получается вокруг да около…
- Нет, но ведь и ты посуди-подумай: дорого же телевизор… А списочек… списочек-то я составлю, составлю! - заторопилась мамка. - Быстро это, чего тут! Но все же… вот и Вовке ведь надо еще обуться! В магазине нашем я ведь и ему подглядела уралобувские полуботиночки. Добрые, микропористые. Восемь рублей. А то уж он жаловался мне, что жмут ему старые… Кстати-то, и Вовке пальтишко совсем никак не помешает. Не дело ведь старое ему носить Мишино. Мал он еще для Мишиного…
- В общем, ты список сначала составь. Так-то, в уме, знаешь, распокупаешься!
- Списочек… оно само собой, Коля, конечно! Это уж я, дура, много просто так, конечно, размечталась… Хочется же всего, чтоб как у людей.
- Но телевизор надо! - все равно заключил папка. - В кредит, конечно. А учитывай. У нас ведь Вовка растет, а там днями-от сплошь, говорят, одни детские передачи пускают. Ему же все это для развития.
- Ой, Коля! Совсем же я позабыла! - спохватилась мамка. - А форму-то? Ведь форму-то Вовке школьную всего необходимей требуется! Говорят, что привезут их не сегодня-завтра, формы-то!
- А старая чего? - усмехнулся папка. - И ему, что ли, за девчонками время приспело?
- Да вырос… вы-ырос он! Рукава уж под самые локотки. Ну и брючки надставлять дальше некуда. Нечем…
- Оно, конечно, с формой - первое дело, тут деваться некуда. Но телевизор как хочешь, а учитывай. Рублей на двести. Типа "Рекорда". Самые, говорят, надежные. В общем, коло двухсот, считай.
- Чего-о!
- Это ж полная стоимость, ты чего раскипятилась? Двести-то, двести десять… В кредит-от сперва одну четверть возьмут.
- Ну, это, Коленька, я и получше тебя знаю.
- Вот и вытянет всего рублей на сорок - пятьдесят. Как получится. Какие, конечно, телевизоры поступят. Лучше бы, чтоб "Рекорды".
- Только так: в кредит. Никак иначе. Ты уж сразу тогда справочку на работе возьми, а, Коль?
- Знаешь… Тебе бы вот справку такую оформить, а?
- Да у меня ж зарплата знаешь какая? Вот такусенькая!
- А сама смекни: насчет базы поговаривают точно! Стройка же там начнется, народу много потребуется, заработки вроде высокие обещаются…
- Так тебя туда и примут! Эх, сколько ловкачей сразу отыщется, что тебя обойдут!
- Не обойдут! Кудри вон говорит, что предпочтенье будет фронтовикам оказываться, как знакомым с военным делом. А я кто?
- Ты… Кудри вот твой кто? Сочиняет он просто все! Всегда ведь на ловкое надеется. Ты вернулся - и в завод. А Кудри твой куда? В милицию? Сам же он, твой Кудри, у нас за столом трепался: я, дескать, работать отвык, я служить привык на всем готовом, спишь, а служба, мол, денежки идут…
- Ладно тебе его мусолить! Он уж давно другой, не служит ни в какой милиции…
Слушать это нисколь не было интересно, и Вовка встал.
Мгновенно и шепоты стихли.
- А ты куда это, сыно-ок? - спросила мамка первою.
- А на двор…
- Ведро в сенках стоит! - уже приказала мамка. - Нечего на дворе делать!
"Эх, уж и Ночку-то всю разделили! - вздохнул Вовка со зла, что ему приказали на двор не выходить, и ничего матери вслух отвечать не стал. Из упрямства решил было идти все же во двор, но про телик вспомнил, и так приятно стало, что самому упрямиться расхотелось. Он постоял в сенках над ведерком, воображая телик, по которому с утра и до вечера гоняют одни футболы да кино. - Ишь, чего решили! Передачи детские… - Хитро усмехнулся: - Пусть телик сперва покупят, а там поглядим!"
- Ты чего это здесь запал? - услыхал Вовка папкин голос и папкины шаги в кухне.
- Папка! - спросил Вовка, когда просунулся в сенки. - А "Рекорды" правда, что самые лучшие?
- Каки таки рекорды-то?
- Да про телики я!
- Спать иди! - строго распорядился на это папка и, пройдя в сенки, вытолкал Вовку на кухню. - Телевизоры он захотел! Еще, может, и легковушку попросишь?
- Вот бы здорово! Только мотики, пап, как у дяди Ивана, лучше! На их ведь всюду проскочишь, да и дешевше они стоят!
Папка затворил дверь, и Вовке не осталось ничего другого, как во всю прыть припустить до постели.
С головою укутался он в одеялко, одно только ухо для разведки выставил и замер. Обождал, когда папка воротится, надеясь, что, может, снова повезет услыхать, о чем они шептаться будут. Но теперь отец с матерью лежали отчего-то тихо. "А не верят, что я сплю!" - сообразил Вовка и чуток прохрапел. Однако папка с мамкой все равно шептаться не начинали. Вовка тогда захрапел бойче.
- Спит, слышь? - поверила наконец мамка.
- Ну да! - про уловку догадался папка. - Как же, спит!
- А чего… За день устряпался!
- Я тебе так сейчас похраплю! - пригрозил папка в полный голос. И у Вовки самопроизвольно дыхание перехватило, и весь он съежился и затих. - Вон, слышь, как он спит! - победно проворчал папка, кашлянул, и кровать под ним скрипнула…
Утром Вовка проснулся хотя и рано, да сразу же понял, что все ушли и он теперь остался в доме один.
Дурачась, скаканул он первым делом на папкину с мамкой постель, застилать которую ему вменялось в обязанность, пока каникулы были. Но вдруг вспомнил ночной разговор про телевизор и лег тихо, оглядывая комнату и стараясь угадать, куда телик поставят, когда его купят. Сам же он определил ему местечко в уголке, так чтобы можно было глядеть передачи с обеих кроватей. "Спишь и видишь!" - едва заключил он, как услыхал под окошком соседкин голос.
- Орловы-те, никак, тоже свою коровенку продали! - кому-то сообщала соседка. - Вон Ночка-то ихняя прикатила. С подсобовского, должно. И у всех так-то, кто попродавал. Прикатывают взад обратно домой первые дни.
- А чего? - согласился другой голос. - Там с утра-то, поди, не кормют, а в лес пораньше гонют, чтоб на дармовщинку. А она, дармовщинка-то, известно какая! Вот которые, кого продали, и прибегают когда!
- Да-а, трав нынче нету. Сушь-сухотка, пожгло все, - согласилась соседка со всем известным. - Вовки-то ихнего дома, что ли, нету? Надо бы, может, к Нинке в столовую сбегать, чтоб обратно уганивали?
В это время и Ночка промычала, свой голос подав.
- А ты ворота́-те, ворота сперва пошевели! - посоветовал другой голос. - Может, и открыты они или поддадутся? На двор бы только впустить, а то скотина - она и есть скотина: убредет или еще куда удевается. Потом-ка ищи-поискивай!
- А и правду, разве что так… - согласная, ответила соседка, и затем Вовка услыхал, как ворота соскрипнули, а следом и Ночка вошла, как тяжелое чего-то во двор въехало.
Во дворе еще немного потоптались и наконец постучали в дверь. Вовка полежал в постели, не отзываясь, поддавшись вдруг хитрому, внезапно придуманному расчету, пока со двора не ушли прочь. Лишь тогда осторожно выглянул он в окошко. Соседка к себе на усадьбу возвращалась, а другую собеседницу, которую Вовка никак по голосу не узнал, нигде что-то видно не было.
"Ночка воротилась!" - вздохнул он тоскливо.
Вышел на крыльцо. Увидев его, Ночка вдруг промычала, дохнув навстречу молочным своим нутром, и, вытягивая морду, ступила вперед. Вовка в чем был с крыльца скатился, пощекотал, поласкал-погладил Ночкино горло, и Ночка, жмурясь, подступила еще ближе и слаже еще вытянулась.
- Но-очка! - тихо произнес Вовка, а Ночка открыла глаз и снова его закрыла тотчас, будто за ласки и добро благодаря и говоря при этом как бы, чтоб он лучше-то всего помалкивал: к чему тут сейчас всяко-разные слова, когда и так про все оно понятно? Вовка почесал на лбу белую Ночкину звездочку, а Ночка низко морду вытянула и промычала вновь.
- А есть хочет! - вслух сообразил Вовка, вспомнив соседкины речи, и в избу заторопился. - Сейчас… сейчас я, Ночка! Потерпи чуток…
Он сразу промчал на кухню. Ведро, в каком обычно-то мамка готовила Ночке пойло, хлебушка кроша, картошки и разной зелени, стояло на печи нынче кверху донышком, уже снаружи отчищенное и изнутри отмытое да отскобленное. Вовка достал хлебца. Полбулки - всего, что и отыскалось-то. В чугунке на припечке оказалось полно сваренных в кожуре картошек для кур, а на подоконнике стояла литровая банка вчерашнего молока. Вовка накрошил в ведро картошек и хлебца, полбанки молока отлил, разбавил все это водой и стремглав явился к Ночке. Она все этак же у крыльца стояла. Он мимо нее промчал в стайку, и Ночка медленно прошла за ним, обмахиваясь метелкой хвоста.
Вовка глядел, как она ест, грузно шевеля крутыми боками, как то и дело подымает от ведра мокрую морду и шевелит губами, с которых обратно стекает, и как сыто-дурными, покойными становятся карие Ночкины глаза. Но вот Ночка все выхлебала, отступила от ведра вбок и, стукаясь мослами, повалилась на пол. Вовка вытащил из кормушки вчерашнюю, курами обклеванную репу и положил ее перед Ночкой. А во влажной прохладности стайки опять зазудели слепни, и Ночка захлесталась хвостом. Вовка тихо погладил Ночку, замечая, что вся шерсть у нее в паутинках нынче, в веточках, в репьях.
"Бежала! - сообразил он. - Через все шла! Потому как домой. Ее продали, разделили всю уже, а она вот не понимает. Не верит ведь, что с нею так смогли обойтися. Ведь никак не верит! Эх, Ночка…"
И так стало ему неловко от этой Ночкиной преданности, что он и сам чуть было не заплакал. А следом и еще представил вдруг Ночку в подсобовском стаде среди высоких, быстрых, потому как вечно голодных, и рогастых казенных коров, которые, накланиваясь, грозятся Ночке, отгоняя ее на исщипанное от сочняка, где сами лакомятся. И Ночка хочет не хочет, а бредет за ними по их лепешкам, по издавленной ихними копытами земельке, с которой после них и обкусывать-то нечего. И шевельнулось тотчас: "А мы-то? Телик купим, ботинки на микропоре… Эх!"
- Сейчас… сейчас я, Ночка! - вспомнив свой хитрый расчет, пробормотал Вовка вслух, замечая, что сам все еще в том, в чем и спал, - в трусах одних. Он быстро поднялся с коленок, измазавшихся в зеленом, будто затравянившихся. И в этот раз сказал уже твердое: - Нет, не отдам! Угоню! Уйдем сейчас, погоди, Ночка. Вовсе уйдем. Я такие места знаю, где никто нас не отыщет… - И Вовка кинулся в дом, сладко обмирая от смелости только что принятого к исполнению решения и гордясь собою, своей решимостью и своею Ночке верностью.
"Не то что все они! Не то что…" - не переставая твердить это про себя, он быстро оделся, захватил три еще остававшихся в чугунке картошки, а в коробку из-под спичек насыпал соли. Поискал еще хлеба, но только его нигде больше не было. Тогда Вовка махнул рукой, все торопясь отчего-то, сдернул в сенках ватник, оборвав в спешке петельку, схватил охотничью папкину сумку и выбежал из дому, на ходу уже запихивая в сумку картошки, соль, несколько печенинок. "Уйдем! Вовсе уйдем отсюдова! Так им и надо… А в лесу жить вдвоем станем! Не пропадем, чего тут…"
В стайке он снял с гвоздика ботало и тоже спрятал его в сумку, а потом вилами - уж больно высоко подвесили - стянул веревку, накинул ее на Ночку и, растолкав Ночку, вышел с нею во двор. Еще раз оглядел все вокруг. Вспомнил про кепку, сбегал за ней в дом и уж после этого направился наконец, намотав на руку веревку, вместе с Ночкою прочь через огороды.
По правой стороне болот, по опушке леса, точечками двигалось подсобовское стадо, и Вовка тотчас же решил идти по болоту, по старым торфяным картам-выработкам, где твердо, далеко влево идти, к островерхому хвойняку на западных склонах холмов. Едва вышли за огороды и завернули влево, с соседской усадьбы криканули:
- Куды гонишь? Гонишь куды, Вовка?!
Вовка заторопил Ночку. Закричали снова:
- Да куды ж ты, паразит такой, гонишь?
Вовка оглянулся - никто, однако, за ними не бежал. Ночка же послушно брела, хлестаясь хвостом. Только уж больно медленно брела, как и все они отчего-то, коровы, бродят.
Теперь Вовка глядел лишь вперед, в решимости сузив влажные от напряжения глаза. Он будто не узнавал теперь всех этих вдоль и поперек исползанных болот и того, что виднелся вдалеке и к которому сейчас шел, хвойняка, тоже насквозь избеганного им с дружками. Все это сейчас представилось ему вдруг неизвестностью, таящей одни опасности и тайны. Запустив руку в карман штанов, Вовка потрогал, тут ли перочинный ножичек. На месте был ножичек…
У опушки хвойняка Вовка остановился подле старого колодца - пить захотелось. Черпанул ведерком и попил. Ночка тоже потянулась к воде, промычала и пожмурилась. Он и ей дал попить и, ополоснув ведерко, повел Ночку дальше, решив двинуться к еланкам, где дикое стало и заброшенное место.
И тихо было вокруг. Одиноко. Опасно. Не как всегда.
Вовка пошел осторожнее, до звона в ушах вслушиваясь и до рези в глазах всматриваясь по сторонам.
На елани пекло. Густой, жаркий шум августовского медного дня обступал со всех сторон, и Вовка решил пока не идти дальше, до самого-то бывшего лагеря, а передохнуть на этой первой же еланке. Он привязал Ночку, нацепил теперь на нее ботало, а себе расстелил в тенечке на траве ватник. Рубашка, пока он добирался по солнцепеку, вся взмокла от пота. Вовка поглядел на солнышко: все так же стояло оно высоко и одиноко и почти что на том же месте. А ему ведь казалось, что брели они с Ночкой долго-предолго.
"Ну и чего тут опасного?" - подумал он теперь, привыкая к лесному одиночеству и успокаиваясь. Вспомнил, что с утра еще ничего не ел, достал картошки и, присыпая солью, съел их все зараз. "А к вечеру на огородах свежих надеру! - находчиво решил он. - Разожгу костерок и испеку".
Ночка тем временем принялась тихо бродить вокруг, ощипывая траву и охлестываясь хвостом. И Вовка даже слышал будто бы, как на Ночкиных зубах, истекая соками, лопается свежая зелень. Ему стало хорошо, сонно. Треск травы успокаивал, и, вытянувшись на ватнике и надвинув на глаза кепку, Вовка задремал: рано встал все же нынче, да ведь еще и притомился от необычных волнений.
Проснулся он от того, что Ночка тревожно мычала. Натянув веревку, она вся подалась туда, откуда они пришли к этой елани. Вовка всполошенно сел на ватнике, теранул глаза кулаками и поглядел на солнышко, ко лбу поднеся руку: солнышко крепко, оказывается, подалось с места, а значит, заснул он взаправду. И в этот самый момент Вовка услыхал вдруг:
- Ночка… Ночка! - звали со стороны болот.
Ночка на этот зов снова ответила.
Сон мгновенно исчез, и, извернувшись, Вовка встал на четвереньки, настороженно глядя в лес. Немного погодя услыхал он треск сушняка и шорохи задеваемых веток чуть левее того места, куда вглядывался. Быстро обернулся в ту сторону и увидал наконец идущих к елани мамку с папкой. Папка во всем был в рабочем: в сапогах, в надетой на голое тело спецовке и в кепке с замасленным, поблескивающим потому козырьком, низко на глаза надвинутым. Мамка же, красная и простоволосая, уж почти бегом бежала, в руках косынку комкая, но папка, от нее в отличие, шел к Ночке твердо и неумолимо, без суеты, от веток не воротясь, точно танк какой. "С работы отпросились?!" - пугаясь еще больше, Вовка схватил с земли ватник и сумку и, оглядываясь, попятился в глубь леса.
- Стой! - приказал папка.
Мамка к нему было тотчас бросилась, но папка и ей приказал:
- Не ходи за ним! - а сам Ночку взялся отвязывать.
Затем мамке в руку сунул конец веревки и лишь теперь шагнул к Вовке навстречу. Остановился шагах в пяти. Вовка молча глядел, как папка долго доставал портсигар, изготавливаясь закуривать. Закурил наконец. Сунул руки в карманы.
Точно сквозь зубы сказал:
- А сейчас отведешь Ночку на подсобное.
- Нет… - прошептал Вовка помимо собственной воли и не сводя с папки взгляда.
- Сам отведешь, - тихо приказал папка снова и, вынув из кармана руку, стряхнул с папироски пепел.
- Нет, папка! - уже всем нутром своим крохотным противясь жестокому приказу, прошептал Вовка и вдруг заплакал, сам же своим слезам сопротивляясь, и попятился дальше, натыкаясь на ветки, пока не запнулся и не упал. - Нет, нет! - полузакричал он следом. - Не я, не я, папка! Сами уводите! Нет. Нет… - Поднялся, но упал почти тотчас снова, уже не споткнувшись ни за что, а просто от одного волнения. Опять встал. И еще раза два падал и вставал, ломая сушняк, пока наконец не побежал, проваливаясь в глубину леса.
- Да стой ты, Вовка! - уже глухо послышался позади строгий папкин зов.
Мамка же переполох целый подняла:
- За ним… за ним беги! Ведь заблудится!
- Нечего ходить! - ответил папка. - Никуда не денется. Пусть дурь получше выветрится…
- Нет, нет, нет! Папа, папка… - хотя уже никто не мог его слышать, все шептал Вовка, кусая губы и уходя все дальше. Он не переставал при этом сухо всхлипывать, чувствуя острую, горькую постоянную боль в горле, точно его только что по шее боем били.
Он домчал до новой елани и, упав на траву грудью, пережидая всхлипы, прислушался: не идут ли за ним? Нет, никто не шел. Он полежал так, затихая. Услыхал, как промычала Ночка, но теперь уже гораздо дальше того места, где он ее оставил. Уводили Ночку-то… Вовка утер мокрое лицо, размазывая грязь от паутинок, нацепившихся, пока продирался он чащей. Отдышался. Слезы прошли, и подступила изнутри гулкая неожиданная икота. Он поднялся с земли и побрел тогда к опушке, сторонясь все же елани, на которой мамка и папка застигли его с Ночкой. На опушке же, не выходя предусмотрительно из лесу, убедился, хоронясь за ветками: папка с мамкой уже далеко были, на кружной к поселку дороге. Ночку мамка вела, а папка шагал следом.
Вовка крадучись, хотя папка с мамкой нисколько не оглядывались, перебежал к болоту по старым, иван-чаем заросшим дамбам, добрался к причалам, где стояли лодки. После выплаканных слез стало на душе как-то пусто и звонко. Однако, присев на бережку, он вдруг подумал совсем не то, чего ему уже хотелось. "А вот возьму и утоплюсь! - подумал он, как бы всему вокруг решительно угрожая. - Назло утоплюсь!" Но по-настоящему-то ему хотелось теперь только есть, и Вовка вскоре же и позабыл как-то, что топиться желал…
Долго просидел он на бережку этак совершенно безо всякой цели, как услыхал вдруг, что по дамбе со стороны поселка стрекочет мотоцикл. Дядя Иван Трофимов всегда на свое подсобное этой самой дорогою ездил, но о том, что это он и может сейчас явиться-оказаться, Вовка подумал с равнодушием от усталости и высматривать даже не стал, кто это там такой по дамбе-то катит. Не обернулся он и тогда, когда мотоцикл осторожненько заглох у него за спиной.
- А здравствуй, Владимир! - немного погодя сказал вдруг и верно что сам дядя Иван, называя вовсе по-взрослому, как еще никто и никогда Вовку не называл, полным именем.
Вовка вяло обернулся, думая, однако, что лучше, может, ему сейчас резко вскочить на ноги, настороженно и зло, точно к драке изготавливаясь. Но и это соображение, как и недавняя мысль, чтоб назло утопиться, было вовсе не тем, чего в действительности хотелось, и Вовка остался сидеть, обхватывая коленки руками.