Вот так сперва-то в городе, у кухонного окошка и жаркой батареи, с Егором на коленях, и проводила Михайловна свои одинокие дневные часы, постепенно догадываясь, отчего этот превеликий бездельник Егор так начал ее здесь притягивать, - единственный он теперь был, кто впрямую напоминал ей о родном поселке.
В первое же городское воскресенье, чтоб отпраздновать переселение матери в город, обе дочки с зятьями и внуками тоже заявились к Сане. За столом младший зять Юрка, всегда откровенно-общительный, а потому и бесцеремонный, возьми да и спроси:
- Как вам тут у нас, мама? На заслуженном-то? Опытом не поделитесь? Эх, когда еще я свой-то заслужу заслуженный… Вот уж наотсыпаюсь тогда!
Михайловна похмурилась, повздыхала и ответила все же, в точности почти что, как было и есть:
- Ничего так-то. Только вот по первой поре… - она уж чуть не обмолвилась, что одиноко ей здесь, да опомнилась вовремя. - Только пока мне скучно здесь днями, когда никого в квартире. Без дела-занятия я у вас тут, на заслуженном-то. А уж тебе, Юрок, скажу, что, может, как свой заслужишь, так и спать расхочется…
Юрка захохотал, скаля крепкие прокуренные зубы.
- Резон. Расхочешь! - как всегда - немногословно и веско, подтвердил зять старший.
- Мам, - подал тогда свой голос и Саня, бывший как бы признанным председателем семейного совета, а потому и стремившийся рассуждать постоянно по-деловому и убедительно. - Тут ты сама, по-моему, крепко виновата! Ведь все сиднем сидишь и сидишь в квартире. А ты, днями-то, на лавочку у подъезда повыходи. Повыходи, повыходи! Там тебе знаешь сколько сразу нескучных-то подружек найдется?
- После еще и по квартирам ходить с Саней станем, вас звать-искать! - развеселилась невестка. - Мама, ау, где же вы там?
- А и верно! - улыбнулась Михайловна. И для успокоения детей, чтоб с расспросами ее в покое оставили, еще сказала: - Я ведь сама понимаю, это мне так сначала только. Опривыкну! - И рукой махнула, что, дескать, пустяки все это: - Опривыкну, опривыкну…
"Опривыкать" Михайловна принялась не откладывая дела в долгий ящик, а решительно - с понедельника тотчас.
Прибрав в квартире после обычной спешки, с какою ее обитатели - от внуков до отца с матерью - разлетались по будним утрам кто куда, Михайловна придумала захватить с собою кота, чтоб как бы не простой зевакою на лавочке-то объявляться ("А кота пасти вывела!" - такое хитрое для любопытных придумала она себе оправдание), и спустилась к подъезду.
Солнце напоследок шпарило еще вовсю, и Саня, как и всегда ведь, оказался отчаянно прав в понимании практики жизни - через некоторое время появилась на лавочке одна соседка, затем другая и еще… и незаметно затеялась долгая и совсем не обременительная беседа про то, кто где раньше жил да чем в родных местах занимался.
Не без удовлетворения Михайловна уяснила из разговора, что все они здесь, на лавочке-то у городского подъезда собравшиеся, уже прожившие, считай, свои жизни женщины, как бы и товарки по нынешней беде и прошлой прожитой жизни, кто из деревни, оказалось, а кто и из подобного, что и ее родной, поселка, где жизнь по сходным, в общем-то, причинам утихает, перебрались сейчас в город к своим детям, и почти все на первых-то порах тосковали так же по привычному укладу жизни.
Одна соседка с пятого этажа, шибко этак говорливая, но на лицо какая-то неясная, смутная - хитрая, видимо, как решила Михайловна, - бойко и гораздо больше, чем нужно, если б это было все и верно так, засокрушалась вдруг о том, что до сих пор, дескать, никак не может привыкнуть пить воду водопроводную и все свою вспоминает - "из колодчика", деревенскую; что завтра же накажет дочке все-таки купить-приобрести ей коромысло и тогда станет, не ленясь, приносить для себя воду от колонки. Городские старухи ее, смутную-то, знали, вероятно, уже превосходно и взялись потому с увлечением с ней спорить, посмеиваясь, что вода не просто везде вода, а и что вода в колонке за два квартала от их дома - тоже водопроводная, и то да се…
Слушала их Михайловна, слушала, да и принялась потихоньку думать вовсе успокоительно о своем будущем: что не она, мол, одна - первая, не она - и последняя, и дело ее теперь, как и для всех ее новых городских товарок, одно - старушечье. Погодя она и вовсе перестала споры слушать, а так-то, задумавшись о себе и будущем, покойно и незаметно пребывала рядом и все же в стороне от спорщиц, пусть и на одной с ними лавочке, пока не хватилась Егора - ведь он вроде только что лежал у ней на коленках, и вот на тебе, уже удевался куда-то!
- Господи, Егор-то? - засуетилась она невольно и позвала: - Егор, Егор!
Городские женщины - спорить и над пустяками привычно ломать головы им к тому времени уже и самим надоело, жаждалось им теперь определенно новых бесед-развлечений, - близко к сердцу приняли исчезновение малознакомого им Егора и взялись тотчас говорить о котах, их повадках и характерах, но смутнолицая-то, и не только, видимо, хитрая, а еще и востроглазая любительница колодезной водички, вдруг по-деловому первая Егора углядела: кот с достоинством, по-царски жмурясь от сознания своего надо всем превосходства, сидел на асфальте возле окошка в подвал и преспокойно дремал в лучах последнего нынешнего солнышка. Тревожить его сейчас Михайловна не стала.
Когда все вдоволь для первого раза наговорились и всё как будто вызнали про новую свою соседку, а сама Михайловна и про них в свою очередь, кажется - все нужное, Михайловна собралась домой.
Егор сидел все на том же месте у окошечка в подвал и вроде в удовольствие всего лишь беспечно дремал. Однако при приближении хозяйки вдруг поднялся, но словно только для того, чтоб переменить положение тела и сладко потянуться. Потянувшись безмятежно, он, хотя и лениво с виду, этак все же проворно, мигом сиганул просто-напросто в подвал дома. В первое мгновение Михайловна расстроилась и рассердилась на строптивца, но следом представила почему-то, что Егор глубоко прав: разве не легче ему там, на воле, где и кошки, поди, вольно гуляющие имеются, и, чем черт не шутит, вдруг еще и мыши, хоть и непонятно, чем питающиеся здесь, в городе-то, где только через магазин все и достанешь: из-за отсутствия погребов-ям запасов никто не запасает.
- Ну, гляди! - сказала она все же с виду строго, чтоб новые товарки не почувствовали в ней слабины к животному пустейшему. - Наскучит, сам прибежишь, не заблудишься, да только я погляжу, открывать тебе дверь либо нет!
Но Егор в квартиру не вернулся ни в тот день, ни на следующий.
Наконец внуки, да и сам Саня его хватились, и тогда решили всем сообща двинуть в подвал на поиски. Михайловна взяла с собой рыбки, пустую консервную банку и немного молока в бутылке.
Нашли они Егора в глухом и темном углу полуосвещенного подвала на жаркой трубе отопления - ленивец спал, то есть пребывал все в том же самодовольном животном состоянии, в каком люди давно привыкли его видеть и воспринимать. С приближением возбужденной публики, хоть и состоящей сплошь из одних родных и, так сказать, близких, Егор, успев этак вовремя проснуться, исчез все же где-то за трубою и осторожно появился снова, тихим мяуканьем откликаясь, лишь тогда, когда Михайловна осталась одна, отослав домой всех своих помощников. Егор, однако, и ей самой в руки не дался, как и всегда-то вне дома, но позволил Михайловне из сторонки понаблюдать за собою. Принесенную ему рыбку он лишь высокомерно обнюхал, зато с жадностью вылакал все молоко, несколько раз прерываясь для отдыха и чтобы сладко облизать с морды брызги и жир. После же трапезы опять вскочил на трубу с распущенным войлоком теплоизоляции и взялся с прилежностью и терпением вычесывать языком шкуру.
И, глядя на него, пока он с достоинством насыщался, а затем охорашивался с независимым видом, Михайловна - а ведь еще несколько минут назад она полна была законного, хозяйского своего негодования на Егора за его строптивость, упрямство, нежелание возвращаться в квартиру - вдруг подумала о другом, о том, что кот вовсе в городе не растерялся, а нашел себе, оказывается, жизнь и занятие по душе и что ей самой надо бы окончательно брать себя как-то в руки да в каких-никаких заботах, от которых невестка осторожно отстраняет ее пока, забывать о своем прошлом привычном образе жизни насовсем. "А то я и вовсе себя глупой какой кошкой вообразила: не смогу опривыкнуть, не смогу опривыкнуть! - рассердилась Михайловна. - А кошка-то, гляди, преспокойно тут живет-поживает, точно испокон веку обитала она в городских домах, да еще и в этом самом подвале!"
С того дня и началась для Михайловны новая полоса городской жизни.
Она развила по дому бурную деятельность, поощряемую чутко Саней, зорко, видимо, догадывавшимся, как нелегко матери сидеть вовсе без дела полезного и постоянного, - а жизнь без полезного практически дела он сам никогда и никак не представлял и считал дело лучшим и лекарем, и учителем. По его конечно же советам и прямым указаниям невестка стала с радостью передавать матери одну домашнюю работу за другой, и теперь, укладываясь спать после трудов и хлопот по дому, Михайловна, не забыв днем уже привычно разыскать в подвале Егора и вынести ему какой-никакой, а еды-лакомства, старалась рассуждать о своей новой жизни спокойно и с трезвостью: "Ну, вот… и опривыкаю помаленьку. Да чего я, кошек, что ли, хуже? Я же не просто человек, а еще и баба, и потому житейского у меня терпения… - И в мыслях обращалась при этом не к кому-нибудь, а почему-то к коту: - Терпения у меня, Егорушка, твоего кошачьего на десяток, поди, таких, как ты, хватит!"
После Октябрьских праздников, однако, случилось одно маленькое событие, какого, кроме Михайловны, не заметил никто: из подвала исчез куда-то Егор. Либо отравился (перед праздником, говорили, крыс по подвалу травили, рассыпая испорченную пищу), либо погиб в схватке с собаками, что было маловероятно, ибо Егор вырос в деревне, где собаки-враги шныряют вольно повсюду, осторожным и осмотрительным по отношению к этой опасности, либо… В общем, Егор испарился. И Михайловна, хоть и крепко горюя о потере, но все же подозревая еще мнительно, что как кто из соседских старух-товарок (в особенности смутная да востроглазая - вон как Егора тогда разглядела!), чтоб коротать свою дневную скуку, приманил Егора к себе, а то и силком увел в свое жилье жить и держит его теперь там взаперти, в душе приняла, однако, сей ею самой вымышленный факт (пусть и ругая все равно Егора за этакое невольное предательство!) за окончательно добрый знак - и вовсе, значит, кот здесь обвык, нашел невольно, где ему лучше и удобнее. "Знать, и мне - та же дорога!" - заключила она свои размышления и с удвоенным рвением взялась за хлопоты.
Конечно же ее по-прежнему, особенно в тоскливые и сумеречные перед сном минуты, а то и часы, мучили далекие воспоминания об отдельной и самостоятельной жизни в собственном дому, о всем том, привычном глазу, что в родимом поселке ее окружало, что казалось хоть и не незыблемо вечным - поселок-то определенно на глазах гиб! - но достаточно прочным, чтобы этой прочности хотя бы на одну ее жизнь все равно хватило. Словом, в ней естественно продолжало жить чувство родины, какое живет у каждого человека, и у иного необычайно остро пробуждается либо, случается, уже в юности и потом возвращается в старости, либо приходит только один раз - к концу прожитой жизни, которую человек вынужден обстоятельствами доживать где-то на стороне. Силою своего человеческого разума, да еще и помноженного на слепое бабье упорство, Михайловна подавляла в себе все такие, совершенно неразумные картинные воспоминания иногда скоро, иногда - не сразу. И чаще всего побыстрей избавиться от этаких наваждений ей помогали, как ни странно, мысли об исчезнувшем Егоре, о животном независимом и откровенно своевольном, которое гляди-ка как сообразило, что к чему, и скорехонько переметнулось на городской образ жизни.
На этом, возможно, не только следовало бы закончить всю эту историю про кота и Михайловну, да если бы она только всем этим заканчивалась, то ее определенно и вовсе не стоило бы начинать рассказывать. Это сколько же вокруг разных людей вдруг и не вдруг перебираются из городов в деревни и обратно, сколько гибнет нынче вековых, как казалось некогда, деревень и поселков и сколько образуется вместо них новых городов-поселений, которым - без году неделя? И нет в том конечно же ничего особенного, или предосудительного, или обогащающего, скажем, дух и разум, либо же поучительного, поскольку жизнь всегда была, есть и будет - исчезновение и строительство, новое строительство, и опять - исчезновение, и в этом - суть ее вечного обновления. Да. Пожалуй, так. И потому-то рассказывать бы и вовсе начинать не стоило, если б не произошло еще одно событие.
Недели за две до новогодья на семейном совете решено было везти внуков-школьников на каникулы в деревню, и Михайловна готовно помчала в поселок с утренним поездом, отказавшись ждать конца городского рабочего дня, когда Саня смог бы довезти ее и на своей машине. Михайловна убедила сына, что и дорога вдруг после снегопадов занесена и еще не расчищена и что с утра-то ехать сподручнее - ведь надо к ночи ладом протопить, чтоб в избе, выстуженной за все многие прошлые дни, можно было бы не поеживаясь спать. На следующий день к вечеру она пообещала вернуться как бы "из разведки" и с тем уверенно отбыла.
Поначалу она сильно волновалась: что вдруг сердчишко у ней сразу зайдется, едва она дом свой новый и покинутый увидит, да и весь родной поселок? Но особенно-то сердчишко и не зашлось. Наоборот, даже лихо и этак с усмешкою вспомнилось: двое рельсов - один след, убежал - возврата нет… И по дороге от "пути" до дому, забыв словно как следует "попереживать", она лишь намечала практически, откуда, из какой поленницы дрова выбирать, чтоб поскорее огонь в печи занялся, что теперь ли, погодя чуть русскую-то печь растапливать, что снег уж потом разве отгребать для ходов-дорожек стоит, когда задымит, что… И так далее, и тому подобное.
С этим множеством дел в мыслях она, трудно миновав полузанесенную калитку, открыла сенки, да тут и испугалась сперва, когда сверху на нее что-то глухо свалилось. Но в следующий миг это нечто, упавшее-то с высоты, мяукнуло и прижалось к двери, ожидая, когда дверь скрипнет и наконец отворится.
- Егорушка, батюшки! - пробормотала Михайловна, да и дверь, не мешкая, открыла.
Егор закружил по избе, обнюхивая ее и осматриваясь. Ткнулся в уголок у печи, где Михайловна его приучала есть всегда. Затем взлетел махом на печь, проворчал, что она, дескать, холодная, да оттого, видимо, и снова спрыгнул на пол, и, глядя на хозяйку, ошеломленно присевшую в собственном-то дому на табуретку у порога и не спускавшую с него взгляда, приблизился к ней, мяукая, и вскочил на колени. Михайловна расстегнула на груди пальтишко, и Егор, чуя там, внутри-то под одеждой, драгоценное человеческое тепло, окунул в него морду, мурлыкая и к Михайловне прижимаясь весь.
- Господи, вернулся ведь! И как же ты без поезда дорогу отыскал-нашел, Егорушка? - гладя его, дивилась Михайловна факту и одновременно ужасалась Егорову виду: был он нынче не то чтоб ошеломляюще худ или тощ, а только вот весь в ранах и шрамах-памятках от них, да еще и с располосованным левым ухом.
Погодя она все же спохватилась, что делом надо бы ей теперь заниматься, и, пока кружила по родной избе, Егор всюду за ней неотступно следовал, громко мурлыкая, а то и от нетерпения откровенно мяукая - боялся, видимо, отстать-потеряться. Вот уж когда она на улицу за дровами пошла, Егор за ней все же не последовал - а чего, понятно же: намерзся порядком в бегах и скитаниях, пока брел, неведомо как находя верное направление, добрую полсотню верст от города до поселка.
Затопив сперва все же русскую печь, чтоб скорей открытым пламенем обогревался крепко остуженный воздух, Михайловна ринулась в магазин купить - а вдруг случится случай удачный! - рыбы Егору. Рыба минтай в магазине удачно оказалась, и, скоро по этой причине, мигом почти что обернувшись, Михайловна, войдя в избу, обнаружила Егора откровенно сидящим на кухонном столе и даже не пошевелившимся при ее возвращении. Напротив - открыто наслаждающимся жаром близкого огня. Обычно-то, как всегда раньше бывало, Егора со стола тотчас бы словно ветром сдунуло, но ни Егор сейчас не пошевелился, ни Михайловна не рассердилась - оба превосходно понимали необычность нынешних обстоятельств. Ближе к огню подставила Михайловна табуретку и перенесла кота все же на нее со стола. Затем только, вспомнив, за чем отлучалась, бросила ему рыбки, да и не одну какую-нибудь, а всю, что принесла, разом - на выбор чтобы брал и ел. Как он тут на еду набросился, у Михайловны сил глядеть не стало, и она еще скоро сбегала к соседям через дом - корову они держать продолжали - и выпросила у них поллитровую банку молока, соврав, разумеется, что себе, а не Егору молоко берет. "Вот смеху-то было бы на весь, поди, поселок, что я исключительно для кота за молоком прибежала, старая, а?" - усмехнулась, собственным поступкам уже не веря, не веря, что это и в самом деле она, Михайловна, никогда ведь Егора не баловавшая, нынче за ним как за ребенком ухаживать готова.
К вечеру изба ладно прогрелась, и уже в сумерках Михайловна присела к окошку, выходившему на улицу и на заход солнца, откуда еще струился в небо, и следом от него - на декабрьскую снежную землю, робкий свет, становящийся все более сумеречным. Егор, уж устроившийся было на печи, спрыгнув, заскочил на стол у окошка и сел рядом с ней, тоже внимательно и недвижно уставившись в улицу. И если всегда раньше, наблюдая, как Егор на подоконнике сидит часами и, не мигая, глядит на жизнь за окошком, Михайловна только раздражалась - и чего он, мол, там видит, ведь ничего же толком не видит! - то сейчас она невольно подумала о том, что там что-то такое он все же замечает, и не только одно свое что-то, а нечто не просто всеобщее, но и истинное, ибо ведь надо же, за столько верст отыскать дорогу и возвратиться. Она вот сама маялась, маялась, да терпела, а Егор просто взял и поступил, как хотел и как ему было нужнее.
Дом напротив в улице оказался, к удивлению Михайловны, совершенно за время ее отсутствия покинутым. Хозяин после ухода из поселка леспромхоза перебрался было в лесники, но денежка у лесника далеко не лесорубовская, да и работал Николай в лесниках-присмотрщиках не шибко, а только бесшабашно спивался, сбывая как бы левый лес - он как раз, говорили, "Тайгу"-то и спалил, чуть, правда, и сам не сгорев, но успел все же выскочить! - и жена его, видимо, рассудила верно, что увозить надо муженька прочь, от безделья подальше. Дом у Николая был еще очень ладный, для постороннего сошел бы и за новый - обшитый тесом и покрашенный. Но сейчас стоял он не просто с затворенными ставнями, а и забиты были они даже досками крест-накрест.
Михайловна подтянула-приблизила к себе Егора, сунула его и вовсе на грудь к себе и вздохнула, слушая, как запел Егор от удовлетворения. "Ну, вот… а уж мы-то с тобой, Егорушка, так здесь, видимо, свой век и доживем вдвоем. Хоть и наипоследними, а доживем. А, Егорка?"
Егор в ответ лишь пожмурился и потерся ухом.
Михайловна не уехала назавтра вечером, как пообещала детям, - весь день по дому прокрутилась. Да и еще нашла для себя уважительную отговорку, что уж лучше с утра на следующий день махануть в город, собрать вещички свои обратно, и как раз Саня после работы удобно свезет их на "Жигулях".