Он дополнил свой комплект увесистым мешком соли, позаимствованным, надо полагать, из Ла-Рошели, и изрядным количеством арабского перца. Неделю спустя приготовления капитана Романо явно продвинулись вперед. Медная табличка с названием барки была очищена на добрых три четверти. Можно было без особого труда прочесть: "Жольетта",. "Жольетта" оправдала свое доброе название в первый же день путешествия. Но потом пришлось стать на якорь под прикрытием Гиерских островов. Планше занялся рыбной ловлей, хотя Романо его предостерегал от этого, заверяя, что обитающие в Средиземном море чудовища не идут ни в какое сравнение с пикардийскими карпами и линями.
Следующий день был отмечен встречей с генуэзской галерой, державшей курс на Марсель.
- Бедные люди, - заметил Планше.
И при этом исторг столь сокрушительный вздох, что д'Артаньян был тронут.
Оба наблюдали море в подзорную трубу с чувством людей, которым разыгравшаяся морская стихия не сулит ничего хорошего. В тот же день к вечеру выяснилось, что их опасения имели полное на то основание.
Шлюпка с простеньким парусом и четырьмя гребцами на борту бултыхалась в море. Были также видны фигурки двух женщин и силуэт мужчины, погрузившего руку в морскую пучину то ли для всполаскивания, то ли для просолки.
Внезапно д'Артаньян произнес "О!" весьма знаменательным тоном.
Синьор Романо, завладев подзорной трубой, дважды воскликнул "О!", но совершенно другим тоном.
Планше тоже пожелал вооружиться инструментом, в чем и ему не отказали. Он повторил "О!", в котором вежливость возобладала над истинным интересом. Он увидел скользящую по волнам длинную фелуку с двумя наклоненными вперед мачтами под зеленым флагом.
Для Планше зеленый цвет был цветом дягиля, так же как белизна французского флага соответствовала шантильонскому крему.
На шлюпке тоже заметили щуку. Но там, казалось, были далеки от гастрономических сравнений. Гребцы налегли на весла, дворянин выхватил шпагу, женщины прильнули к его ногам.
Романо велел немедленно лечь на обратный курс. Если его команде потребовалась неделя, чтоб отскоблить табличку с названием судна, то здесь его люди уложились в две минуты.
- Мы возвращаемся! - заметил Планше, для которого земная твердь была куда привлекательнее, чем морская стихия со всей своей многократно взбитой пеной.
- Возвращаемся! - отозвался капитан с мрачным видом.
- Да, но почему?
- Чтоб не наглотаться пуль. Я лично предпочитаю свинцу винцо.
- Кто ж может принудить нас к этому?
- Люди, которые вон там перед вами, они язычники.
- У самого нашего берега?
- Не тут ли удобнее всего брать в рабство добрых христиан?
Планше поспешил осенить себя крестным знамением, вспомнив внезапно свои религиозные убеждения.
Фелука, которая устремлялась вперед под ударами весел двадцати четырех гребцов и под двумя латинскими парусами, колебалась вначале, выбирая между шлюпкой и баркой. Но, заметив маневр на барке, она решила сожрать шлюпку.
Та с расстояния испускала свежий аромат плоти.
Д'Артаньян наблюдал в подзорную трубу за поведением обеих женщин.
Одна зарылась лицом в колени спутницы, и ее черные волосы развевались по ветру. Другая открыла, наоборот, недругам свое юное лучезарное личико в обрамлении светлых кудрей. Обе были в белых одеяниях - две весталки перед пастью надвигающегося монстра.
- Лечь на обратный курс! - коротко распорядился д'Артаньян.
Капитан вежливо, но решительно запротестовал.
- Читай! - воскликнул д'Артаньян, показав подписанный кардиналом приказ.
Капитан заколебался, но вновь помотал головой.
- Тогда вот! - и д'Артаньян приставил пистолет к его виску.
Планше схватил в свою очередь мушкет, направив его на матросов.
Д'Артаньян стал считать, и по счету "два", уловив, несомненно, в голосе мушкетера свойственную ему решительность, капитан принял его сторону.
Барка развернулась по направлению к фелуке.
Между шлюпкой и фелукой расстояние сократилось уже до пяти корпусов шлюпки. Два пирата с заточенными кинжалами в зубах бросились в воду.
Несколько взмахов, и они достигли добычи. Один из них, уцепившись за борт, стал хватать женщин за щиколотки. Острие шпаги пронзило ему шею.
В то же мгновение голова другого пирата была разнесена мушкетной пулей на кровоточащие и съедобные, вероятно, для рыбы лохмотья.
Д'Артаньян попросил Планше дать ему еще один мушкет. Взяв на прицел капитана фелуки, опознанного им по зеленому тюрбану, он нажал на курок, пустив ему пулю мимо уха.
Этот двойной выпад не остался без внимания. Фелука развернулась длинным носом к барке. Весь ее вид говорил сам за себя: на каждом борту торчало по четыре пушки, и двадцать человек, до зубов вооруженных, потрясали кто саблей, кто кинжалом. Все вопили что есть мочи, стараясь нагнать на противника страх.
Д'Артаньян повернулся к капитану Романо. Тот взмок от ужаса: генуэзец с нечистой совестью, он каялся за своих соотечественников, которых не зря упрекали в том, что они продают ядра язычникам. Романо осознал, наконец, всю основательность этих упреков.
- Друг мой, - сказал ему д'Артаньян, - можете ли вы держать курс прямо на фелуку, но избежать столкновения в самый последний момент?
- Да, пожалуй… Если мне поможет Пресвятая Дева.
- Она постарается. Его преосвященство попросит ее об этом.
- А пушки?
- Фелуку разорвет, если они будут стрелять борт в борт.
- А если абордаж?
- Святая Марта, которая печется обо мне, меня не покинет. Дайте мне ради святой Марты двух матросов поздоровее.
Появились два исполина. Д'Артаньян отдал их под начало Планше.
Сам же он, с обнаженной шпагой в руке и с двумя превосходными пистолетами за поясом, наблюдал за происходящим.
Шлюпка меж тем с каждым взмахом весел уходила все дальше. Неведомые д'Артаньяну путешественники стоя наблюдали за теми, кто приносит себя в жертву во имя их спасения.
Фелука была не далее как в десяти саженях от "Жольетты", когда синьор Романо переложил руль, хорошенько зажмурившись при этом. Раздался треск. Барка, вильнув кормой, уклонилась от обшитого медью тарана и скользнула вдоль фелуки, с которой донеслось рычание. Сквозь него пробился голос Планше, который учтиво осведомился:
- Сударь?
Д'Артаньян сделал знак глазами, и первый бочонок был заброшен на фелуку. Он содержал ром, что выяснилось мгновенно, поскольку пуля из пистолета его тут же воспламенила.
Наш гасконец не терял, как видно, зря времени, изучая суда, изображенные на стенах в каморке тарасконского замка.
В самом деле, у фелук обыкновенно отсутствует палуба. Пожар распространился среди гребцов и канониров, которые разбежались от пылающих брызг.
Накренясь на борт, вражеское судно стало медленно поворачиваться вокруг своей оси. Проворная барка шла за ней следом.
Оснастка магометанского судна уже занялась, когда д'Артаньян вновь сделал знак глазами. Бочонок с маслом полетел вслед за бочонком с ромом.
Победа была полная. Когда они в последний раз проплывали мимо фелуки, Планше отметил ее тем, что стал бросать пригоршнями в воду соль. Д'Артаньян велел ему воздержаться от этой излишней жестокости.
- Друг мой Планше, знаешь ли ты, чему свидетелем только что явился?
- Морскому сражению, сударь.
- Ничего подобного. Ты присутствовал при рождении нового кулинарного рецепта: пудинг по-магометански. К чему же солить еще море? Ты не получал полномочий улучшать ту приправу, которую создала природа.
- Если б они нас захватили, сударь, они продали бы нас в рабство.
- Хуже.
- Посадили бы на кол?
- Еще хуже.
- Еще?..
- Известно ли тебе о том, что это большие любители сластей?
- Не знаю, они не принадлежат к числу моих клиентов, сударь.
- Они ими будут, Планше. Известно ли тебе, что они делают с христианином вроде тебя, когда им посчастливится взять его в плен?
- С христианином вроде меня?..
- Да. С человеком крепкого сложения и в то же время в меру упитанным?
- Вступают с ним в брак, сударь?
- Это еще пустяки. Они режут его на кусочки и варят в сахарном сиропе.
- Это правда?
- Так же как и то, что это блюдо называется у них рахат-лукумом.
Завершив этим свой наглядный урок, д'Артаньян взял в руки подзорную трубу. Лишенная обеих мачт фелука попрежнему крутилась на месте. Шлюпка с двумя юными девами в белых одеяниях, ради которых д'Артаньян рисковал жизнью, пропала за выступами мыса.
Команда готова была целовать ноги Планше, сожалея о роме, которым можно было бы отпраздновать победу. Но Планше-кондитер заметил, что торт можно есть и без крема.
Среди всего этого веселья, которое он сам и устроил, д'Артаньян ощущал себя в одиночестве. Море было до жестокости пустынно.
VI. КАК ПРИНИМАЛИ СОЛНЕЧНЫЕ ВАННЫ В 1642 ГОДУ
Предоставим нашим героям созерцать гребни волн и последуем за шлюпкой, которая ускользнула, не попрощавшись.
Как мы уже успели заметить, ее пассажирами были дворянин, о чем без труда можно было судить по его шпаге, две женщины, что можно было определить по их длинным волосам и трепету сердец, а также четверо матросов, опознаваемых по порции жевательного табака за левой щекой и по веслу в руке.
Уйдя от опасности, матросы возблагодарили Гардскую Святую Деву, святую Фелицию, святую Радегонду, святую Антуанетту - покровительницу яблоневых садов.
Дворянин бранил проклятых язычников, шныряющих у французского побережья, в то время как наш флот под водительством де Брезе в составе сорока боевых кораблей крейсирует в сопровождении двадцати двух галер под Барселоной.
Обе девушки не помышляли более ни о Боге, ни о дьяволе. Они молча благословляли неведомого спасителя, чью фигуру с трудом рассмотрели вдали. Блондинка зажмурилась при воспоминании. Брюнетка раскрыла рот, чтоб произнести соответствующую сентенцию.
Теперь, когда мы находимся вблизи и можем хорошенько их рассмотреть, отметим, что у одной волосы были рыжеватого оттенка, а у другой значительно темнее.
У одной было нежное, чуть округленное лицо, которое встретишь лишь во Франции - с тем оттенком кожи, какой бывает только на севере от Луары, голубые глаза - то томные, то смеющиеся, столь характерные для Иль-деФранса, маленькие зубки, дивно сочетаясь с небом и языком рождали на свет кристаллические звуки, порой с неверным призвуком, характерным для нимф Валуа и фей Бретани, поскольку и в том, и в этом крае некогда утратили французскую речь и теперь обретают ее с упоением вновь: любое слово звучит в их устах музыкой.
Высокая ростом, с покатыми плечами, с вздымающейся от новизны впечатлений грудью, с руками ангела и стопами зефира, она впитывала, казалось, в себя все необычное.
Овал лица у ее подруги был правильнее, нос прямее, брови круче, очерк губ более четкий, бледность свидетельствовала о страстности натуры, статная фигура была наделена красивыми руками, в голосе слышалось нечто влекущее, и всю ее, казалось, списали с собственного портрета.
- Мари, - заговорила она, - как мы расскажем обо всем этом в Париже? Мы не знаем даже имени этого дворянина.
- Отчего ты полагаешь, что он дворянин?
- Нет, нет, даже не сомневайся. Было б ужасно, если б вдруг выяснилось, что нас спас простолюдин.
- Ты удивляешь меня, Жюли.
- Ты не представляешь себе, как мы будем скомпрометированы в глазах общества при одном только подозрении, что всего лишь матрос, морской бродяга, вступился за нас, защитив от этих… чудовищ в человеческом образе.
- В Париже мы будем не раньше, чем через четыре месяца. За это время ты изобретешь подходящую историю.
- Дорогая моя, но ведь впереди еще Флоренция и Рим!
Как раз в этот момент, избегая столкновения с торчащим из воды утесом, шлюпка круто свернула в сторону. Потоки соленой воды хлынули на девушек, и каждая отозвалась на это по своему. Та, которую звали Мари, расхохоталась. Жюли закаркала от возмущения. Обе обратились в двух морских нимф, в волосах у Мари запутались мелкие водоросли.
- Вы это нарочно! - крикнула Жюли дворянину, безмятежно наблюдавшему за происходящим. - Роже, вы настоящий змей. Но учтите: сыщется и на вас святой Георгий.
В это мгновение новая волна накрыла девушек с головой, и у Жюли захватило дыхание, столь необходимое, чтоб выразить свои чувства.
Четверо матросов смотрели на них с молчаливой усмешкой, столь характерной для моряков. Что же касается молодого человека, только что награжденного кличкой "змей", то он стал насвистывать мотивчик модной в ту пору песенки "Тонущая красотка":
Но если в вашем плаче
Растает красота,
Уйду искать удачи
Я в лучшие места.
В этот момент они шли вдоль небольшого пляжа, окаймленного деревьями, за которыми начинался лес.
- Стойте! - распорядилась Жюли. - Причаливайте! Мы не можем явиться в порт в таком виде. Над нами станут смеяться.
Поскольку в голосе девушки звучало неподдельное негодование, матросы изрядно притомились, а солнце припекало, Роже согласился с ее требованием. Тем более, что Мари присоединилась к своей подруге, и ее ласковая просьба казалась убедительнее негодования спутницы.
Выпрыгивая на берег, обе девушки замочили себе ноги. Но, в конце концов, над отгороженным тростниками клочком земли был растянут парус. Матросы расположились в нескольких саженях в стороне. Дворянин с благородным именем Роже скинул камзол и устроился на камне, скрестив по-турецки ноги и повернувшись спиной к морю, откуда исходил тяжкий зной.
Минуту спустя Мари стало ясно, что платье не высохнет, если его не снять. С другой стороны тростник был достаточно высокий, чтоб спасти путешественниц от загара. И потом… раз уж они очутились в уединенном райском местечке, отчего бы не снять корсеты? Девушки помогли друг другу. Что же касается белых чулочков, то они были осторожно накинуты на верхушки тростинок.
Все эти обстоятельства были столь благоприятны, что Жюли решила снять и рубашку, чтоб раскинуть и ее под благотворными лучами солнца.
- В конце концов, - заметила Мари, - в монастыре нам случалось чувствовать себя и посвободней.
- Да, но тогда мы были детьми.
- Сейчас мне шестнадцать, а тебе восемнадцать. Отними у нас обоих двадцать лет, вот и получишь тогдашний возраст. Двадцать лет! Это уже совсем старуха! Давай представим себе, что мы втроем, и вообразим рядом пожилую двадцатилетнюю даму.
- Она осудила бы нас за неприличие.
- Ты полагаешь? А мне рассказывали, что замужние женщины ведут себя самым непостижимым образом.
Жюли приподнялась на локте,
- Как ты это понимаешь?
- Никак не понимаю.
- К тому же в двадцать лет необязательно быть замужем.
- Что ж это тогда за жизнь?
- Я сделала уже вывод из всех наук: я не пожертвую своей молодостью ради пошлого увлечения. Мне нужна настоящая страсть, которая оставит в жизни след.
- Значит, ты упустила свои возможности, моя дорогая.
- Я?
- Да, ты.
- Когда, например?
- Например, сегодня.
- Ты имеешь в виду своего кузена? Это верно. Он подпустил мне один из своих взглядов, на какие, надо сказать, он большой мастак… А как он поддерживал меня под локоть, когда помогал выйти из лодки… Тут явное расположение…
- Вовсе даже нет! Не в нем дело! Вспомни-ка лучше…
- Уж не думаешь ли ты, что один из этих мужланов на веслах…
- Капитан пиратов… Мужчина в зеленом тюрбане… Это за тобой он гонялся…
- Какая мерзость!
И Жюли, спрятав лицо в руках, повернулась, словно жаркое на вертеле, подставив солнцу, как говорят поэты, свое обнаженное бедро, хотя скульпторы, замечу, предпочитают здесь совсем другое выражение.
- Чего ты так боишься? Среди мусульман есть знатные господа, благородные и очень богатые.
- Ну, разумеется, - подхватила Жюли, приходя понемногу в себя, - это была не простая фелука с пиратами. У меня стоит перед глазами длинный корабль, ведомый вперед чьей-то волей.
Она приподнялась на локте, убедилась, что чулки подсохли и продолжала:
- Знаешь, это напоминает мне сказку. Но как же я могу, по-твоему, покинуть родителей, своих друзей, в первую очередь тебя, даже ради блистательного дворца. Да, я помню этот горящий взор, устремленный на море… О!
В голосе Жюли был столь неподдельный испуг, что Мари расхохоталась.
- Это он?
- Нет! Другой!
И обе девушки, одна обнаженная, другая, еще более соблазнительная в своем полупрозрачном одеянии, бросились в лес.
VII. ШПАГА, ВОНЗЕННАЯ В ПЕСОК
Сидевший на камке дворянин открыл глаза и тряхнул кудрями.
Смущенный тем, что задремал на своем посту, ошеломленный зрелищем, какое внезапно ему открылось, он кубарем скатился со своего пьедестала.
Из-за тростника он увидел того, кто обратил девушек в бегство.
- Сударь! - воскликнул он.
- Добрый день, сударь, - ответствовал д'Артаньян с вежливостью, которую ценил в людях и которая была свойственна ему самому.
- По-моему, ирония, сударь, более подходит для парижской улицы… Говорят, там я даже преуспел в этом. Но мы среди песков и…
- И?
- И ваше поведение…
- Мое поведение?
- Да, ваше поведение…
- Это поведение человека, сударь, который пробирался сквозь тростник, чтобы поздравить вас с избавлением от той опасности, какой вы подверглись.
Роже уловил насмешку и понял, что стоит перед своим спасителем. Но поскольку его мозги на солнце раскалились и он еще не знал, куда девать руки, в которых вертел шпагу, он ответил:
- Весьма признателен вам, сударь. Мне не хотелось бы драться с вами на пистолетах. Мы оба при шпаге.
- Вы решили всерьез драться? - осведомился д'Артаньян.
- Но, черт возьми, ведь это вы совершили промах. Вы незнакомы с этими дамами. Одна из них желает, чтоб я на ней женился, другая - моя кузина… А вы запускаете куда попало свои взгляды. Не слишком ли вы бесцеремонны?
Привлеченные шумом, подошли моряки, не выказав при этом, впрочем, враждебности.
Но даже если у них и были какие-то намерения, то появление Планше, вооруженного абордажной саблей, кинжалом и двумя пистолетами, их обескуражило.
Д'Артаньян сделал непроизвольное движение.